— А София тут при чем? — снисходительно пожал плечами Раджед с показным непониманием. Он невозмутимо взгромоздился на трон, старательно делая вид, будто недавней сцены и вовсе не случалось. — При том же! Если тебе она хоть немного нравится, то нельзя делать больно, нельзя обманывать, — чересчур настойчиво твердил Сумеречный, подлетая к трону. Выглядел он уже вполне сносно, точно тоже решил забыть всплеск страшной силы, настолько жуткой, что ее имя не произносили, как забыли в веках и настоящее имя Эльфа. — Ну что можно, а чего нельзя в Эйлисе, пока мы — льоры — решаем, — отмахнулся, как от назойливой мухи, наглый льор. И он упивался своей вседозволенностью, пусть даже в гибнущем мире. — Радж! Ты способен на лучшее, иначе бы не возился со мной, — благодарно и осуждающе кинул ему собеседник. Сумеречный стиснул зубы и, показывая всем своим видом, что разговор зашел в тупик, ушел в неизвестном направлении через ближайшую стену. Дверьми он не пользовался, наверное, из принципа. «На лучшее… А для кого? Добро и зло уже давно неразличимо свились змеями. Для кого? Ведь Эйлис уже ничто не спасет», — думал помрачневший льор. Наблюдения за девушкой уже не приносили ему былого азарта просчитанной игры. Но София все еще скиталась среди безжизненных камней, ища выход из каждого нового окаменевшего сада. «София, ты спрашивала, почему этот мир мертв? Да, все верно. Это мы его сделали таким», — думал льор озлобленно, хотя гордыня не позволила бы признаться в этом открыто. ========== 4. Сажа и янтарь ========== Камни пели. Кто-то надменно, кто-то застенчиво. Они выводили рулады на разные голоса, едва уловимые, призрачные. Камни вспоминали времена, когда в них обреталась жизнь. Или же это ветер колыхал призрачные светящиеся цветы на осколках рудника. Может, от их тихого плача слух улавливал разноцветные колебания воздуха. «Тупик! И здесь тупик! Будь ты проклят, Раджед, будь ты проклят», — думала Соня, стирая с лица непрошеные слезы. Ее трясло от усталости и голода, глаза смыкала ледяная сонливость, пробиравшая до костей дурманом смерти. Достаточно закрыть глаза. Простой путь — проще, чем жить. Люди лишь песчинки во Вселенной, лишь ряды молекул и законов физики, даже короли, даже льоры. Может, и не стоит так цепляться за юдоль всех скорбей? Но у людей есть долг, в отличие от космической пыли, что не наделена ни разумом, ни волей, ни душой. В существовании последней Софья никогда не сомневалась, даже знала, где обитает это создание, этот светоч жизни и смысла — под грудиной, чуть правее от сердца. Там вечно болит от печали, там всегда холодно от несправедливости. И там же ныне пекло ярким углем от невыразимого гнева, что заставлял двигаться дальше в чуждых владениях. Рудник — иного названия для новой пещеры не нашлось, так как всюду разметались куски породы и вросшие в камни инструменты. Возможно, там когда-то и правда добывали драгоценности. Лестницы переплетались с природными балюстрадами, от стен исходил легкий холод, словно кто-то тяжело дышал во сне. Софья ориентировалась на отблески призрачных цветов, что из последних сил пробивались сквозь сломанные ребра скал. И чем больше она выматывалась, тем отчетливее улавливала тихую-тихую песню. Все вокруг в оцепенении подавало слабый голос, как умирающий в последнем всплеске агонии. Цветы один за другим гасли, на их месте уже не прорастали новые, мрак все больше поглощал рудник. Горечь сдавливала сердце, разум давал слабые подсказки. Софья кружилась между стенами и потолком, забыв о законах гравитации, что не действовали в пределах башни. Проходила вдоль каменных стен, вросших в гору, ступала по зыбким длинным крыльям круглого готического окна с рассыпающимися некогда великолепными витражами. Но все утратило свой блеск, все померкло. Колыхались кое-где скорбными парусами гигантские лохмотья. Они напоминали огромный погребальный саван. Что же случилось с этим миром? Вопрос давил со всех сторон, чудилось, что камни наступали, поглощали. В их бесконечном вращении терялись оценки и смыслы. И души уходили в камни. Только где-то за пределами замка испуганный небесный табун вновь растревожил громовые раскаты. Но вскоре смолкли и они, оставалась лишь холодная тишина, в ней исчезало время. Слабым огоньком грела мысль о Рите, но от молчания и холода не оставалось надежды. И больно делалось уже не за