— Это уже игра, кто кого переупрямит. Рано или поздно она сама будет умолять, чтобы я вернул ее в башню. — Неужели для тебя это только игра? — грустно сдвигал черные брови Эльф, делаясь похожим на Пьеро. Бледный лик, кукла смерти средь ярмарочного веселья жителей Земли. — Это уже тебе лучше знать, — с горькой издевкой бросил Раджед. — Ты же ведаешь будущее. Льор подошел к парапету, сорвав розу возле каменной скамьи, где нагло разлегся Сумеречный, изображая из себя надгробную статую. Правда, в Эйлисе титулованных особ хоронили стоя, замуровывая в стену в окружении камней-талисманов. Все превращалось в камень, все… Может, они слишком много внимания уделяли погребениям. И после них не осталось бы даже наследия для археологов, только одинокие башни, что треплют грозы и вихри. Они разбросали слишком много камней, теперь мудрый беспощадный ветер подхватывал их и возвращал, кидая прямо в лицо. Но нет, валуны по-старому покоились у подножья, подобные сотням гигантских черепах. Раджед все смотрел и смотрел на свои владения, пока холодный морской бриз перебирал взъерошенные волосы. В сердце углем тлела тревога. Льор признавался, что игра превращалась для него не только в способ развеять скуку. — Подумать только. Прямо в пропасть! — негромко промолвил он, понимая, что от Эльфа ничего не утаить. — В ней что-то есть… Что-то, что привлекает меня, но одновременно неимоверно злит. — Раджед сжал кулаки, вцепившись в металлическую застежку камзола. — Я почти рад, что она не поддалась ни на одно мое искушение, иначе стало бы скучно. Проклятое чувство, от которого я не могу отделаться все эти долгие годы. С тех пор, как увидел ее, оно отступило. София — это как сладость с пряностями. Эльф слушал, а о чем думал — не в силах чародеев узнать, вернее, Раджед не обладал магией чтения мыслей. Да и кого интересовали измышления неудавшегося Стража Вселенной? Он все равно никого не спас, никому не помог. Как и Раджед. Он обладал порталом мира Земли, мог бы вывести всех из гибнущего мира или даже захватить новый, живой. Но не видел в этом никакого смысла: всюду враги, сам себе враг. Вот и запер себя в высокой башне. Под ногами цепенел звук собственных шагов вдоль края бездны; ветер крепчал, вновь надвигалась гроза. — А если она все-таки сломается и станет твоей послушной куклой, не утонешь ли ты снова в океане тоски и однообразия? — оживился Сумеречный, создавая новый бутон на черенке сорванной розы среди паутины и терний. — Тогда я поищу новые развлечения. Не одними же интригами Нармо и Илэни забавляться, — пожал плечами Раджед. До него все чаще доходили слухи, что топазовая чародейка с восточного материка намерена объединиться с Нармо Геолиртом, злейшим врагом. Отдаленно даже шевельнулось нечто, похожее на ревность. Впрочем, слишком давно все минуло, все поглотили взаимные обиды, переросшие в ненависть. Илэни, как и все они, желала только власти. Ей под стать гибнущий мир — ее сила заключалась в самой черной магии, общении с мертвецами. Дымчатые топазы – проклятье. Впрочем, может, лгала, пугала всех, как жадная паучиха. Но вместе с Нармо они образовали бы опасный тандем. — Ты не боишься, что они снова попытаются захватить твой портал? — уловил смутные опасения Сумеречный, но Раджед только по привычке рассмеялся, скрывая все свои страхи за самоуверенностью и показным оптимизмом: — Чтобы я чего-то боялся? О! Эльф, ты как будто меня не знаешь. — А если они нападут? Что ты будешь делать с Ритой и Софьей? — резанул по больному верный друг. Нет, все же не привычка эта дружба, скорее зеркало, контраст и сатира на самого себя. Но образ наглеца, не