И как тут думать о войне и смерти? О том, что надо идти в бой, быть может – в последний? Петя Ниткин опустился на колени, снял очки. – Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши внегда судити Ти… Рядом Севка Воротников нежно, словно свою Ксению, обнимал родимый «гочкис», и Федя разобрал его горячий шёпот: – Я вернусь, вот увидишь. Приду. Не сомневайся. И Феде Солонову тоже очень-очень хотелось сейчас обратиться хоть к кому-то, неважно, к живым или мёртвым. Лиза. Мама. Отец. Сёстры. Уж девять месяцев как идёт война, и девять месяцев от них никаких вестей. – Лиз. Ты не сердись, ладно? Я, мы, мы все вернёмся. Господь управит… Он хотел ещё добавить: «И тогда я тебя поцелую по-настоящему», – но не дерзнул. Неслышной тенью возник Две Мишени. – Все готовы?.. – Так точно! – в тон, шёпотом, ответил Фёдор. – Тогда пошли, господа прапорщики. И – словно по заказу! – набежали тучи, скрывая луну и звёзды. Первая рота в молчании приближалась к речному берегу, выбрав место, где заросли не слишком густы, иначе противник, если бдителен, непременно заметит их шевеление. Ночная вода холодна, но ступившие в неё сейчас не чувствовали холода. Погружались, ныряли, выставляя на поверхность дыхательные трубки. Они повторяли удавшийся на Икорце приём. Но там была узенькая тихая речушка, а тут – полноводная могучая Ока. Фёдор невольно вспомнил правила их военных игр, когда даже самую узкую речку полагалось «штурмовать по всем правилам», высунулся на поверхность – всё, «убит». Ока широка, сто саженей, и течение неслабое. Александровцы не боролись с ним, позволяя сносить себя вправо от того места, где погрузились; дозоры красных и траншеи тянутся по всему берегу, но чем дальше от Серпухова и моста, тем они реже и слабее. Тихо-тихо выбирались на северный берег. По правую руку – устье Речьмы, впереди – густые приокские леса. Траншеи красных дальше, за речушкой, но и тут, впереди, хватает выдвинутых секретов, пулемётных засад и прочих прелестей. Хорошо, хоть мин нет. До железной дороги и Серпухова – пять верст. Но это если по ровному. А если так, как они… Одного дозорного заметил и «снял» Севка. Пулемётчики в хорошо замаскированном гнезде не дремали и натворили бы бед, кабы Петя Ниткин не подсказал: «А давайте, господа, во-он там глянем, уж больно местечко хорошее, сам бы засел!» С третьим патрулём столкнулся сам Фёдор, пробираясь по влажной земле. Шли красные во весь рост, не скрываясь, и, похоже, ощущали себя в полной безопасности. Нож в руке, Фёдор возник прямо перед ними, делать обходной манёвр и заходить со спины времени уже не осталось. Выпад, удар, отшагнуть, ударить вновь. Всё. Никаких мыслей, сомнений, колебаний. Они придут потом, с ежедневной молитвой. А сейчас он просто открывает дорогу своим. Ровно в два часа ночи возле моста поднялась стрельба. Беспорядочная, но сильная. Александровцы уже успели взобраться на небольшую возвышенность, поднимавшуюся над приречной низиной. Высота невелика, и крутизны нет, а всё же и обзор лучше: весь берег как на ладони. Над крышами Серпухова при первых выстрелах взлетела сигнальная ракета. Две Мишени поглядел на неё, прищурившись; а затем с правого, южного, занятого добровольцами берега грянули один за другим три орудийных выстрела. Снаряды разорвались в мелкой воде и возле насыпи у северного конца моста. – Встали, – негромко сказал Аристов. В тишине, без «ура», александровцы покатились упругим клубком к позициям красных. И вот