- Я из собеса, Полина Григорьевна. Хочу побеседовать с вами, как живете, в чем нуждаетесь? - Очень тронута, - обрадовалась та. - Проходите, проходите, детка, прямо ко мне. Милости просим. Валевская занимала две небольшие комнаты, сплошь заставленные старой громоздкой мебелью. На стенах висели цветные платки, фотографии и небольшие картины, писанные маслом. На покрытом клеенкой столе видны были остатки завтрака. Полина Григорьевна усадила Сашу в глубокое неудобное кресло и, бросив взгляд на стол, сказала, будто оправдываясь: - Поздно завтракали нынче с Катюшей. Это жиличка моя. Отец-то с матерью и братом в Иркутске, а она, значит, здесь обучается. У нее сегодня занятиев нет, так она днем пошла концерт слушать. Да и я завозилась. Во сне видела, что шея у меня грязная, так я ее сегодня три раза мыла. Она опустилась в кресло, расправила складки юбки и словоохотливо продолжала: - И чувства у меня неважные. Простужена я! У меня, детка, должно быть, грипп на ногах. - А спите как? В квартире у вас не шумно? - заботливо спросил Саша, - он обладал особым искусством разговора со старушками. - Да мы с Катюшей не шумим. Как в колыбелочки свои ляжем, так и уснем. Вот только ежели барин наш со своей супружницей заведется. Ну, тогда крик такой пойдет да ругань, хоть всех святых выноси. - Это что ж такой за барин? - уже догадавшись, спросил, однако, Саша. - Сосед, - вздохнула Полина Григорьевна. - А барин - потому что бездельник. Глазки продирает часов в двенадцать, закусит, посвистит, радио послушает и опять укладывается, ежели визитеров нет. А сам с виду как буйвол откормленный. Летом на дачке у себя нарцызы да пиены разводит. И за что только пенсию ему положили? - А визитеры-то часто бывают у него? - улыбнулся Саша. - Вот, детка, не скажу. Последние дни что-то ни один не заглядывал. А раньше-то и приезжали, и ночевали, и ванну принимали, бывало не отмоешь потом за ними. А я страшно обоятельная, все запахи чувствую. - С вами-то он как, не обижает? - Поначалу как приехал, то каждый день, почитай, скандалил. На кухне, в коридоре, в ванной все места делил. А последние годы что-то притих, даже на глаза лишний раз показываться не желает. - Откуда же он взялся? - Да в сорок девятом на курорте с Антониной-то познакомился, в Сочах там или Гагре, уж не знаю. Ну, в две недели и окрутил ее. Она-то уж в годах была, выбирать не приходилось, какой-никакой, а муж. А, говорят, после, - Полина Григорьевна хитро усмехнулась, - в заявлении каком-то писали, что на фронте встретились, боевая, мол, подруга она ему. Пыль, значит, людям в глаза пускали. - Ну, а она как себя ведет? - Глупая и жадная, ух, жадная. Матери родной в помощи отказала. А с нами все на дружбу лезет, свой нос в каждую щелку сует, в каждую кастрюльку. А потом муженьку докладывает. И послал же господь соседей. Видно было, что Полина Григорьевна обрадована приходом гостя и возможностью поболтать с ним. Она рассказывала о своих болезнях, снах, о неприятных соседях и с какой-то особой нежностью говорила о своей жиличке Катюше. В ее рассказе Саша обратил внимание на одно обстоятельство - «визитеры» исчезли. Это ему не понравилось. Разговаривая со старушкой, Саша вдруг услыхал, как за стенкой кто-то громко, с подвыванием зевнул, потом стукнула дверь, и по коридору раздались чьи-то тяжелые шаги. - Барин встал, - поморщилась Полина Григорьевна. - Теперь свистеть начнет. Спустя еще минут двадцать Саша поднялся и начал прощаться. - Зайду теперь к вашему барину, - усмехнулся он. - Проведаю. - Он, между прочим, страсть как посторонних пускать не любит, - заметила Полина Григорьевна. - Каждого сперва через цепочку рассмотрит. - Ничего, бабуся, нас пустит, - весело ответил Саша. - Мы для него народ нужный. Он вышел в коридор и постучал в соседнюю комнату, откуда доносились звуки настраиваемого приемника. - Кто там? - раздался из-за двери грубоватый бас. - Я к вам, инспектор собеса, - ответил Саша. Дверь открылась не сразу. Купцевич, видно, раздумывал: пускать неожиданного гостя или нет? Наконец открыл. Саша увидел перед собой высокого, толстого, еще молодого мужчину в майке и пижамных брюках, из которых вываливался большой, отвислый живот. Толстые и дряблые руки казались двумя немытыми окороками. Круглая голова была покрыта рыжеватым пухом. Настороженные светлые глаза угрюмо ощупывали посетителя. Узнав, зачем пришел к нему инспектор собеса, Купцевич внезапно переменился в лице, громко расхохотался, приятельски хлопнул Сашу по плечу и объявил: - Я, брат, тебя черт знает за какую зануду принял. Заходи! Сейчас мы чего-нибудь сообразим закусить и все такое. Можем фартовые пластиночки послушать, а хочешь - в картишки перекинемся. Ты же свой парень, я вижу, и фронтовик небось? - А как же! - охотно отозвался Саша. - Свой, свой. Он переступил порог. Спертый, тяжелый воздух ударил ему в лицо. Большая полутемная комната была заставлена множеством вещей. Рядом с холодильником разместился громоздкий и