А вот Арве Стёп, судя по его виду, счел этот вопрос совершенно естественным. — Нет, я этого не сделаю. Но не потому, что у нее одна грудь, а потому, что кровати в отелях Тронхейма слишком узкие. Публика рассмеялась, но не слишком активно, а как будто от облегчения, что разговор так и не вошел в штопор. В это время представили женщину-психолога. Разговор шел об играющих взрослых, и Уда заметила, что Боссе ловко проводит беседу мимо Харри Холе. Видимо, он решил, что непредсказуемый инспектор сегодня не в ударе, и сосредоточился на Арве Стёпе, который, разумеется, в ударе был всегда. — А как вы играете, Стёп? — поинтересовался Боссе с невинным выражением лица, которое подчеркивало неневинный подтекст. Уда обрадовалась: вопрос предложила она. Но прежде чем Стёп успел ответить, Харри Холе наклонился к нему и громко и четко спросил: — Лепите снеговиков? Вот тут-то Уда и поняла: что-то не задалось. Тон Харри — злой и повелительный, поза агрессивная, Стёп будто весь подобрался, бровь удивленно поползла вверх. Боссе замолчал. Уда не понимала, что происходит, насчитала четыре секунды молчания, а для прямого эфира это целая вечность! Но тут она поняла, что Боссе, видимо, просчитал ситуацию. Потому что Боссе знал, что пока он — как бы лишившись дара речи — ищет взглядом поддержки у зала, эта просчитанная беспомощность капканом будет держать зрителя в напряжении до ответа Стёпа. А поскольку нет более мощного капкана, чем разозленный человек, потерявший контроль, плачущий, или кричащий, или любым другим образом выражающий накопившиеся эмоции в прямом эфире, Боссе отпустил зрителей и молча воззрился на Стёпа. — Ну конечно, я иногда леплю снеговиков, — сказал Стёп по истечении этих четырех секунд. — На террасе, возле бассейна. Причем стараюсь, чтобы они походили на членов королевской семьи. А когда приходит весна, я наблюдаю, как вещи, которых в наши времена уже не должно существовать, тают и исчезают с лица земли. Впервые за весь вечер Стёп не сорвал ни аплодисментов, ни даже смешков. Уда подумала, что Стёп должен бы знать, что другой реакции на антимонархические заявления в студии ожидать не стоит. Боссе воспользовался наступившей паузой, чтобы представить поп-звезду. Она должна была рассказать о своем участии в новой постановке, а в конце передачи спеть песню, которую будут крутить все радиостанции начиная с понедельника. — Что это к чертям было такое? — спросил молодой продюсер передачи, который успел занять место позади Уды. — Может, он все-таки не вполне трезвый, — предположила она. — Елки-палки, он же полицейский! — воскликнул парень. Тут до Уды дошло, что он ведь был ее кушем. Ее сенсацией. — Козел! — ругнулась она. Продюсер промолчал. Поп-звезда рассказывала о психологических проблемах и о том, что они передаются по наследству. Уда посмотрела на часы. Сорок секунд. Да, слишком серьезно сегодня получилось для пятничного-то вечера. Готовились титры. Боссе перебил звезду, обратившись к Стёпу: — Арве! — Обычно в конце программы Боссе начинал звать собеседников по имени. — Есть среди ваших знакомых люди с наследственными заболеваниями? Сумасшедшие, например? — Нет, — улыбнулся Стёп. — Если только не считать сумасшествием стремление к абсолютной свободе. Боссе уже закруглялся. Теперь ему оставалось лишь пробежаться по остальным гостям и представить песенку. Несколько заключительных слов от психолога, и вот он повернулся к старшему инспектору: — Теперь, когда вы схватили Снеговика, наверное, и у вас, Харри, появится пара свободных дней, чтобы поиграть? — Нет, — ответил Харри. Он почти сполз со стула, так что его длинные ноги чуть ли не упирались в поп-звезду. — Снеговика не схватили. Боссе поднял бровь, с удивлением ожидая продолжения. Уда надеялась, что оно будет поинтереснее, чем обещало начало. — Я никогда не говорил, что Идар Ветлесен — это и есть Снеговик. Наоборот, все указывает на то, что Снеговик по-прежнему на свободе. Боссе издал специально отрепетированный смешок, который использовал, чтобы поддержать гостя в безуспешной попытке пошутить, и с кривой ухмылочкой произнес: — Думаю, вы это говорите, чтобы моей жене сегодня приснились сны поинтереснее. — Вовсе нет, — сказал Харри. Уда посмотрела на часы и увидела, что помощница режиссера стоит за камерой и подпрыгивает, держа ладонь ребром у горла, — показывает Боссе, что время вышло и надо успеть дать первый куплет песни, чтобы припев пришелся на титры. Но Боссе был лучший. Он знал, что этот разговор важнее всех песенок на свете. Поэтому он проигнорировал гитарное вступление и