Часть 75 из 141 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Лидочка, держа в забинтованной руке пропуск, с замиранием сердца подошла к двери кабинета на четвертом этаже большого здания у Петровских ворот.
В кабинете ее ждал Ярцев.
Много надежд связывал Геннадий с этим допросом. Он правильно сказал тогда Климу: девушка просто запуталась. Ей надо помочь. Тем более, что ее мучит совесть. И все-таки начинать с откровенного разговора нельзя, в этом Геннадий был убежден. К такому разговору можно приступить только тогда, когда Голубкова почувствует к нему полное доверие, когда поймет, что он желает ей добра и что нет у нее другого выхода, что это единственный путь к спасению. Но как ей объяснить?
В дверь нерешительно постучали.
- Войдите!
Вошла Лидочка.
Геннадий сдержанно, но приветливо улыбнулся ей, попросил сесть, и она робко опустилась на самый краешек стула.
- Давайте познакомимся, - просто сказал Геннадий. - Моя фамилия Ярцев. А что это у вас с рукой?
- Порезалась.
- Больно, да?
- Не очень, - слабо улыбнулась Лидочка.
- Эх, не вовремя я вас, наверно, пригласил, - с искренним огорчением произнес Ярцев.
- Что вы! Да мне и не больно совсем. Подумаешь, тоже…
В больших, выразительных глазах девушки, смотревших на Геннадия с тревогой, мелькнула на секунду смешливая искорка.
- Это вы, наверное, ножом, когда кроили, да?
- Ну, ясно. Задумалась, и раз…
Лидочка начала постепенно осваиваться в незнакомой обстановке. «Не такой уж он страшный, - подумала она. - Даже симпатичный. Жалеет. И вообще так небось не говорят, если арестовывать думают».
- А трудно вообще кроить?
- Учиться надо. Как нож держать, как по лекалу точно вести.
- Что это такое - лекало?
- Ну, господи! - Лидочка улыбнулась. - Лекала не знаете! Его из латуни или картона делают. Потом на шкурку накладывают и ножом обводят. Вот детали шапки и получаются. Сколько в ней деталей, столько и лекал у нас.
С каждым новым вопросом Лидочка отвечала все охотнее и, казалось, начала успокаиваться.
- Ого! Сколько же это лекал надо? - воскликнул Геннадий. - Ведь размеры и фасоны шапок разные. Так, пожалуй, и запутаться недолго в этих лекалах.
- А как же, ясное дело, разные. Только в смену у нас один или два вида шапок идет. Это лекал десять всего. Можно управиться.
- Вы что же, сами их и изготовляете, эти лекала?
Внезапно Лидочку кольнул страх. «Чего это он все про лекала выспрашивает? - холодея, подумала она. - Ой, неспроста. Дознались небось!»
- Не знаю я, кто их делает, - уже совсем другим, враждебным тоном отрезала она.
Геннадий сразу подметил эту новую интонацию. «Что с ней?» - удивился он и решил переменить разговор. Не хотелось разрушать простую и легкую атмосферу их первой встречи.
- А знаете, я ведь вас уже видел, - улыбнулся он. - Вчера в цеху. Понравилось мне у вас там: светло, просторно, цветы кругом.
- Ага, - торопливо откликнулась Лидочка. - Хорошо у нас стало. Особенно, как конвейер пустили. И заработок прибавился.
- Почему же? Ведь работа осталась ручной.
- А успевать стали больше. Носить крой не надо, сам к финишу едет.
- Вот оно что!
Геннадий вспомнил бесконечную гудящую ленту конвейера с металлическими чашками, в которые работницы складывали горки меховых деталей. И на каждой такой чашке стоял красный номер.
- А зачем там номера на чашках? - поинтересовался он.
- Каждая закройщица в свой номер кладет, - не очень охотно пояснила Лидочка. - Чтобы на финише знали. Для учета это.
- Значит, точный у вас учет: известно, кто сколько за день выработал?