неуклюжий сундук, дальше - высокий с зеркалом платяной шкаф, за ним матово поблескивал зеленоватый экран телевизора. На комоде стоял большой приемник с освещенной золотистой шкалой. Посредине над круглым столом висела дорогая люстра. Прямо на скатерти стояли чайник и открытая консервная банка, валялись распечатанный цибик чая и переломанный пополам батон с изюмом. А около самой двери Саша увидел широкую, неубранную кровать с измятыми нечистыми простынями. Купцевич, сопя, полез в холодильник и достал недопитую бутылку водки, потом извлек из-под кровати новенький патефон. От водки Саша отказался, и Купцевич, заведя патефон, стал пить один. Саша начал расспрашивать его о жизни, о здоровье, о занятиях. Купцевич отвечал возбужденно, то со злостью, то со смехом, сыпал ругательствами. Из его слов выходило, что человек он простой и добрый, очень болен, любит природу и не имеет друзей. - Значит, ранения получили, - сказал Саша, просматривая пенсионную книжку Купцевича. - А вы у кого служили, в каком соединении? - В разных. И не запомнишь. Я, брат ты мой, всюду кровь проливал. - Работали-то вы по финансовой части. А что, на передовой все-таки приходилось бывать? - А ты думал? Приходилось, все приходилось. Давай лучше закусим. - Спасибо, сыт. Ну, а до войны вы чем занимались? - Да что ты, ей-богу, прицепился? У вас там все мои анкетки лежат. В полном порядке. Вот еще бюрократы на мою голову, - вскипел Купцевич. - Так это ж все для разговора. Должность такая, - примирительно заметил Саша. - А вот выпиваете вы зря. Или приятели такие, уговаривают? - Какие там приятели! Брехня! Это они тебе небось наговорили? - Купцевич кивнул в сторону соседей. - Так я им… Подумаешь, раз в год кто зайдет. - Фронтовые друзья? - Ну, как сказать… ясно… - смешался Купцевич. - А этим я еще дам, - он снова оглянулся на стенку. - Не советую. Милиция сейчас… - А я плевал! Фронтовика, инвалида не имеют права… Всех их куплю и… я, может, контужен был? - неожиданно объявил он. Саша заметил, как уходит Купцевич от вопросов, явно что-то недоговаривает и скрывает. И еще увидел Саша, что Купцевич человек нервный, вспыльчивый и в гневе может обругать, полезть в драку, но в таком состоянии может и сболтнуть лишнее. Саша решил проверить этот вывод, тем более, что дружба с Купцевичем в его планы не входила. - Гляжу я на тебя и думаю, - вздохнув, сказал он. - Не так уж ты болен, и надо бы тебе работать. - Ну, знаешь! - вспыхнул Купцевич. - Не тебе судить. У меня бумага. - Что бумага? Ты у совести своей спроси. Чего на шее у жены сидеть? В ответ Купцевич сверкнул глазами, с размаху ударил волосатым кулаком по столу и, сыпля ругательствами, глотая слова, закричал, что работать не будет, не желает и никто его не заставит, даже жена. - Труженик, тоже мне! - издевательски воскликнул он. - Она сама на шее у меня сидит! Шестьсот рублей зарплата! А? Плевал я на них! Лицо его покрылось испариной, ноздри побелели. - Зарабатывать уметь надо! Учить меня будешь, как жить?… Да я… Купцевич внезапно умолк и с опаской взглянул на Лобанова. Но у того на лице было лишь добродушное удивление, и Купцевич торопливо добавил: - Было время, поднакопил деньжонок. При демобилизации тоже кое-что получил. А теперь вот отдых заслужил, фронтом, кровью пролитой заслужил. Советская власть заботу проявила. Ох, болят раны, болят!… Саша видел, что Купцевич сам испугался своего гнева - испугался и больше уже ничего не скажет, только постарается оправдаться. - Ну, шут с тобой, - добродушно прервал он Купцевича, поднимаясь со своего места. - Живи как знаешь. Купцевич стал его уговаривать посидеть еще, но Саша сослался на свою службу и ушел. По дороге в Управление Саша перебирал в уме подробности своего трудного визита: этот Купцевич - человек, конечно, не чистый, многое здесь наводит на размышления. Так Саша прошел весь путь до Управления. Но прежде чем зайти, он по привычке незаметно огляделся и вдруг заметил высокого полного человека в сером пальто, появившегося в конце переулка, с той стороны, откуда пришел он сам. Саша интуитивно почувствовал что-то неладное. Поэтому он все так же медленно прошел мимо здания Управления и вышел на улицу. Поворачивая за угол, он увидел, что человек в сером пальто тоже очень медленно, будто прогуливаясь, следует за ним. Лица его Саша разобрать не мог, но подозрения его усилились. «Надо рассмотреть поближе», - решил он и, повернув за угол, не спеша вошел в подъезд какого-то дома. Саша рассчитывал, что неизвестный пройдет мимо. Но он напрасно прождал минут пятнадцать - тот так и не показался. Тогда Саша прошел подъезд насквозь и через маленькую заднюю дверь вышел во двор, пересек его и, уже через другой дом, - Саша превосходно знал этот район, - он попал в соседний переулок. Новый проходной двор вывел его к управлению, но уже совсем с другой стороны. Теперь Саша вошел безбоязненно, но в душе досадуя на себя, что так и не разгадал, кто же был этот человек в сером пальто.