себя, а за все вокруг, что так бесцеремонно ушло в небытие. Наверное, она тоже умирала, обреченная, как и этот мир. Соня смахивала слезы, влага упала под ноги во мрак, попав случайно прямо на витраж, и тут же слабо засветилась. Внезапно расцвел фрагмент чудесного рисунка из разноцветного стекла. Человек тоже витраж — красота видна, когда прозрачен для лучей света. Одинокая странница измученно опустилась на круг окна, растянутого спицами орнамента. Руки прикоснулись к хрупкости потрескавшегося стекла, однако картину закрыл с другой стороны камень. Больше никакого солнца и сияния не принимало это творение, не пропускало сквозь себя. От него лишь веяло холодом, потому Софья вновь встала и продолжила ощупью исследовать пещеру. Ноги ниже колен горели огнем, удобные легкие кроссовки превратились в свинцовые гири. Но более тяжким грузом давило неопределенное будущее. Апатия и печальное смирение сменялись нервозным движением вперед. Она не имела права сдаваться. Но подступали сомнения: за что и против кого она борется? Возможно, льор уже забыл о ней, выбросил неисправный механизм, пошедший против его воли, обрек до самой смерти бродить по свалке былого величия и ослепительных красот. Но тогда, значит, и Рита ему не была нужна… Он ее убил? От этой мысли Софья обхватила себя руками, а потом долго надсадно рыдала. Во время надрывного плача сделалось как-то теплее, прошел нестерпимый озноб и немного прояснились мысли, точно влага морской волной смыла морок гнева. Соня вспоминала все, что успела узнать о чародее. И почему-то отдаленный уголок сердца подсказывал, что он все же не хладнокровный убийца. Затем она припомнила, как жестоко оборвала его попытку рассказать что-то о смерти. Она испугалась новой лжи, нового способа манипулировать ей. Но страх очерствляет, делает недогадливым. Впервые за время пребывания в Эйлисе закралась мысль, что ее мучитель тоже человек. И, возможно, не самый ужасный тиран на свете. Но очень странный и слишком своевольный. Соня сжала зубы от нового порыва недовольства и негодования. Никто не имел права заманивать в свой замок подлым шантажом, а потом требовать вечной любви. Да и вряд ли такой уж вечной… И любви ли вообще? Соня достаточно прожила в неправедном мире Земли, чтобы узнать многое о хитростях и вероломстве что мужчин, что женщин. Все хотели получить себе что-то, найти выгоду. И лишь немногие, к которым относились ее мама и папа, просто радовались обществу друг друга. При мысли о самых родных людях из просоленных глаз снова покатились слезы. Как же они теперь там, родители? Что будет с ними, когда они вернутся и не застанут дома никого? И что если уже навечно… Останется ли хоть что-то от их былого счастья? Соня начинала ненавидеть себя и тот день, когда впервые изобразила Эйлис. Зачем? Точно поддалась какому-то зову, точно это умирающие цветы и далекие грозы напитали серый графит в деревянной оболочке. Она из-за рисунков уничтожила все их счастье, обрекла весь их род на безвременное угасание. И от того мысли о Раджеде вновь приобретали только негативный оттиск, как в искаженной карикатуре с преувеличенно уродливыми чертами. Но ему-то что… Разве дорожил он хоть кем-то? Разве видел хоть кого-то, кроме себя самого? Кажется, он даже не замечал, как страдает его собственная башня, как доносятся крики осыпающихся лепестков. А Соню пронзали насквозь эти звуки, навалились нестерпимой какофонией чужой боли. Посреди этого великого заупокойного служения беззвучно плакала съежившаяся девушка, которая по-прежнему не сломалась и не уступила бы даже на краю гибели. После нескольких часов поисков каждая из стен уже казалась знакомой, пальцы помнили все шероховатости и трещины. Лишь цветов оставалось каждый раз все меньше. Призраки растений различались по цвету: серебряный, прозрачно красный, зеленоватый… Они кружились, как преданные возлюбленными виллисы. Рудник раскрыл все свои тайны, каждый его камень ощутил легкий вес усталых ног. Оставалось лишь несколько балюстрад вокруг пропасти, на дно которой спускаться Софья не решилась. Проверять, допускал ли льор самоубийство «гостьи», пока не хотелось. По-прежнему теплились надежда и долг хотя бы перед семьей, да и в какой-то мере перед своим миром. Деревянные лестницы, несколько вагонеток, разбитая порода и посреди хребта незримого моста витражное окно, которое вскоре