- Эх, все бы так нормально писали! - вздохнул Сергей. - А главное, действовали бы как надо. Нам бы работы живо поубавилось. Ну, что там еще? Воронцов придвинул ему последнюю из бумаг. - Из этого самого спортобщества. - «Товарищ Горюнов Н.В., 1932 года рождения, являлся членом секции по классической борьбе ДСО «Пламя», - прочел Сергей. - Показал себя вполне дисциплинированным, на занятия являлся без пропусков и опозданий. Горюнов был явно растущим, перспективным и результативным спортсменом. В аморальных поступках замечен не был. После травмы правой руки из списков секции в сентябре с.г. исключен. Председатель ДСО В.Огарков». - Результативный, перспективный! - с негодованием повторил Сергей, отшвыривая бумагу. - Какие словечки понабрали! А где они были, когда с человеком горе стряслось? Кончилась «перспектива» - кончился для них и человек. Исключили из списков. Рекорды им подавай! - А тем временем у Горюнова другая перспектива появилась, - прибавил Воронцов. - Звони в тюрьму, - приказал Сергей. - Попробуем еще раз с ним потолковать. Небритый, хмурый Горюнов, заложив руки за спину, сутулясь, вошел в кабинет. Плотно сжатые губы нервно подергивались, на бледном, осунувшемся лице блестели глубоко запавшие глаза. - Неважный у тебя вид, Коля, - сочувственно сказал Сергей. - Переживаешь? - Небось в МУР угодил, а не в санаторий, - с вызовом ответил Горюнов. - А переживать мне нечего. Убийство решили привесить? А я никого не убивал! - Знаю. В злобном взгляде Горюнова мелькнуло что-то новое. Сергей не успел разобрать: то ли недоверие, то ли сумасшедшая надежда на ошибку. - А раз знаете, то чего же невинных людей хватаете? - Чудак, - усмехнулся Сергей. - Да ведь научно доказано, что ты был там в момент убийства. Научно, понимаешь? Но стрелял не ты, это я знаю. Эх, Коля! Дорогой это был выстрел, очень дорогой. Ты даже сам его цены не знаешь. И по многим он пришелся, не только по Климашину. - Ладно загадки-то загадывать. Не маленький. А на науку вашу я плевал. - Не маленький, а дурной, - заметил Воронцов. - Обзывайте, пожалуйста. Можете… Я теперь в вашей власти. - Ну, ты мучеником-то себя не выставляй. Пока что мы с тобой мучаемся. А скажи, Николай, - продолжал Сергей, - ты когда руку сломал? - Руку? Двенадцатого июля. - С того времени с борьбой, значит, все, распростился? И с ДСО тоже? - Ясное дело. Никому калека не нужен. - Калека? Скажешь тоже, - улыбнулся Сергей. - Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, - угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. - А кто на спортсмена… - И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь! - Другой жизни у меня нет, - тихо произнес Горюнов. - Вся там была, там и осталась. - Ты сколько в больнице-то пробыл? - Два месяца. - Проведывал кто с фабрики или из ДСО? - На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик. - А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили? - Пока нужен был, пока места да призы брал, - губы его задрожали, - а как из больницы вышел, пришел в спортклуб - все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! - вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы. Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать. Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки. Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал: - Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи? Горюнов, опустив голову, упрямо молчал. - Не хотел, - продолжал Сергей. - Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь? - Ну и что с того? - глухо спросил Горюнов, не поднимая головы. - Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, - улыбнулся Сергей. - Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя? - Не было у него злобы, - почти равнодушно ответил Горюнов. - Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли? - Может, за меня, а может, и за других. - И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. - Все. Больше ни слова не скажу. - А то, что сказал, в протокол запишем? - Для протокола я ничего не сказал! - Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра - другого. Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал: - Это - ваше дело. Я друга не выдам. - Не друг он тебе, - спокойно возразил Сергей. - Настоящие друзья тебе - Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их? Горюнов молчал. - Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали. Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово. Сергей кончил читать. - Верно написано или врут? - Верно, - сквозь зубы процедил Горюнов. - Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. - Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: - Хочешь увидеть их? Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал: - Не хочу!… Ничего не хочу!… Чего в душу лезешь? - Тяжело дыша, он наконец смолк. - Да-а, - протянул Сергей. - Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай. Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил: - Завтра кто меня потрошить станет? - А с кем бы ты сам хотел говорить? Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал: - С вами. В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»? Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, - это косвенного подтверждения, что человек тот - шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения. Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение. Итак, три машины - дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей. Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно. Лобанов решил собрать обо всех пяти водителях сначала самые общие сведения, чтобы сразу, по каким-нибудь очевидным обстоятельствам сделать первый отсев. Так оно и получилось. Шофер композитора оказался пожилым, многосемейным человеком с больным сердцем и явно не требовал дальнейшей проверки. Сразу же отпал и один из водителей в тресте - тоже пожилой человек, старый член партии. С обоими водителями такси следовало бы, пожалуй, разобраться повнимательнее, если бы не одно обстоятельство, которое сразу же насторожило Лобанова. Дело в том, что когда он пришел в отдел кадров треста за личными делами водителей, ему выложили только одну папку. - А второй водитель? - спросил Саша.