– А чего тут говорить, Константин Сергеевич, куда вы – туда и мы, – решительно сказал Фёдор. Остальные кивали, кто молча, кто повторял вслед за Фёдором. Первая рота александровских кадетов – вернее, то, что от неё осталось после почти девяти месяцев войны. – Патроны берите по три нормы, – распорядился полковник. – Тяжело, но ничего не поделаешь. По старой привычке, ещё четырнадцатого года, александровцы везли с собой на платформах тяжёлые грузовики. Харьков – город немаленький; тогда, по осени, в Питере без машин они бы уж точно никого не спасли. Платформы прицеплены в конце поезда, грузовики съезжают с них своим ходом. И тогда – держитесь, красные! …Так называемые «ударные пролетарские дивизии» – благодаря кипучей энергии Льва Давидовича Троцкого – и впрямь удалось если не «сформировать» по всем правилам, то, по крайней мере, собрать в них людей и выдать им оружие. Верные как смерть трёхлинейки да подсумок с патронами. Кому-то достались и гранаты, а вот с пулемётами было совсем плохо. Разбитые же части с фронта, словно понимая, куда будет направлен следующий удар белых, Харькова старательно избегали. Вереницы самых упорных и упрямых по-прежнему пробирались от Купянска к столице советской Украины лесными дорогами, сельскими просёлками, однако они безнадёжно опаздывали… А рабочие дивизии выдвигались к окраинам Харькова. Дело шло уже совсем к вечеру, когда на ведущей с юга к центральному вокзалу ветке возник, словно призрак, летящий на всех парах поезд. Паровозы, нагруженные взрывчаткой, ещё только готовили. «В чистом виде» её на складах не оказалось, и локомотивы решили загрузить артиллерийскими снарядами. Пока их подвезли, пока таскали тяжеленные ящики – за окнами депо тяжело ударили морские орудия «Единой Россiи». Шедший первым поезд-смертник сбросил ход перед харьковским вокзалом; соскочившие с него люди быстро перевели стрелки, и бронепоезда ворвались на главную станцию прямо следом за ним. Федя Солонов никогда не бывал в Харькове. Он просто крутил баранку грузовика, старательно следуя за головной машиной, что вёл сам Две Мишени. За их спинами дробно рассыпалась стрельба, часто-часто строчили пулемёты, окрестные дома, словно от ужаса, вздрагивали от близких разрывов. Вокзальную охрану александровцы опрокинули быстро. Так же быстро и сноровисто сгрузили машины. Запрыгнули в кузова, подняли – по старой привычке – красное знамя. «Автомоторный отряд «Заря Свободы», – невольно вспомнил Фёдор. Промчались по Екатеринославской, что вела от вокзала к центру города. Можно было ждать засады на мосту через Лопань, однако несколько сбившихся там в кучу фигур в гражданском с винтовками наперевес даже не подумали останавливать набитые вооружёнными людьми грузовики под красным стягом. Никто даже не заметил, что на плечах у солдат – погоны… Миновали Покровский монастырь, духовную семинарию, помчались по Сумской. За их спинами всё шире разворачивался бой, александровцы выпрыгивали из вагонов, широкой дугой штурмовых отрядов двигаясь параллельными улицами к центру. Кто-то из «рабочих дивизий», сообразив, что дело пахнет керосином, тотчас вспоминал, что дома остались какие-то важные дела; другие, однако, занимали позиции, как могли и как умели. В штабе Южфронта число народа резко поубавилось. Разбежались и попрятались пишбарышни, прочий вольнонаёмный персонал. Куда-то исчезли военспецы, особенно среднего звена, и без того державшиеся тише воды ниже травы. Телефоны штаба внезапно перестали работать, и Иона Якир, медленно положив на рычаг умерший слуховой раструб, повернулся к Павлу Егорову: – Они взяли телефонную станцию. – Значит, скоро будут здесь. – Егоров сидел возле стола, заваленного картами, разом ставшими и бесполезными, и ненужными, и курил, отрешённо глядя перед собой. – Вставай, Пал Васильич. Уходить пора, дорогой. – Уходи, Иона, коль хочешь. А я не побегу. От Купянска бежал, страха натерпелся… всё, больше