скрылось в былой тьме, потому что россыпь странно замерцавших слез уже иссохла. Внезапно яркое сияние заиграло короной над верхней точкой рудника, что превратился в личный кошмар, вечный тупик. Что-то менялось. Что сулили эти перемены? Новые муки? Новые страхи? Или возможность спастись? Софья интуитивно поспешила на свет, обнаружив дверь на самом верху пещеры. Раньше ее не было, уж в этом она не сомневалась, успев выучить наизусть каждый метр ловушки. Покрасневшие глаза обожгло ярким светом парадной залы. Все вокруг играло оттенками оранжевого и золотистого, каждый сантиметр отливал переливами драгоценной мозаики. «Что же он опять замышляет?» — обреченно подумала Соня, озираясь по сторонам, но непроизвольно отметила величие убранства. Все стены составляли картины, набранные из кусочков янтаря разных размеров. Мозаика поражала своей тонкостью и масштабами, зал оказался огромным. «Янтарь… Словно в музее…» — подумала Софья, невольно сравнивая увиденное с красотами своего мира. Даже самые богатые дворцы не могли похвастаться гигантскими залами из янтаря, да еще и настоящими картинами с изображением то ли чудесных танцев, то ли ритуальной охоты неизвестных богов. И все же содержалось во всей роскоши льора что-то неестественное, поддельное. Не чувствовалось во всем великолепии тяжелой работы мастеров, духа жизни. Вероятно, все создала праздная игра, забава великой магии. Бездушная, без искры вдохновения и тяжелого труда мастера… Посреди обширного помещения вновь маячил накрытый стол, тоже изукрашенный янтарем. Но Софья расценивала его только как новую опасность. Вообще она отметила, как странно изменилось восприятие вещей: теперь каждое новое помещение виделось ей сначала как источник опасности, очередной иллюзией, обманом. Она входила в зал с опаской, как солдат, который идет на штурм здания. Но из оружия у нее находилась только слабая вера в то, что дух ее достаточно крепок, а ангел-хранитель не оставит и в чужом мире. Софья старалась не смотреть на еду, а вид запеченных лебедей, застывших на золотых блюдах, и вовсе нагонял тягучую тоску. Хотелось верить, что они — только порождение очередной ловкой магии. Представлять, как белых горделивых птиц поймали и ощипали, показалось слишком печальным. Восприятие истончилось, и ныне любая мелочь доводила до дрожи. Софья нервно вздохнула, но выпрямилась и сжала кулаки: во главе стола вновь восседал сам янтарный льор. Он появился внезапно. Раджед хитро улыбался, положив острый подбородок на тыльные стороны сложенных ладоней, локтями он опирался на драгоценную столешницу. Он буквально сливался с залом, превращаясь в часть панно. Охотник и лань. Король и его игрушка. Да только последняя все никак не признавала за собой эту противную роль. Стояла уставшей тенью рудника в покрывшейся угольной сажей одежде. Наверное, под глазами у нее залегли тени, и слезы оставили свои следы. Соня не желала выглядеть жалкой, потому выпрямила спину, даже в таком виде сохраняя природное благородство. Эта новая встреча означала лишь одно: ее не оставили на руднике, с ней продолжали издевательски забавляться. «Софья, ничего не бойся. Выход там, где кроется твой страх», — вдруг прозвучал знакомый голос. Показалось, что она увидела в сознании прозрачные печальные глаза Сумеречного Эльфа. Кем же являлось это существо? Довериться ему не удавалось, однако слова придали уверенности, хоть и вызвали новое беспокойство. Но все-таки голос звучал отчетливо, как по телефонной связи, не перепутать с галлюцинациями и воспоминаниями. — Лиитэ, полагаю, вы замерзли, — развел руками льор, откидываясь в высоком кресле с красной обивкой и янтарными набалдашниками на подлокотниках. Обилие камня уже начинало раздражать. Наверное, это было любимое обиталище хозяина замка. И он решил показать его только теперь, обойдя в прошлый раз. Наверное, ныне специально играл на резком контрасте. Не действовало, не восхищало. — Спасибо, нет, — холодно ответила Софья, пытаясь прочесть на лице чародея хоть что-то, но на нем лишь застыла маска лукавства. Она придавала льору сходство с лисом в сочетании с оранжевыми глазами и рыжевато-пшеничными волосами. Наглый хитрый лис-оборотень, принявший облик человека. — Мне лучше знать, моя ведь башня. На руднике очень холодно, —ответил льор. — Примерьте хотя бы это скромное подношение. Раз уж мы дали