И снова страх сжал Лидочкино сердце: этот человек опять коснулся опасной темы. «Господи, долго он меня мучить будет?» - с отчаянием подумала она.
- Точный, очень точный, - чуть не плача ответила Лидочка.
«Опять, - отметил про себя Геннадий. - От самых безобидных вопросов так нервничает. И сразу, как еж, колючая. Всего боится и на откровенный разговор, конечно, не пойдет. Не чувствует она ко мне доверия». Придя к этому неутешительному выводу, Геннадий только для очистки совести, чтобы у Лидочки не возникло каких-либо подозрений, как можно строже и значительней сказал:
- Я вас вызвал, собственно, вот зачем. Что вы знаете о бывшем кладовщике вашей фабрики Климашине? С кем он дружил, как себя вел?
«Так и есть. - Лидочка с облегчением вздохнула. - Значит, верно Мария сказала».
- Ничего я о нем не знаю, - поспешно объявила она. - Ничего.
К этому вопросу была готова, - понял Геннадий и с раздражением подумал: - «Эх, не получилось нужного разговора. Ничего не получилось. Шляпа я…»
В узком, полутемном переулке, занесенном снегом, где за невысокими дощатыми заборами тускло светились заиндевевшие окна домов, Геннадий наконец отыскал нужный номер. Пробравшись по едва видной в снегу дорожке, он поднялся на крыльцо. Квартира Андреева была на первом этаже.
Дверь открыл Степан Прокофьевич. Он был одет по-домашнему: в старых, подшитых валенках, в темной косоворотке. Очки он сдвинул на лоб, и лицо его с крупным бугристым носом и седой щетиной на скулах и широком подбородке казалось бы совсем простодушным, если бы не острый, пытливый взгляд умных глаз под лохматыми бровями.
В небольшой заставленной комнате было тепло и уютно. Пузатый, старинный комод в углу, на нем телевизор, рядом широкая постель с кружевным подзором и аккуратной горой подушек, круглый, накрытый пестрой клеенкой стол под оранжевым абажуром, а на стенах бесчисленные фотографии, гитара с бантом и несколько почетных грамот.
Геннадий задержал взгляд на большой групповой фотографии, в центре которой он увидел самого Степана Прокофьевича с супругой, а вокруг стояло человек шесть молодых парней.
- Все сыны, - сказал старик, перехватив его взгляд. - Двоих старших с войны не дождались, Николая и Сергея, вот этих. - Он указал пальцем. - А остальные разлетелись по всей России.
В комнату неслышно зашла невысокая старушка, прижимая к груди горку чайной посуды.
- А вот и хозяйка моя, Анна Григорьевна, - ласково прогудел Степан Прокофьевич, и обращаясь к жене, добавил: - Собери-ка, мать, на стол, гостя чайком попоим. А может, у тебя и что посерьезней найдется? - И он лукаво подмигнул Геннадию.
Геннадий попробовал было отказаться от угощения, но тут же отступил перед несокрушимым радушием хозяев.
Серьезный разговор начался после ужина, когда мужчины закурили, а Анна Григорьевна, убрав посуду, расстелила на столе белую, туго накрахмаленную дорожку.
- Вот ты насчет Жереховой Марии Павловны спрашиваешь, - неторопливо начал Степан Прокофьевич. - На моих глазах ведь росла. Помню, девка была хоть куда: боевая, ловкая, проворная, да и на вид - загляденье. Скольких парней приворожила! На моих же глазах и замуж вышла, и учебу в техникуме прошла. Жила, прямо скажу, весело, легко, покойно. И муж хороший человек был. Ну, схоронила она его: болезнь в нем открылась. Одна детей поднимала. Известное дело, без отца трудно верное направление им дать. Ну, дочь - это еще куда ни шло, а вот сын - другое дело, ему непременно отцовская рука в начале жизни требуется. Лоботрясом стал. Уже полгода нигде не работает - на материной шее паразитом сидит.
Степан Прокофьевич на минуту умолк, усиленно раскуривая заглохшую трубку, потом мысли его неожиданно приобрели новое направление.
