— Неважно, что ты думаешь, пока ищешь правду. Когда то, что ты думаешь, искажает правду — вот тогда это проблема. — Но такое ведь случается со многими газетами? — И именно поэтому из тебя выйдет прекрасный журналист, Мирен. Твое место в «Пресс». В этом я не сомневаюсь. — Ты и дальше будешь преподавать? — Да. Я думаю, оно того стоит. Это важно. А бесконечные часы наставничества я посвящу работе на факультетском радио. Возможно, ты меня как-нибудь услышишь. — Может, и услышу, — ответила я полушутя. — И… еще раз спасибо, Джим. — Не за что. — Он развернулся и ушел, махнув мне рукой. — Кстати, профессор! — крикнула я вдогонку. — Это новые очки? — Старые сломались, — так же громко ответил он на прощание, подхватив понятную только нам двоим шутку. На выходе из университета я позвонила родителям. Я была в восторге. Теперь я могла на сто процентов посвятить себя газете и возобновить поиски Киры, которая все еще пряталась где-то в моей голове, блуждая в закоулках моего сознания. Она никогда не покидала моих мыслей, но повседневная работа и стресс, связанный с адаптацией к темпу работы в редакции, отвлекли меня от обещания, которое я дала себе и ее отцу. — Мама! — воскликнула я, как только она подняла трубку. — Теперь я официально журналист! Я до сих пор помню этот звонок. Как с легкостью рушится мир вокруг. Можно пытаться быть сильным, думать, что все происходит по какой-то причине, которую ты поймешь позже, что жизнь пытается преподать тебе уроки, из которых можно извлечь что-то важное, но факт оставался фактом: мама ответила на звонок, плача и задыхаясь, а я несколько мгновений ничего не понимала. — Мама, в чем дело? Что случилось? — Я хотела позвонить тебе раньше, но… не смогла. — Да что случилось? Я волнуюсь. — Дедушка… — Что с ним? — Он выстрелил в бабушку. — Что?! — потрясенно выдохнула я. — Мы в больнице. Она в очень тяжелом состоянии, Мирен. Ты должна приехать. — Но как? В этот момент я ничего не понимала. Возможно, просто не осмеливалась посмотреть правде в глаза. Я отпросилась в редакции на два дня, по-моему единственный раз в жизни, и, когда приземлилась в аэропорту Шарлотт, меня встретили теплые объятия отца. За всю поездку на машине он, насколько помню, не произнес ни слова, позволив молчанию управлять нашими эмоциями. Я помню только то, что он сказал, когда машина въехала на больничную парковку: — Ты должна знать вот что, Мирен. Твой дед тоже там. Выстрелив в бабушку, он спрыгнул с балкона, чтобы покончить с собой. Ни одно из дел он не довел до конца. Он в коме. Врачи говорят, он может выжить. — Ты знаешь, почему он это сделал? — Мирен, твой дедушка всю жизнь бил бабушку. Неужели ты никогда этого не замечала? Домашнее насилие. Помнишь то время, когда бабушка жила с нами? Именно поэтому. Несчастный случай на лестнице? Твой дед сильно избил ее. Услышав это, я замерла. — Тогда почему, черт возьми, они до сих пор вместе? — Мы пытались вмешаться, но твоя бабушка… не возражала. — Но… бабушка не такая. — Не спрашивай меня. Я тоже этого не понимаю, дочка. А твоя мать — и того меньше. Она дважды убедила ее подать заявление, но… потом бабушка их забирала и возвращалась к нему. Ты знаешь, однажды дед направил пистолет на твою мать? Она рассказала мне сегодня. Твоя мама в отчаянии. Она всю жизнь пыталась скрыть это от тебя. Пыталась притвориться, что все в порядке. Твоя учеба, карьера, образование… Но… Я думаю, правда всегда должна выходить наружу. Я кивнула. Мое сердце разрывалось, и хотя он сжал мою руку в знак поддержки, этого было недостаточно. Мама сидела на пластиковом стуле в приемной и плакала. Она встала, с трудом передвигаясь, и обняла меня, как никогда, сильно. Когда она успела так постареть? Хотя, возможно, я просто не видела ее прежде такой осунувшейся и опустошенной. Она заговорила первой, прошептав мне на ухо сквозь слезы тихое отрывистое «прости». Я гладила ее по спине и не могла удержаться от слез. Это была наша первая встреча за несколько месяцев, и то, как она случилась, то, что открылось моим глазам, заставило меня задуматься, на правильном ли я пути. — Как бабушка? — собравшись с духом, спросила я. — В тяжелом состоянии. Ее оперируют, и… Возможно, она не выживет. Она… она потеряла много крови, и возраст уже не тот. Я не должна была отпускать ее к нему. Я сглотнула. Говорить мне было трудно. — Это не твоя вина. Во всем виноват дед. — Но если бы я… Будь я внимательнее… — Мама, пожалуйста. Не думай сейчас об этом. Она поправится, вот увидишь. Мама кивнула: наверное, она нуждалась в заверениях, что все будет хорошо. Отец ушел в больничный кафетерий, чтобы избежать трудных разговоров, а я сидела с ней в коридоре и ждала. Она плакала у меня на плече, и я вытирала ее слезы. Впервые за долгое время я почувствовала, что стала для мамы не обузой, а опорой. После нападения в парке она все время переживала, пытаясь защитить меня и помочь мне оправиться. Может быть, поэтому она не рассказывала мне о трудностях бабушки. Она все время занималась чужими проблемами, вкладывала душу, чтобы утешить других, и теперь ей хоть раз нужно было, чтобы кто-то помог ей. В конце концов, это были ее родители, она