друг другу время на раздумья, не хотелось бы, чтобы вы превратились в ледяную статую. С этими словами к ногам Сони упала длинная шуба из лисьего меха. Почему-то показалось, стоит только надеть ее — и сама превратишься в обманщицу-кицунэ. Софья отступила на шаг, хотя еда и тепло манили, подтачивали стойкость. Но хотелось зарыться лицом в теплые мамины руки, попробовать ее обыкновенные блюда. И ни о чем не думать. Та жизнь осталась как будто в далеком сне, Эйлис забрал всецело, заставляя думать о том, что окружало. Рядом оказался только льор. И от врагов подарки не принимают. «Какие раздумья? О чем здесь думать? На что он надеется? Что кнутом и пряником заставит полюбить себя? Что я останусь с ним? Глупец, безумец. Палач», — отрывисто думала Софья. Мысли отзывались гулко в смерзшемся комке сознания, нестройные и короткие, почти без оценки. Они служили теперь как констатация фактов, не более того. А из чувств остались только боль и накатывающий страх пополам с гневом. Она вспомнила запрет Эльфа, касавшийся еды. Ослепительная шуба из пушистого плотного меха внушала не восхищение, а те же опасения, что и заколдованные яства. Софья вспомнила все сказки, которые когда-то рассказывала ей бабушка. Колдуны нередко похищали кого-то, держали в заточении и искушали подарками, да только истинным лицом подношений оказывался то пепел, то уродливые обноски. Она боялась прикасаться к мягкому покрову, хотя зубы стучали от холода. В зале вроде бы царило тепло, но ее все еще обволакивал хлад рудника. Недобрые чары мерещились ей повсюду, точно клейкие щупальца спрута, оплетавшие все вокруг. Льор не желал ее смерти, но всеми силами стремился сломить ее, подчинить. Софья цепенела от ужаса, понимая, с какой неравной силой столкнулась. Но на хитрости и кокетливые женские увертки ей не хватало лицемерия. Она привыкла с детства говорить правду, потому что ложь отягощала сердце, как будто откалывая от него крошечные частицы. Некоторые ее сверстницы уже ловко манипулировали влюбленными в них парнями. Но Соне это всегда претило. Она надеялась встретить когда-нибудь человека, которому не придется ни в чем врать. Но пока никто не нравился. Порой она корила себя за гордость, которая иногда переходила в гордыню, однако же не привыкла ни в чем уступать. «Но придется… придется сказать что-то, чтобы притупить его проницательность. Мне надо попасть обратно к Рите, а потом к порталу», — пыталась выстроить какой-то план Соня, рассматривая искоса льора. Он тоже то отводил взгляд, то открыто рассматривал ее. Тайно они следили друг за другом неотрывно, как два зверя, готовившихся к прыжку. — Не устала? Не проголодалась? Ты ведь моя гостья, подойди же к столу хотя бы на этот раз, — незаметно переходил с «вы» на «ты» льор. В голосе его звучала торопливость, как резкие щелчки в плавной мелодии. — Нет. Мне ничего от вас не надо, льор, — вежливо отвечала Софья. — Ладно, тогда уходи, ты же знаешь, где портал. Раз ты так упряма, значит, выберешься из башни без моей помощи, — нарочито беззаботно пожал плечами мужчина, прогуливаясь возле панно. На нем уже оказался другой камзол — не буро-рыжий, а ослепительно золотой. Со своей статной гибкой фигурой он вплетался в танцы неизвестных аллегорий и завитки орнамента. Почти неуловимый, с вечной неискренней улыбкой. Соня боялась его, ожидая решительного броска, атаки, жестокого удара — чего угодно. Руки дрожали, ноги приросли к полу, сознание рисовало жуткие видения. Хотелось вернуться на рудник, даже броситься прямо в пропасть, на дно неизвестности. Не об этом ли говорил Сумеречный Эльф? Но страшно… Внезапно льор оказался возле гостьи-пленницы, вновь слишком стремительно, чтобы заметил человеческий глаз. Софья оцепенела, вытянувшись гитарной струной. Показалось, словно что-то треснуло среди янтарных панно, образы с картин остановили свой праздник бессмысленного гедонизма, замерли и растворились по приказу хозяина башни. Раджед смотрел на нее теперь совершенно по-другому, какими-то потерянными расширившимися глазами. Да, она выглядела, наверное, иначе, нежели в момент прибытия. При свете средь роскоши и богатства испачканная и местами изорванная одежда отражалась диким контрастом в сравнении с легким лазоревым платьем. А усталое лицо замученного ребенка едва ли сохранило хоть что-то от гордости, подобающей королевской гостье. Раджед