весь подался вперед на своем кресле, чтобы привлечь зрителей к тому, что творится на их глазах. Вот он — куш. Сенсационное заявление официального лица. Здесь, в его, в их программе. Его голос дрожал почти от вожделения: — То есть вы хотите сказать, Холе, что полицейские нам лгали? Что Снеговик все еще на свободе и убийства не закончились? — Нет, — ответил Харри, — мы не лгали. В деле просто появились новые данные. Боссе повернулся на кресле, режиссер скомандовал оператору: «Наезд!», и вот лицо Боссе — во весь экран, взгляд направлен прямо на зрителей. — Думаю, об этих новых данных мы скоро услышим в выпуске вечерних новостей. Смотрите «Боссе» в следующую пятницу! Спасибо за внимание! Уда закрыла глаза. Песенка дошла до припева. — Господи боже ты мой, — услышала она сдавленный шепот продюсера. — Мать твою! Самой Уде хотелось только одного — завыть. От радости. Здесь, думала она, и есть тот самый полюс. Мы не просто там, где что-то происходит. Мы сами и есть то, что происходит. Мы — его часть! Глава 22 День восемнадцатый. Совпадение Гуннар Хаген стоял у двери в ресторан «Шрёдер» и озирался. С момента последних титров «Боссе» прошло тридцать минут и три телефонных разговора. Он не нашел Харри ни дома, ни в Доме искусств, ни на работе. И тогда Бьёрн Хольм посоветовал ему заглянуть в ресторан «Шрёдер», где у Харри было убежище. Контраст между молодыми, красивыми, без пяти минут знаменитыми клиентами Дома искусств и старыми алконавтами «Шрёдера» был разительный. В углу у окна в полном одиночестве сидел за столом Харри. С полулитровым стаканом. Хаген двинулся к столу: — Я пытался до тебя дозвониться. Ты что, мобильный выключил? Старший инспектор взглянул на него без всякого выражения: — Да звонили тут все… Куча журналистов, оказывается, только и мечтают со мной поговорить. — На канале мне сказали, что редакция программы «Боссе» обычно вместе с гостями ходит после эфира в Дом искусств. — Меня поджидали журналисты, поэтому я попросту смылся. Так в чем дело, шеф? Хаген хлопнулся на стул и посмотрел, как Харри поднимает к губам стакан и золотистая жидкость течет к нему в рот. — Я говорил с начальником управления, — сказал Хаген. — Это уже серьезно, Харри. Заявить, что Снеговик по-прежнему на свободе, значит нарушить приказ о неразглашении информации. — Это точно, — отозвался Харри и сделал еще глоток. — «Точно»? И больше тебе нечего сказать? Ради всего святого, Харри, какого черта ты это сделал? — Общественность имеет право знать, — усмехнулся Харри. — Наша демократия, шеф, построена на гласности. Хаген стукнул кулаком по столу, отчего люди с соседних столиков посмотрели на него ободряюще, а официантка, проходившая мимо с подносом полулитровых стаканов, — тревожно. — Ты со мной, Харри, кончай в игры играть. Мы официально заявили, что дело закрыто. Ты в очень дурном свете показываешь власть, ты хоть это понимаешь? — Моя работа — ловить убийц и бандитов, — ответил Харри, — а не показывать чего-то там в хорошем свете. — Это две стороны одной и той же медали, Харри! Наши профессиональные действия зависят от того, как к нам относится общество. Пресса — это важно! Харри покачал головой: — Пресса еще ни разу не помогла и не помешала мне раскрыть дело. Пресса важна только для простаков, которые хотят выскочить вперед. Тех, кому вы докладываете, интересуют только конкретные результаты и как их подает пресса: в позитивном ключе или в негативном. А я хочу поймать Снеговика — и точка. — Ты опасен для окружающих, — сообщил ему Хаген. — Ты об этом знаешь? Харри воззрился на него с удивлением, но потом обдумал это утверждение, медленно кивнул, допил остатки и жестом попросил у официантки еще. — Я разговаривал с нашим начальником. — Хаген сдерживался из последних сил. — Мне было сказано найти тебя и надеть крепкий намордник. Ясно? — Так точно, шеф. Хаген изумленно заморгал, лицо Харри по-прежнему не выражало никаких эмоций. — Начиная с сегодняшнего дня я хочу держать руку на пульсе всего, что происходит, — сказал Хаген. — Я хочу, чтобы мне немедленно докладывали обо всем. Но поскольку ты, конечно, этого делать все равно не станешь, я уже переговорил с Катриной Братт и поручил эту работу ей. Есть возражения? — Никаких, шеф. Наверно, подумал Хаген, Харри пьян гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд. — Братт сказала, что ты приказал ей отправиться к ассистентке Идара Ветлесена и просмотреть историю болезни Арве Стёпа. Без санкции прокурора. И к чему ты это затеял? Ты вообще понимаешь, чем это нам грозит? А если бы Стёп об этом узнал?