никуда. Здесь останусь. – Не дури! – обозлился Якир. – Беляков мы ещё расколошматим. Соберёмся с силами и расколошматим! Пошли, кому говорят?! – Куда идти-то? И зачем? – бесцветным голосом сказал Егоров. – Их взяла, Иона… бегут солдатики, не стали насмерть драться за революцию нашу… – Тьфу, пропасть! Якир больше не тратил время. Схватил Егорова за рукав, рывком поднял на ноги. – Застрелиться всегда успеешь. Я тебе свой заветный наган одолжу. С одним патроном. А сейчас пошли!.. Штаб только запалим, и… – Не надо палить, – вдруг резко бросил Егоров. – Дом красивый, его весь Харьков знает. – Так бумаги?!. – Какие бумаги? Шифры я уже уничтожил. Сразу, как из Купянска вернулся и как нарком убыл. Тогда и ясно стало мне, чем дело кончится. Вот и уничтожил. А архив… да кому он нужен? Фамилии командиров беляки и так знают. – Слишком многое они знают… – Они сбежали по роскошной лестнице на первый этаж. – Прав ты. Чёрт с ними, с бумажками этими. Пусть у Чека об этом голова болит. – Эти-то небось первыми удрали… Якир хмыкнул. – Не любишь ты их, Пал Васильич… – Не люблю, Иона. Я, как-никак, кадровый офицер. Но в Красную-то армию пошёл по убеждению, а не потому, что семья в заложниках! Я с беляками драться был готов и контру давить, но на фронте, а не в расстрельных подвалах!.. – О, гляди-ка, ожил, – усмехнулся Якир. – А то совсем было на тот свет засобирался. Давай, Пал Васильич, говорю ж тебе – беляков мы ещё расколошматим!.. А пока что надо спасти то, что ещё можно. Жадовский полк от Купянска отступил в полном порядке, надо его теперь из города вывести, так без толку только погибнет. И волынцев завернуть, Харьков они не отобьют. Беляки-то эвон как воевать стали! «Операции на окружение», кто о таком слыхал-то?.. – Такое разве что Суворову удавалось, ну и Кутузову при Рущуке, – заметил Егоров. – Именно. Ну, раздумал стреляться, Пал Васильич? Вот и ладненько. – А что товарищу наркому говорить станем, почему не обороняли Харьков «до последней капли крови и до последнего патрона», ты придумал? – Товарищ Троцкий, в отличие от прочего ЦК, – усмехнулся Якир, – положение понимает. На людях он шуметь будет, лозунги выкрикивать. Иначе-то нельзя. А так-то все ж видят, Пал Васильич, что беляки и впрямь иначе воевать стали. – На самом-то деле уже то, как они Южармию в Юзовке окружили, должно было насторожить… – Именно. А Сиверс ушами хлопал, да и Шульц эта его тоже. Так и с Харьковом будет. Окружат, дороги перережут. И тогда поистине только геройски помирать. А я помирать без толку не хочу, Пал Васильич. Я ещё мировую революцию увидеть должен. – Ну, смотри, Иона, – бледно улыбнулся Егоров. – А я вот не знаю. Как бы товарищ нарком нас с тобой к стенке не приказал поставить, «за сдачу пролетарского Харькова». – Не поставит, – уверенно бросил Якир. – Договоримся и с наркомом… Егоров пожал плечами, но больше ничего не сказал. На улице их ждали кони. Отряд в полсотни всадников двинулся не на север, но на восток, избегая сдавливающей город петли добровольческих войск. Бывший модный столичный репортёр, бывший завотделом печати питерской ЧК, а ныне комиссар полка особого назначения Яков Натанович Апфельберг после отъезда в Петербург начдива Жадова и перевода его заместителя комполка Шульц в штаб Южного фронта вдруг очутился в роли полкового командира. Нет, он не растерялся. Напротив, в полку улучшилось довольствие, потому что Яша обладал поистине фантастической способностью находить нужных людей и договариваться с ними. Ну, и держать данное слово, что в той среде было особенно важно. В общем, жил полк и не тужил. Обосновались в отличных казармах Харьковского пехотного училища, кое должно было послужить образцом для возведения иных, и средств на него не пожалели. Правда, ни одного выпуска училище не сделало, а поступившие туда в полном составе оказались в Красной армии. И имелось у Яши и ещё одно качество, очень