видевшего дальше своего заостренного носа, приходилось поддерживать: — Похоже, последний приступ тьмы сделал тебя тугодумом, мой друг. Я прогоню этих паршивых наглецов обратно в их льораты, а мои гостьи ничего и не заметят. Он верил в свою силу, в конце концов, Нармо еще ни разу не удавалось проникнуть в башню. Но Раджед сбился со счету, сколько раз они сталкивались в поединках. Каждый раз готовили друг другу ловушки, но не попадались, сходясь в открытом противостоянии. Самым страшным в поединках с Геолитом было получить хотя бы мелкую царапинку — чародей воздействовал на кровь, выкачивая силу из противника. Но Раджед и не позволял достать себя. Вспоминался звон магических когтей-мечей, в которые превращались руки врагов. Ярость сочилась по венам вязкой смолой, забирая все оценки и суждения, все больше распаляя взаимную ненависть. Но поединков не было уже десять лет. В последнем Нармо едва не проиграл, когда Раджед в стремительном броске ударил по глазам противника лучом магического ослепления. Враг уполз в свою нору, точно ночная тварь при свете зари. С тех пор казалось, что Эйлис окончательно уснул, замер. Но Раджед чувствовал, что рано или поздно грянет буря. — Все-таки Софья — умная девушка. Она сразу поняла, в какой опасный мирок ты ее затащил, — явно читал воспоминания Эльф. — Опасный? Да о чем ты? — отмахивался льор. — Нас всего-то семеро, не семь миллиардов. Я видел, что творится в ее мире. — Улыбка исчезла с лица Раджеда, он устало опустился рядом с другом на скамью, вновь срывая восстановленную розу, растирая ее в руках. — Это… уму непостижимо. Он каждый миг может поставить себя на грань уничтожения. И не видит этого. Как и мы не видели… — Но Эйлису-то осталось не больше нескольких сотен лет. Ты и сам знаешь, что случилось с некоторыми башнями льоров. — Сотен! — всплеснул руками льор, раскидывая оторванные лепестки, продолжая сухо и мрачно, как ученый на докладе: — Люди и один век не живут. — Но все-таки Софья права — оставаться в умирающем мире безрадостно, — мотнул головой Эльф. — Я знаю… Но все-таки… — с тихим надломом дрогнул голос жестокого повелителя, хотя он вырвал с корнем минутную слабость. — Она забавляет меня своим упрямством. Пусть еще потешит мое самолюбие. — До того, как чума окаменения заберет всех вас… — вдруг жестоко осклабился Сумеречный. — Умно, ничего не скажешь. Делить уже нечего, а они продолжают воевать. Собеседники замолчали, тишина хрипела, резала смычком по струнам нервов. Раджед дрожал от нахлынувшего гнева; в последнее время любая мелочь легко выводила его из себя. Видимо, сказывалось вечно давящее сознание скорой гибели мира. Он некстати вспомнил, что некоторые башни окаменели. Вспомнил, как мучительно просыпался каждое утро и смотрел на свои руки, боясь, что начал тоже превращаться в камень. Он слышал каждый угасающий цветок в рудниках и подвалах своей башни. И что его удивило — София тоже слышала. Но какое это имело значение? Льор просто желал развеяться, хотел послушать притворные похвалы и слова восхищения. Наткнулся же на штыки осуждения со стороны девчонки. И уязвленная гордость обязывала довести до победного конца, подчинить ее, заставить восхищаться умом и силой чародея. Он злился, злоба разливалась в сердце клубком змей, на языке даже чувствовался кисловатый привкус их яда. — Слушай, не мешай развлекаться! — скривился Раджед, беспощадно восклицая: — Если Эйлис уже умер, то я хотя бы станцую на его могиле. — Рано или поздно здесь все обратится в камень. И ты не сможешь станцевать на каменной плите этого мира, потому что сам станешь надгробьем, — отвечал так же недобро