- Жизнь прожить, как говорится, не поле перейти, - со вздохом произнес он. - В жизни цель надо иметь. Верно я говорю?
- Верно-то, верно, - кивнул головой Геннадий. - Плохо только, что не все это понимают. Кое-кто о шкуре своей больше думает, не для народа, а за счет народа жить хочет.
- Так я ж к тому и веду! - подхватил Степан Прокофьевич и сердито задымил трубкой. - Верно. Есть такие. На своем веку перевидел. И заметь, в нашем меховом деле их особо много гнездится. Почему? А потому, обстановка подходящая.
- Как же это понять?
- А вот как. Возьмем, к примеру, завод. Там каждая гаечка, каждая шестереночка, машина целая - все точненько по чертежу сработаны: одна к одной, и никуда не денешься. Учет и контроль тут строгий, простой. Потому, металл бездушный. А у нас, милый человек, - природа, товар разный, капризный, от живых тварей взятый, его в нормы не затолкнешь. Потому все больше на глазок решаем. На опыт да на чистые руки полагаемся. К примеру, каракуль возьмем. Мех, сам знаешь, ценный. А как его сортировать? По красоте завитка, по густоте. А кто разберется, кто проверит? И так и сяк красоту толковать можно. Или возьми другое дело. На фабрику мы товар получаем по количеству шкурок, а со склада в цех счет уже другой - в дециметрах квадратных. Вот тут для нечистых рук и работа. Смекаешь?
- Не совсем, - честно признался Геннадий.
- Ну, как же так! - усмехнулся старик и тут же строго прибавил: - Ты вникай и вникай. Допустим, получил наш склад три партии шкурок: крупных, средних и мелких, - по сто штук в каждой партии. Но это ведь не гайки, они и в каждой партии все разные. Всего их триста, так и заприходовали. Теперь, значит, отпускают товар со склада в цех и счет уже на дециметры ведут. Скажем, две тысячи, а сколько шкурок - это уже не суть важно. Ладно. Получаю я их, к примеру. Для себя шкурки пересчитал, пересмотрел - разные они. Вот я и беру две, допустим, малые шкурки, по десять дециметров, иду на склад и у своего кума-товарища там меняю их на одну в двадцать дециметров. Мне же все одно, закройщица даже довольна - ей кроить легче, а на складе появляется одна неучтенная шкурка. Верно, малая, неказистая. Но она же расти начинает.
- Это как так? - удивился Геннадий.
- А очень даже просто, - с каким-то ожесточением ответил Степан Прокофьевич. - Вот пришла на склад партия средних шкурок. Они там тоже все разные, кое-как измеренные, там и помельче затесаться могут и покрупнее. Природа, словом. Ну, эту, неучтенную, и подменили сперва на среднюю. А ту, глядишь, потом и на крупную. Вот и выросла!
- Да-а… Тут, пожалуй, и не уследишь, - сказал Геннадий.
- То-то и оно! И другие, сынок, хитрости есть. Я и то всех их не знаю. Подлость, она тоже своим умишком раскидывает. Вот я порой и спрашиваю себя: кто есть главный враг нашего мехового товара? Говорят, моль. Светленькая такая, неприметная, порхает себе. Спору нет. Опасная, конечно, насекомая. Но есть, я так скажу, и другая моль, которая вокруг нашего товара вьется. Она, значит, на двух ногах и изнутри сама черная. Эта, я скажу, еще опаснее. Потому, с виду ее не опознаешь, а вреда от нее куда больше. Понял ты меня?
- Понял, Степан Прокофьевич, - улыбнулся Геннадий. - Черная моль куда опаснее, согласен.
- И смотри, сынок, в корень. Черная моль, она завсегда друг за дружку цепляется, в одиночку она поделать ничего не может. Так что тут цепочку надо тянуть осторожно, чтоб не оборвалась.
«Ну и умница же ты, дед!» - с восхищением подумал Геннадий.