помогавшее в его прежней профессии (а начинал он простым криминальным репортером), – острое чутьё на «события», умение оказаться там, где нужно, и не оказаться – где не надо. Пока развивалось наступление красных на Миллерово, Яша сперва радовался вместе со всеми, отмечая воткнутыми в карту маленькими алыми флажками взятые города и селения; однако державшийся вопреки всему Зосимов, над которым упрямо торчал синий флажок, заставил его впервые нахмуриться, а начавшееся вдруг наступление белых, мгновенно обрушившее фронт красных, отдать приказ полку «собирать манатки». – Вот не нравится мне это, милая, – изливал он вечером душу той самой «пригожей казачке» Даше Коршуновой, лежа с ней в обнимку на широченной постели. – Потому и приказал. А то накроет, да так, что не успеешь «hilf, hilf!»[4] воскликнуть. – Умный ты у меня какой, Яшенька! – восхищалась Даша. Яша скромно улыбался. Так или иначе, но полк был готов. Его двинули было к Купянску – последним эшелоном – однако Яков, совершенно верно оценив обстановку, понял, что там уже ничего не сделаешь, и развернул батальоны обратно. А узнав уже в Харькове, что «рабочие дивизии» получают оружие, а «эксплуататорские классы» срочно выгнаны рыть траншеи, Яша только присвистнул и грустно сказал Даше: – Вот уж воистину, «ой, гевалт-гевалт, спасайте ваши бебихи!», милая. – Что ж делать теперь, дорогой мой? Даша нельзя сказать чтобы сильно испугалась, хотя ей, природной казачке, «спутавшейся с комиссаром», дома пришлось бы несладко, да и белые могли не помиловать. – С одним полком мы город не удержим, – рассудительно сказал Яша. – И рабочие отряды тоже. Судя по тому, как беляки целые наши дивизии окружили, Харьков они тоже в лоб брать не станут, придумают что похитрее. А потому самое главное, Дашенька, любовь моя, вовремя отсюда убраться. Жадов с Шульц меня по головке не погладят, если полк погублю. – Вот и верно! – одобрила Даша. – А то и вовсе – ну как белые верх возьмут? Что тогда, дролечка мой? – Не возьмут, – быстро ответил Яша, но как-то не слишком уверенно. – Ты вот, Яшенька, мне люб, а дело-то красное какое-то уж оно сильно странное, – вздохнула Даша. – Мануфактуры никакой не укупишь, ни юбки, ни кофты, за ботики столько просят, что страх божий! – И пиво подают – не пиво, а помои, – согласился Яша. – Эх, далеко нам ещё до мировой революции! – А может, Яшенька, и не нужна она? – Даша прижалась плотнее, задышала Яше в самое ухо. – Может, как при царе-батюшке-то оно лучше было? Раньше большевик товарищ Апфельберг, пламенный трибун и оратор, зажигавший своими речами запасные полки ничуть не хуже товарища Троцкого… раньше на подобные слова он ответил бы гневной отповедью, в лучшем случае отмахнулся бы, мол, у бабы волос длинен, а ум короток; а теперь Яков промолчал, во многом и потому, что горячая казачка Даша явно собиралась предаться куда более приятным занятиям, чем дискуссии о мировой революции и текущем моменте. …Когда же в городе началась стрельба, когда забухали в стороне вокзала тяжёлые орудия, Яков Апфельберг со своей Дашей, как весь его полк, были полностью готовы, и организованно, колонной, двинулись на север. Приказ комфронта Ионы Якира нагнал их уже за окраиной города. – Вот и бумажку прислали, – буркнул Яков, подсвечивая себе спичкой. – Отступаем к Белгороду. А там видно будет… Умный и хитрый Яша Апфельберг не зря начинал криминальным хроникёром. У блатных, как известно, главное – это «успеть вовремя смыться». Поэтому и отходила его часть переулками да огородами, успешно избегнув встреч с александровцами; в отличие от него, Волынский полк двигался в эшелонах от Курска через Клейнмихелево, и начдив Павел Нифонтов отступать отнюдь не собирался. Звуки канонады донеслись до них, когда головной эшелон уже достиг станции Южный Пост и до центрального вокзала оставалось всего лишь три версты. – Товарищ начдив, что делать-то будем? Беляки в городе!