- Много больно знать хочешь, - по привычке отрезала Жерехова, но тут же торопливо добавила: - Заболела, вот и все. Ну и… ночь не спала. - А зачем пришла? Врача надо было вызвать. - Иди ты со своим врачом!… Жерехова зло сверкнула глазами и, закусив губу, отвернулась. Но от Дробышева не так-то легко было отделаться. Это был, пожалуй, единственный человек на фабрике, на которого совершенно не действовала манера Жереховой разговаривать с людьми. И в тот момент Дробышев не разозлился и не обиделся. В прошлом кадровый строевой офицер, он умел разговаривать с самыми разными людьми, которых судьба забрасывала в его подразделение, инстинктом угадывая тот единственно верный тон, который надо было принять в таком разговоре. Невысокий, худощавый, в офицерской шинели без погонов и до блеска начищенных сапогах, он невозмутимо посмотрел на Жерехову и подчеркнуто сухо произнес: - На работу тебе идти нельзя. А будешь ругаться… Жерехова резко обернулась, и Дробышев увидел на ее глазах слезы. Сделав над собой усилие, она хрипло проговорила: - Не буду я ругаться. Сама пойду к главному инженеру. Для этого только и явилась… больная. Понятно тебе? - Понятно, - кивнул головой Дробышев. - Иди. Только не сворачивай. Жерехова с непонятным испугом посмотрела на него и, не говоря ни слова, торопливо зашагала прочь. Она дошла до кабинета Плышевского и без стука толкнула обитую клеенкой тяжелую дверь. Плышевский был один. Как всегда щеголеватый, подтянутый, он небрежно проглядывал бумаги, насвистывая какой-то бравурный мотивчик. Услыхав звук открываемой двери, он поднял голову, и в тот же момент с его вытянутого, костистого лица сбежала безмятежная улыбка, глаза под стеклами очков тревожно блеснули. - Ого! Явление прямо с того света, - усмехнулся он. - Что с тобой, дорогуша? Заболела? Жерехова, тяжело ступая, подошла к столу и почти упала в кресло. На ее широком, дряблом лице с темными кругами под глазами проступила на миг жалкая усмешка, но тут же уголки сухих губ стали вдруг подергиваться задрожал подбородок. - Все, - почти выдохнула она. - Нету больше моченьки. Так ночью и решила: или руки на себя наложу, или… - Она с мольбой посмотрела на Плышевского. - Отпусти… Слышишь, отпусти ты меня… - Я тебя не держу, Мария Павловна, - пожал плечами Плышевский. - Только… - Ведь кем стала? - лихорадочно перебила его Жерехова. - Зверем, сущим зверем через все это стала. И рядом тоже зверя вырастила. Вот, смотри!… Торопясь, она расстегнула дрожащими пальцами пальто и судорожно рванула у шеи кофточку, обнажив плечо, на котором растекся фиолетовый, с желтыми подпалинами синяк. - Видел? Бил он меня сегодня! Денег требовал. А я… что я… - Закройся, - брезгливо произнес Плышевский, нервным движением доставая папиросу. - О сыне твоем наслышан. По нем давно тюрьма плачет. Жерехова тяжело навалилась на стол и свистящим шепотом произнесла: - По нас она плачет. - Ну, знаешь… Жерехова, не дав ему договорить, умоляюще протянула через стол руки и сказала: - Никому… Никому ни словечка не скажу. Клещами раскаленными не вытянут. Только кончим, давай кончим все это… Силушки нет терпеть… всю душу истерзала себе… - Ты просто больна, Мария Павловна, - с досадой произнес Плышевский. Отшвырнув незажженную папиросу, он поднялся, подошел к двери и плотнее прикрыл ее. - Сама не знаешь, что говоришь, - раздраженно докончил он. Жерехова всем корпусом повернулась к нему и вдруг тяжело осела на пол. - Отпусти… Бросим… - Брось лучше мелодраму тут мне устраивать, - злобно ответил Плышевский. - Сейчас же встань! Но Жерехова, уткнувшись лицом в пыльную ковровую дорожку, глухо, надрывно зарыдала. Плышевский растерянно огляделся по сторонам, потом, спохватившись, запер дверь на ключ и, подбежав к маленькому столику в углу кабинета, торопливо схватил графин с водой. Но в этот момент за его спиной раздался пронзительный крик: - О-ой!