они, окопы, траншеи, бруствера, всё обращено к мосту. Полетели гранаты, спрыгнул в траншею Севка Воротников, его «гочкис» ожил, поливая направо и налево свинцом; Фёдор Солонов выстрелил навскидку, едва уловив краем глаза движение у врага; Лев Бобровский, как всегда, имея донельзя презрительный вид, метко закинул связку гранат прямо в распахнувшуюся дверь блиндажа. Теперь палили уже в них, палили все вокруг, но, как всегда, в панике и неразберихе, александровцы успели захватить пулемёты и переколоть-перестрелять пулемётчиков. Вокзальчику крошечной станции «Ока» досталось больше всего, из окон верхнего этажа валил дым; но Фёдор и его команда были уже внутри, быстро покончив с сопротивлением. Мост был взят. Уже не первый, и, наверное, не последний… Две Мишени меж тем повёл роту на север, к центру Серпухова, а по мосту уже катилась волна пехоты – дроздовцы и александровцы вместе. Ночной бой хаотичен. Где свои, где чужие, где командиры, что делать? Только отлично обученные войска решаются на ночную атаку, где каждый знает свой манёвр; а вот если манёвра не знать, если бойцы жмутся друг к другу, соображая только, как намертво вцепиться в свой окоп, – тогда дело плохо. Третьей волной прошли корниловцы. Маленький тихий Серпухов заполнили стрельба, разрывы, крики, где-то что-то начало гореть; однако работа первой роты была сделана, и вынырнувший как из-под земли Две Мишени погнал мокрых своих прапорщиков в тыл. Нечего вам, мол, тут делать. Странно это было и даже дико – отходить цепочкой в затылок по одному, когда через мост валят и валят свежие части. Но мокрые александровцы (плыли-то в одежде, да и оружие тащили с собой, тщательно упрятав в доставленные из Тулы водонепроницаемые мешки) сейчас не солдаты. И потому Две Мишени отводил их в тыл – свою работу первая рота сделала. Теперь – очередь других. Петербург, 14 июля 1915 года – Тихо, тихо, товарищи! Слово для сообщения о текущем моменте имеет товарищ Боков, заместитель товарища наркомвоенмора. Товарищ Троцкий срочно убыл ближе к фронту для личного руководства обороной Москвы. – Ви, товарищ Рыков, очень дэликатно висказываетесь. Не по-болшевистски. Товарыщ Троцкий, очевыдно, нэ хотэл, чтобы я вновь задал бы ему нэприятныэ вопросы… – Иосиф Виссарионович! Ну скажите же, ради бога, – ох, простите, товарищи, случайно вырвалось! – чего вы добиваетесь? Прямо, по-партийному, по-большевистски, как сами только что указали? – Во-пэрвых, товарыщ Рыков, я не «добиваюс», а прэдлагаю. Прэдлагаю нэмэдлэнно снять Троцкого с поста наркома по военным и морским дэлам. Во-вторых, прэдлагаю нэмэдлэнно прэкратить всэ наступательные дэйствия Ударной группы под Орлом и Кромами. Конныэ части Улагая заходят им в тыл. А вот опэрацию мэстного значэния, начатую Егоровым на Юго-Восточном фронтэ, надо продолжать и пополнить рэзэрвами, ибо там намэтился успэх, что заставляет бэлых перэбрасывать туда подкрэплэния. В-трэтьих, надо ускорить всеми мэрами сбор рабочих частей в Астрахани и Царицыне. У бэлых не хватило сил его захватить, они ограничились кордонами. Ми же послэ масштабной нэудачи согласованного наступлэния южных фронтов позабыли о глубоких флангах бэлых. А это нэправильно, товарищи. А наркомвоенмор думал только о том, как разгромить бэлых в гэнэральном сражении, возомнив сэбя Наполэоном. Наконэц, в-четвэртых, насколько я знаю, поляки дали отвэт. Поставили нэкиэ условия. Считаю, что сэйчас надо принять любые их трэбования. – А вы, товарищ Сталин, уже знакомы с этими требованиями? – Знаком, товарищ Зиновьев. Условия очень тяжёлыэ, но их необходимо принять. – Так какие же, чёрт возьми?! – Вся Бэлоруссия, Минск и Смолэнск. Тишина. Молчание. Люди в кабинете начальницы Смольного института благородных девиц оцепенели. – Иосиф Виссарионович, но ведь это… Владимир Ильич, а вы почему молчите?! – Потому что, товагищ Зиновьев, я очень внимательно слушаю агхиинтегесное выступление товагища Сталина. – И что же?! Вы согласны, что надо отдать Смоленск?! А может, и в Москву их тогда пустить?! – Спокойно, товагищ Гыков, не надо истегии! Во-пегвых, как я не газ подчёгкивал, все гганицы сотгёт миговая геволюция. Во-втогых, совегшенно необязательно отдавать полякам что бы то ни было. Мы легко поднимем лозунг защиты социалистического Отечества. Пгивлечём ещё больше кадговых офицегов, пгичём без заложничества. Быть может, это подтолкнёт к действиям и Гегманию с Австгией. Или Великобгитанию с Фганцией. Понятна ли моя мысль, товагищи? – Вполне ясна, Владимир Ильич. Но мне представляется – это огромный риск, уступать такие территории даже не великой державе, как Германия… – Голубчик! Если теггитогии и уступать – так исключительно слабым, лимитгофным обгазованиям! Потому что у гегманского гейха отобгать землю обгатно будет совсем не пгосто, пока не случится миговой геволюции; а вот у Польши или там Финляндии – вполне можно. Немедля телеггафигуйте нашей делегации: согласиться на все условия поляков и запгосить точный сгок начала их наступления!.. – Товарищи… товарищи родные мои… – А, товарищ Боков! Простите, мы так и не заслушали ваше сообщение. Что вы имели сообщить, товарищ, только коротко, пожалуйста? – Товарищ Зиновьев… товарищи… я только хотел сказать, что белые прорвались за Оку… – Это мы уже знаем, товарищ замнаркома. – Они прорвались в Серпухове, приковали к нему наши силы, а сами по железной дороге погнали эшелонами на Калугу. Через Сухиничи. Мост через Оку в Калуге только наплавной, мы его, само собой, развалили… Ударная группа вся втянута в бои севернее Орла… запас боевой мы к Сухиничам, понятное дело, оправили, да поздно… А тут ещё и Улагай с юга под Кромами жмёт… А вы про поляков!.. – Успокойтесь, товарищ Боков. При чём тут поляки?! – Нельзя им ничего отдавать! Ни полжменьки нельзя! – Вы, товарищ Боков, неверно понимаете текущий момент. Интересы мировой революции… – Да что мне до мировой революции, вы ж наших русских людей пану польскому сдать решили!.. – Товарищ Боков! В последний раз призываю вас к порядку. Доложите, чётко и конкретно, обстановку на фронте нашей обороны вдоль Оки. Что белые захватили Серпухов, мы уже поняли. Теперь, значит, они взяли ещё и Калугу? – Точно так. Егорову удалось продвинуться, он взял Астапово, вышел к мосту через Дон… там его приостановили. – Вот видите, товарищи! Ограниченный успех Ударной группы позволил, однако, товарищу Егорову осуществить глубокий прорыв на территорию, занятую противником. Теперь белые будут вынуждены… – Как я и говорил, Грыгорий Евсээвич… – Да, как вы и говорили, Иосиф Виссарионович. Но удар Егорова был рассчитан на встречное наступление Ударной группы к Ельцу, теперь ему остаётся лишь оттягивать на себя резервы противника. – Пусть угрожаэт, но нэ зарываэтся. Не то и его окружат, как наши дивизии под Миллэрово… А ви, товарищ Боков, нэ волнуйтэсь так. Ничего ми полякам так просто нэ отдадим. Займитэсь лучше подготовкой рэзэрвов для обороны Москвы…