все детство провела с ними, а самое страшное в таких случаях то, что человек всегда сосредотачивается на хороших воспоминаниях, чтобы не потерять рассудок. Я была уверена: она, плача, перебирает в памяти все те моменты, когда дед вел себя хорошо, когда бабушка была счастлива с ним, пытаясь отвлечься от ужасной трагедии, которой стал последний выстрел, хотя на самом деле все предыдущие удары, крики и нападения были столь же смертоносны. Через какое-то время я предложила принести маме липовый чай, и она согласилась: ей нужно было держать что-то в руках, чтобы избежать истерики. Я отправилась в кафетерий, разглядывая по пути открытые двери больничных палат. Во всех лежали пациенты — их ноги торчали на постели, во всех были посетители. Во всех, кроме одной. Это была палата моего деда. Я вошла и увидела, как он спит, подключенный к мониторам. Его рот был открыт, слабое дыхание затуманивало прозрачный пластик маски. При виде полного спокойствия на его лице у меня внутри все сжалось. Пока бабушка в операционной находилась на грани жизни и смерти, он, казалось, мирно спал. Какое-то время я наблюдала за ним, перебирая в памяти годы обмана, когда видела в нем лишь шовиниста, а не домашнего тирана и вспоминала загадочные синяки на теле бабушки, ее затравленный взгляд, который тогда не могла распознать, неловкое молчание, когда он приходил домой, и бабушкины звонки маме, чтобы та забрала меня. Теперь я точно знала, что так она скрывала от меня происходившее в тех четырех стенах. Внезапно монитор, следивший за пульсом, запищал, и показатель подскочил выше ста пятидесяти. Он неуклонно поднимался — сначала до ста семидесяти, затем до ста восьмидесяти, пронзительный писк становился все настойчивее. Дед не шевелился, словно не замечая, что происходит в его груди, и в этой комнате, наедине с человеком, который пытался убить мою бабушку, которого я никогда не любила и не уважала, случился один из поворотных моментов в моей жизни: я подошла к монитору, на котором линии рисовали беспорядочные скачки, и…. выдернула вилку из розетки. В палате снова повисла тишина. Его дыхание стало рваным, но сигнал тревоги, оповещающий врачей о сердечной недостаточности, больше не работал. В течение одной долгой минуты я смотрела, как он задыхается, слегка содрогаясь всем телом, пока наконец не замер. Настороженно приблизившись, я заметила, что маска перестала запотевать каждые несколько секунд. Затем снова подключила аппарат к сети, и кривая пульса на мониторе сменилась простой белой линией, но звук исчез. На экране появилось сообщение «нет сигнала», и я вышла из палаты как ни в чем не бывало, но зная, что внутри меня все изменилось. Через несколько минут я уже снова сидела рядом с мамой с липовым чаем для нее и горячим кофе для меня. Глава 49 Без уступок жизнь невозможна. Декабрь 2003 — январь 2004 5 лет с момента исчезновения Киры Архаичным способом, при помощи двух стажеров, которые работали на нее сверхурочно, Мирен начала собирать информацию со всех магазинов игрушек, моделей и макетов Манхэттена, Бруклина, Квинса, Нью-Джерси и Лонг-Айленда. Так в то время работала журналистика. Баз данных, к которым можно было бы обратиться, и сайтов всех магазинов в интернете тогда просто не существовало. Нужно было взять телефонную книгу, зайти в раздел «Игрушки» и набрать номер в надежде, что на другом конце ответят и захотят помочь. Поначалу и этих районов было достаточно, чтобы сделать задачу невыполнимой. Было решено, что Виктория и Роберт будут звонить в магазины игрушек из импровизированной редакции, в роли которой выступали два столика в кафе через дорогу от «Пресс» — том самом, где Мирен когда-то разговаривала с Аароном Темплтоном. Во время этих звонков — шесть долларов в час каждому из кармана Мирен — Виктория и Роберт связывались с магазинами игрушек, в каталоге которых был кукольный домик «Маленький дом и сад». Постепенно, по мере того как проходили выходные, выяснилось, что такой предлагают немногие, и это казалось хорошим знаком. Круг смыкался, и Мирен надеялась, что сможет получить список клиентов, которые когда-либо покупали одну из этих моделей, и тогда ей будет с чем работать. Но Рождество 2003 года внесло свои коррективы: магазины игрушек перестали отвечать на телефонные звонки, чтобы обслужить огромную массу покупателей, которым нужно было найти идеальный подарок, чтобы Санта-Клаус мог оставить его под елкой. В январе 2004 года, всего после трех выходных за телефоном, Мирен встретилась со стажерами в кафе, чтобы обсудить прогресс. — Только эти? — удивилась Мирен. — Пойми, Мирен… это невозможно. Его перестали выпускать несколько лет назад, и трудно найти, где он еще продается. — Понятно, — слегка ошарашенно ответила она, не поднимая глаз от списка. В нем было всего четыре магазина. — Сколько вы обзвонили за последние три выходных? — Около сорока. — Всего?! — Многие просто не отвечают на звонки, а те, что отвечают, даже не удосуживаются проверить, продавали ли они эту модель дома раньше. Предлагают прийти лично, потому что они очень заняты, прежде чем повесить трубку. Мирен вздохнула. Все было хуже, чем ожидалось.