Сумеречный. Раджед невольно рассматривал свои руки — нет, еще не покрылись чешуйками камня. Каждый вечер он закрывал глаза с тайным ужасом, каждое утро, едва открывая их, внимательно рассматривал себя. И часто снилось, будто он сам уже превратился в статую. Видения терзали и наяву. Он желал избавиться от них, забыться в объятьях ослепительной красотки, как делал сотни раз. Но все, как нарочно, напоминали ему о вечном планомерном исчезновении всего вокруг. И прорывалась обида на Сумеречного: — Да что ты говоришь, «всесильный страж»! Если ты все знаешь, то мог бы подсказать, что случилось с Эйлисом! Или ты врал все это время насчет своей силы? Что-то я не видел ее, не считая этих проклятых припадков «тьмы». Где же твоя хваленая сила, если она никому не приносит пользы? Вновь казалось, что не существовало никогда этой дружбы. Только какое-то снисхождение со стороны скучающей древней сущности, словно Эльф играл с приятелем, как льор насмехался над немощью людей. Чудилось, что если бы маг обратился в камень, то Сумеречный и бровью не повел, не сдвинулся бы с места. Дружбы нет, любви нет, как и смысла жизни — бездна обрушивалась из разверзшегося грозой небосвода. Ветер выкорчевывал цветы на вершине башни, палисадник исчезал. Хаос вселенной падал наземь вместе с ураганом, а «древняя сущность» все оправдывался, болезненно кривясь, как от удара в спину: — Если я скажу, то сдвинется ход истории. И тогда точно все будет потеряно. — Ненавижу тебя за это, ненавижу! — едва не обнажил мечи-когти Раджед. — Сколько миров уже погубили твои загадки, а? Эльф отвернулся, уползая бесхребетным слизняком за спинку каменной скамьи. Комично, если бы не нервный излом сумасшедшего, затаившийся в неестественно выгнутых пальцах, заломленной шее, запрокинутой головы. Сумеречный почти простонал, точно его что-то душило: — Мне больно, ты не представляешь, как бы я хотел одним мановением руки изменить все и везде. Но есть запрет, что выше меня. Выше даже тьмы. У меня остались разум и сердце человека. Но сила моя уже из-за грани миров. Это был… — Эльф резко выпрямился. — Чудовищный эксперимент; мы добровольно согласились, да, но не ведали о последствиях. Ни мы, ни семарглы. Поэтому… просто попытайся простить меня. И не мучай больше Софью. — Я сам решу! — в бешенстве оборвал попытки к примиренью Раджед, но укротил непростительную ярость: — Порой мне кажется, что ты просто шут с запасом дешевых волшебных трюков. Так удобно — вечно говорить о какой-то великой силе, но ничего не делать. Эльф облизнул пересохшие бледные губы, печальный изгиб которых переломила ухмылка паяца. Сумеречный театрально поклонился: — Шуты всегда были кривым зеркалом для королей. Шут уходит, ваше магическое величество. Очевидно, он вновь обиделся, растворился в воздухе. Раджед остался один на вершине башни посреди бури. Холод пронизывал, перебирал по коже над ребрами. Но льор не желал уходить. Он ненавидел… Всех проклятых королей, всех, кто обладал силой, но ничего не делал. Они заслужили это окаменение, они всё заслужили. Льор откинулся на скамье, выдыхая сквозь плотно сжатые зубы, но потом рассмеялся, говоря сам с собой: — Ох, София, я знал, что с тобой скучно не будет. М-да… Теперь еще с другом меня поссорила. Он хотел бы броситься за ней, вернуть, отогреть. Но одновременно опасался, что не согреет, а испепелит, растопчет, как ураган цветы. *** Темнота граммофонной пластинкой разверзлась под иглой музыкальной грозы. Грянул марш, точно навстречу отворилась небесная твердь. Небо выло грозой, надсадно стуча по металлу, словно грянула буря мечей. Софья распахнула глаза, понимая, что