… Ой, умираю!… Ой-ой!… И Жерехова судорожно схватилась обеими руками за грудь. Плышевский метнулся к двери и, повернув ключ, крикнул секретарю: - Живо врача! Скорее, черт вас подери!… Последнее, что слышала Жерехова, это лихорадочный шепот Плышевского: - Помни, никому ни слова! Все бросим… Сознание возвращалось медленно. Сначала возник лишь неясный, монотонный шум, потом стали выделяться отдельные звуки; очень далекие, они постепенно приближались и начинали обретать смысл. Перед глазами проступила темная, дрожащая сетка, она все светлела и светлела. Жерехова чувствовала, что если она сейчас откроет глаза, то все увидит, все поймет, но открывать глаза не было сил, и потом было почему-то страшно. Среди доносившихся звуков она различала два человеческих голоса. - Значит, опасность миновала, доктор? - спросил один из них, молодой и встревоженный. - Особой опасности и не было, - ответил второй голос, спокойный и очень солидный. - Со стороны сердца, в общем, все в порядке. Нервное потрясение. Через несколько дней на работу пойдет. - На работу ей так скоро идти нельзя, - возразил первый голос. «Правильно, - подумала Жерехова. - Нельзя мне туда». Это была ее первая мысль, а за ней уже понеслись другие мысли, обрывочные, лихорадочные, торопливые: «В больницу угодила… После той ночи… Из его кабинета… Там и грохнулась… Обещал все кончить… А туда мне нельзя, нет… Вот так бы лежать и лежать!…» И она опять со страхом прислушалась. - Тут вот с фабрики ее проведать хотели, а вы, говорят, не разрешили, - продолжал солидный голос. - Ну пока-то, естественно, незачем было, а сегодня или завтра… - Ни сегодня, ни завтра, доктор, - твердо перебил его молодой. - Это приезжал их главный инженер. Его визит только ухудшит состояние больной. - Вот как? Ну, вам, конечно, виднее. «Это почему же ему виднее? - настороженно подумала Жерехова. - А, тот, значит, приезжал… Хорошо, что его не пускают ко мне. Выходит, молодому спасибо сказать надо…» Она чуть-чуть приоткрыла глаза. Около кровати стояли два человека в белых халатах. Один из них был среднего роста, очень полный, с седой головой и черными лохматыми бровями на румяном лице. Из кармана отутюженного до блеска халата высовывались резиновые трубочки и металлическая дужка стетоскопа. Второй человек был значительно выше ростом, худощавый, с узким лицом, белокурые волосы аккуратно причесаны на пробор; большие серые глаза смотрели внимательно, сосредоточенно, но правый слегка щурился, лукаво и добродушно. Молодой первый заметил, как задрожали ресницы больной и легкий румянец проступил на щеках. Обращаясь к Жереховой, он весело сказал: - Смелее, Мария Павловна! Открывайте глаза. Здесь вас никто не обидит. Наоборот, вылечим от всех болезней. Так началось выздоровление. Молодой человек, оказавшийся Анатолием Тимофеевичем Зверевым, часто дежурил у кровати Жереховой. Неизменно веселый, он то шуткой, то теплым словом старался приободрить больную. И она с благодарностью принимала его заботу. Но порой лицо ее становилось вдруг напряженным и мрачным, взгляд угасал и сквозь плотно сжатые губы вырывался легкий стон. В такие минуты Анатолий Тимофеевич клал свою прохладную, широкую ладонь на ее руку и строго говорил: - Не надо пока ни о чем думать, Мария Павловна. Потом, потом поговорим. И все будет хорошо, обещаю вам. Ну, верите? И Жерехова через силу улыбалась, стараясь прогнать мрачные мысли. Однажды Анатолий Тимофеевич сказал: - К вам Плышевский приехал. Пропустить? В глазах Жереховой мелькнул испуг. - Не надо. - Вот и я так думаю, что не надо. - А вы-то почему так думаете? - Полагаю, отмучились вы с ним. Сыты небось по горло. - Это точно, отмучилась.