заключил ее ладони в свои руки и с бессмысленной лихорадочной суетливостью прижал к своим губам. Софья замерла, вдыхая аромат пряностей, что исходил от ледяных пальцев льора. Она ощущала его сухие тонкие губы на своей коже. Лицо чародея испачкалось в саже рудника, которой покрылась странница в скитаниях. И ныне сам он напоминал чем-то отсветы ярких цветов, что едва боролись с наступающим окаменением. Чародей исступленно покрывал короткими поцелуями ее ладони, согревая дыханьем. Соня отчетливо ощущала, как сильно он дрожит. От чего? Ведь не от страха и не от холода. Показалось, что она имеет дело с сумасшедшим, потому что никакого объяснения его порывам не находилось, ровно как и подсказкам Эльфа. Ее окружал сорвавшийся с оси разумности мрачный мир, забывший о всяких законах благоразумия. Нерационально, неправильно, без цели… Но бесконечная вечность запуталась среди переплетения пальцев, целая вселенная погибала, когда чародей встречался взглядом с Софьей. Раджед приближался, но более не давил, не угнетал своим величием, хотя по-прежнему пугал. На миг он коснулся головы гостьи, вдохнул аромат ее волос. Он оказался очень близко, слишком близко, чтобы удалось убежать или хоть что-то придумать. Здесь все принадлежало ему. Ни заколдованные яства, ни зачарованные меха не были обязательным атрибутом, чтобы навечно загипнотизировать. Он мог и не касаясь погрузить в магический сон, но отчего-то вместо того едва ли смел приблизиться. — Что вы… что вы делаете… — бессмысленно бормотала Соня, не смея пошевелиться. Но все ее существо хотело ринуться прочь, она не ведала, что говорить, как воспринимать происходящее, только всхлипнула: — Уходите… Уходите, умоляю… Его холодная щека касалась ее лба, но вдруг отстранилась. Через миг льор очутился уже на другом конце зала. О его присутствии напоминал лишь легкий ветерок, взметнувший русые пряди. — София… — хотел что-то сказать Раджед, пристально рассматривая гостью, как зверь из норы, но внезапно отвернулся, точно запрещая себе. Соня в тот миг неотрывно глядела на него. Сердце больно забилось, заглушая мысли. Хотелось бы узнать, что же намеревался сказать льор, хотелось бы удержать его именно такого. Не оборотня-лиса, а человека, который зачем-то прятал себя настоящего за парадным портретом. — Я безумен, как и весь этот мир… Зачем я тебя так мучаю… — скороговоркой выпалил льор, но отвернулся, точно стыдливо пряча какой-то уродливый шрам. — Я не знаю. Отпустите, льор, — взмолилась тихо Соня, опасаясь наговорить лишнего. Она не хотела подавать виду, что ей хоть в чем-то жаль похитителя. В конце концов, многие маньяки тоже пережили в своей жизни страшные вещи, сломавшие их, сделавшие чудовищами. Но только легче ли от их тайной боли случайным жертвам? — Нет, не отпущу. Мы еще не закончили беседу, — вдруг выпрямился льор, и лишь самодовольно воззрился на Соню, которая так и стояла скромной статуэткой. Спину царапал хлад рудника. Возвращаться туда не хотелось. Но оставался ли выбор? «Выберусь! Не отступлю, не отрекусь. Не покину Риту», — внезапно сообразила Соня, осознавая, что мистически возникшая дверь не закрыта. Что если именно там обретался выход? Только куда… Пленница застыла в нерешительности, зато льор метался среди янтарных отблесков, точно загнанный зверь. Мерил нервными шагами драгоценный пол, отбивая по нему жесткими каблуками ботфорт восемнадцатого века. Кажется, он был зол на себя. Еще бы… за эту минутную слабость, за эту секундную искренность, великий лжец сокрушал себя. Он, вероятно, не допускал и мысли, что хоть кому-то интересна его настоящая история. Если бы он с нее начал… Если бы рассказал все истоки… Софья только задумчиво рассматривала свои руки, точно на них остались отметины. Льор же стирал шелковым платком сажу с лица и рассматривал сизые разводы, словно некоторое напоминание. Морщился, отворачивался. Похоже, спектакль давал сбой, представление отклонялось от сценария. Сквозь толщу камня самодовольства и притворства посмели прорваться какие-то чувства. Или же нет… Или лишь порыв безумия. — Льор Раджед… — нарушила первая молчание Софья, собрав все свое мужество. — Да? Вы передумали? — оживился льор, усаживаясь во главе стола, придавая себе вид полнейшего безразличия и презрения. — Нет, — мотнула головой Соня. — Тогда о чем речь? — пренебрежительно отмахнулся Раджед.