сырой холод рудников сменился прохладой свободы. Она не падала, все верно — она летела вверх. Прочь из перевернутых подземелий. И очутилась среди пустыни песков и скал. Башня издали казалась угрожающей, пронзала чернотой тусклый пейзаж. Эти камни не пели, только ветер доносил слабый звук трухи, что стучала о холодные бока массивных валунов. Беглянка резко поднялась, созерцая узкий лаз, который стал ее спасением из плена. Но для чего? Она оказалась в еще большей ловушке, одна среди незнакомого мира. Ноздри не улавливали никаких запахов, слух терзался от отсутствия внятных звуков. Только ветер нес прахом камни. Все было одноцветным, пепельно-бежевым. Лишь башня пронзала плотный грозовой свод. И казалось, что на самой вершине маячит фигура ее мучителя, Раджеда Икцинтуса. — Рита… Рита осталась в башне… — прошептала Софья, стиснув виски. Она тоскливо смотрела на брешь в магической защите. Вернуться? И встретить гнев льора? Соня в нерешительности стояла посреди пустоши, зябко обхватывая себя руками. Отдаленные раскаты грома не сулили свежего дождя. Нигде не обнаружилось ни укрытия, ни человеческого жилья. Злая тишина крала верность суждений, заставляя забыть и себя саму. Все чудилось — еще немного и превратится в камень, свернется валуном, заснет навечно. Внезапно голову заполнил дикий скрежет, надорвавший барабанные перепонки. Глаза ослепли от молнии, оставившей выжженный круг на безжизненной твердой земле. Совсем близко, всего-то за соседним валуном. Грохот заполнил пространство и мысли вместе с резким запахом электричества и озона. — Мамочки! А-а-а! — Софья зажала уши, не разбирая дороги метнувшись в сторону, спотыкаясь на камнях, разбивая в кровь колени. Она не ведала, куда бежит. Все ее существо заполнил животный панический ужас. Нога зацепилась за выступ скалы, Софья покатилась под откос, сдирая кожу с локтей, ударяясь спиной и животом. Весь мир перевернулся, все исчезло в его круговерти. Она зацепилась за что-то на склоне и остановила свое падение. Некоторое время лежала неподвижно, страшась подняться. Если бы она сломала ногу, то не сумела бы дальше двигаться. И в целом мире никто не стал бы ее искать, в чужом мертвом мире. Но боль понемногу утихала, Софья восстановила дыхание, рывком поднимаясь, пошатываясь, спускаясь вдоль холма, покрытого гравием и булыжниками. Башня оставалась в пределах ее видимости, все еще нависала в отдалении, отбрасывая удлиненную тень, в которой, казалось, тонуло пространство. Соня шла вперед, ее подгоняли раскаты грома. Она старалась уйти от грозы, возможно, бродила кругами. Она сдвинула брови, размышляя, что любая другая на ее месте предпочла бы поддаться на сладостные уговоры льора. Может, не стать королевой, но хотя бы не терпеть все эти мучения. Однако же не для нее тот путь, затканный отравленными цветами, меж которых паук натягивает свои сети. Пусть руки и ноги кровоточили от ссадин, спина болела от будущих синяков, но в душе твердым гранитом веры звучал голос, который, казалось, не ей принадлежал и не Сумеречному Эльфу, голос из-за грани миров, из самой глубины души: «Все верно». — Верно… Верно… — шептала Софья, но страх тянул ее назад, шипел, что впереди ничто не ждет, ни помощи, ни избавления. Ведь чудеса для сказок, а этот мир, хоть с колдунами и эльфами, не походил на радужные истории о вечной любви и торжестве жизни. «Гроза прекратилась. О, уже лучше… лучше», — рассуждала Софья. Даже самые мелкие улучшения теперь представали великим благом. Невольно вспоминались истории отшельников, которые уходили в пустыню, не боясь сгинуть там без следа. И будто бы она стремилась к смерти