Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин. - Вот это фартово! - продолжал тот. - Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем! Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо. Горюнов наконец пришел в себя. - Здорово! Вот здорово! - захлебываясь, прошептал он. - Что теперь делать будем? - Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели? - Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал. - Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял? - Ага. А ты мне. Ладно? - Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня. Они еще долго шептались в темноте. Спирин устроился на кровати основательно, как дома, и через минуту уже спал каменным сном. Горюнов же долго не мог заснуть. Его трясло, как в лихорадке; мысли скакали в голове, теснили друг друга; надежда боролась со страхом, иногда его вдруг охватывало отчаяние и острая, нестерпимая жалость к самому себе. Он и сам не подозревал, как разбередил ему душу Коршунов. На следующее утро, сразу после завтрака, Спирин был вызван на допрос. Когда его ввели в кабинет, Коршунов был один. Он молча кивнул Спирину на стул. Тот сел. Коршунов равнодушным тоном задал ему обычные вопросы, касающиеся биографии, потом отодвинул в сторону бланк допроса и снова занялся своими делами: читал бумаги, делал пометки, говорил по телефону; к нему заходили сотрудники, шептались о чем-то, уходили. Спирин все сидел. Он терялся в догадках. Время шло, а допрос не продолжался. Коршунов как будто забыл о присутствии арестованного. Наконец подошло время обеда. Только тогда Коршунов подписал полупустой бланк, дал его подписать Спирину и, вызвав конвой, отправил арестованного обратно в тюрьму. Когда тот появился в камере, Горюнов, полный нетерпения и тревоги, бросился к нему. - Ну, что говорили? Почему так долго? - Ничего не говорили, - хмуро ответил Спирин, принимаясь за еду. - Как так? Четыре часа там сидел и ничего не говорили? - А вот так. Не успел кончиться обед, как Спирина снова вызвали на допрос. И опять повторилось то же самое: он сидел посреди кабинета, а Коршунов, задав два-три совершенно не относящихся к делу вопроса и записав ответы, снова занимался своими делами. Спирин наконец не выдержал. - Зачем вызывали? - резко спросил он. - Чего вам от меня надо? Коршунов поднял голову, внимательно посмотрел на него и, не отвечая ни слова, снова углубился в бумаги. В кабинет вошел Лобанов и прошептал Сергею на ухо: - Был. Горюнов места себе не находит. Сергей удовлетворенно кивнул головой. Так прошло время до ужина, и Спирин был опять отправлен в тюрьму. В камере ждал его Горюнов, необычайно взволнованный, полный тревоги и подозрений. - Опять ничего не говорили, - холодно сообщил Спирин. - В молчанку играем. - Врешь! - взорвался Горюнов. - Такого не бывает! - А я тебе говорю: факт, - невозмутимо ответил Спирин. - Сам в толк не возьму, зачем им это надо. - Врешь, врешь! - задыхаясь от злости, повторял Горюнов. - Меня продать хочешь? - Дура! - презрительно усмехнулся Спирин. Но только закончился ужин, как дверь камеры отворилась, и надзиратель громко объявил: - Спирин! Срочно на допрос! И когда за Спириным захлопнулась дверь, Горюнов наконец не выдержал. Он в исступлении начал быть кулаками в стену и хрипло закричал: - Эй, кто там!… Я тоже хочу на допрос!… Я тоже кое-что знаю!… Через десять минут в пустом кабинете Коршунова Горюнов уже давал Сергею показания. Он говорил торопливо, почувствовав вдруг небывалое облегчение, почти счастье оттого, что кончилась наконец эта мучительная, изматывающая борьба с самим собой. Горюнов уже забыл, что заставило его давать показания; ему казалось, что это он сам решился, сам выбрал путь для своего спасения. Это был такой искренний, от самой души идущий взрыв настоящих человеческих чувств, что Сергей, поддаваясь какому-то новому, необычному порыву, понимая, что он делает сейчас именно то, что надо, что совершенно необходимо и для него самого и для этого парня, еще не совсем потерянного, еще только тронутого гнилым ветерком преступлений, встал, в волнении прошелся по комнате и очень просто, доверительно, как другу, сказал: - А знаешь, Коля, теперь я тебе признаюсь: ведь этот гад Спирин действительно ничего не сказал. Мы все эти часы молчали, и все эти часы я надеялся только на тебя, на твою совесть. Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом опустил голову и долго молчал. Наконец он медленно, с усилием проговорил: - Все равно. Будь что будет. Но уж если доведется жить, то как все люди. Со спокойной душой. Если только доведется… И, закрыв лицо руками, он громко, навзрыд заплакал, уже не скрывая своих слез и не стыдясь. Вот в этот-то момент Сергей и ощутил всю полноту счастья. И главное здесь было не в том, что Горюнов сознался и удался смелый, тонкий и рискованный замысел. Главное было в том - и это Сергей ясно понял, - что другим наконец стал этот парень, что он теперь спасен, окончательно спасен. Выигран куда более важный и трудный бой с ним самим и за него самого. До конца? Да, конечно. Но только в отношении Горюнова. Однако за ним и даже за Спириным теперь выплыло новое имя - некоего Доброхотова. Это, оказывается, он, как потом уже сообщил Горюнову Спирин, посулил очень большие деньги за убийство Климашина. Это для него снял Спирин часы с убитого, чтобы подтвердить, что «дело сработано». Горюнов видел Доброхотова только один раз, в субботний вечер, в ресторане «Сибирь». Спирин предупредил, что только по субботам и можно встретить там Доброхотова. Однако тогда не было разговора о «деле». Горюнова только поили водкой и настраивали против Климашина. Он и не думал, что все это может кончиться убийством, до последнего момента не думал, до самого того проклятого выстрела. В этот день они со Спириным решили «проучить» Климашина. Горюнов, предварительно выпив «для храбрости», по приказу Спирина предложил Климашину помириться и под предлогом отметить это событие затащил в пивную. Климашин быстро опьянел, а к пивной в это время подъехал Спирин. Они усадили пьяного Климашина в машину, и там он сразу уснул. А Спирин погнал машину; куда, этого не знал и Горюнов. Потом, в лесу, у него завязалась драка с Климашиным, а Спирин, улучив момент, выстрелил. Ну, а скрыться Горюнову велел все тот же Спирин. Такой приказ он получил от Доброхотова. Горюнов дал и приметы Доброхотова: высокий, худощавый, молодой блондин, щегольски одет, узкий розовый шрам за правым ухом на шее, на левой руке не хватает двух пальцев. Обо всем этом Сергей доложил в тот же вечер на совещании у комиссара Силантьева, где присутствовали еще только Зотов и Гаранин. - Поздравляю, Коршунов! - сказал под конец Силантьев. - Но теперь ищите Доброхотова. Всю Москву обшарьте, все пригороды. Но найдите. Это очень опасный человек. И потом… - Силантьев на минуту задумался, - мне кажется, что не ему нужно было это убийство. Ведь он и не знал Климашина. Тогда кому же? Ниточка тянется дальше. Вопрос только - куда? Глава III ДЕЛА ЛЮБОВНЫЕ, СЕМЕЙНЫЕ И ПРОЧИЕ Вечером в квартире Плышевского раздался неуверенный, короткий звонок. Дверь открыла Галя. По ее радостному восклицанию Плышевский догадался: пришел Козин. - Ну, дочка, дай-ка нам что-нибудь посолиднее! - весело сказал Плышевский, здороваясь с Козиным. - Дорогой гость у нас. Галя с заметной неохотой выполнила его просьбу, и на столе появилась бутылка коньяка. Первую рюмку выпили молча, жестом пожелав друг другу здоровья и удачи. Вторую - за Галю. Только после третьей или четвертой рюмки, когда щеки Козина заметно порозовели, взгляд стал веселым и дерзким, Плышевский спросил: - Ну-с, так как наши дела, Михаил Ильич? - Дела? - загадочно улыбнулся Козин и покосился на Галю. - Могу вас обрадовать, все в полном порядке. Преступники арестованы и в убийстве сознались. - Что?! - Плышевский опешил от неожиданности. - Представьте! - Это Миша сделал! - с наивной гордостью заметила Галя.