в своем трепыхании раненой птицы. Но больше жизни впитывала душа, чем среди роскошных покоев и сокровищницы стяжателей бренного злата. Но ныне искушал усталостью сон, что подступал среди холодных камней. Никто не придет, никто не спасет, и до боли ее никому нет здесь дела. Портал домой только там, где враг, там, где искушали, лишь больше отвращая от себя. Даже на смертном одре она не попросила бы помощи у льора. И двигалась дальше. Все просто: лишь бы не заснуть среди камней, лишь бы дух не иссяк в шершавых изгибах, лишь бы верность не позволила пасть. — Если суждено, значит, выберусь… Мыслить о направлении средь пустоши — невозможно. Если в башне с ней только играли, то бесплодные скалы четко дали понять, что готовы убить каждый миг. Взгляд вяз под ресницами, засыпанными пылью. Соня просто шла вперед. Времени больше не стало, умерло время в разбитых часах. Холодно, колко песчинки носились в хаосе мира. Тенью падал час за часом, увлекая зыбучие секунды, утягивая жизнь в страну невозвращения. Но способ жить — идти дальше против ветра. Не по теченью плыть. А проще быстро покориться, завязнуть в неге дней, и душу выбросить на ветер, на избиение камнями средь пустынь. Губы потрескались, из ранки в рот потекла кровь. С юга вновь летела гроза, а неяркая рыжая звезда пробивалась через тучи — светило Эйлиса, забывшего рассвет. И среди вялого увядания брела слабая девчонка. Но не на смерть, она хотела жить. Внезапно что-то изменилось, тень камня двигалась, скала перемещалась. Донесся странный звук, как будто кто-то собирал камни. Внезапно огромный массивный валун в два человеческих роста развернулся. И на Соню воззрились два желтых глаза с подобия каменного лица. Камень двигался! — Ма-мамочки… чудовище… — отпрянула Соня, остолбенев. — У-у-у… Ого! — донеслось со стороны скалы, которая повела подобием толстенных рук, переступая с грохотом ногами-тумбами. Ниже желтых каменных глаз обнаружился рот, который задумчиво пожевывал что-то, роняя каменные крошки. Исполин напоминал оживших идолов с Острова Пасхи. Какое-то время Соня и великан рассматривали друг друга. Странница ошиблась насчет необитаемости мира. Но после всего увиденного каменный великан почти не удивил, скорее испугал. Что же сулила эта встреча? Что ждало в следующий миг? Великан выронил пару мелких камней из шершавых каменных рук. Темно-серая порода покрывала неровными буграми все его тело, на «лице» торчали более мелкие обломки, которые позволяли читать медленно появлявшиеся эмоции. О разумности существа не удавалось судить, однако он явно изумился встрече. И, как ни странно, Софья уловила в нем часть того же страха неизвестности, что ныне владел ей почти всецело. — Ты льор? — послышался глухой глубокий-глубокий бас, великан говорил очень медленно, в каждой его фразе застревал камнепад, как далекое эхо раскатов земли. — Нет, я человек, — помотала головой Соня, в последнее время само сочетание букв «льор» внушало ей отвращение. — Человек… Человек, — бормотало существо в задумчивости, точно раньше это слово что-то значило для него, но он позабыл, когда и что именно. — А что ты умеешь? — Я не знаю… — растерялась Софья, поэтому отвечала невпопад: — Рисовать… Чуть-чуть готовить. А что вам надо? Великан, кажется, вздохнул, поднимая с земли новый камень, засовывая его в большой рот, дробя черными каменными зубами. Подобие лица ничего не выражало, разве только какую-то рассеянность. «Как я понимаю их речь? Хотя… Со мной по-прежнему кусочек янтаря», — впервые не к месту и не вовремя задумалась Соня, но тут великан снова заговорил, поскребя голую макушку мясистым пальцем: