– И ни о чем не сожалеете? – Ни сожалений, ни желаний. Я устроил свою жизнь. – То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства, – заметил Клод. – Я философ школы Пиррона и во всем стараюсь соблюдать равновесие, сказал Гренгуар. – А как вы зарабатываете на жизнь? – Время от времени я еще сочиняю эпопеи и трагедии, но всего прибыльнее мое ремесло, которое вам известно, учитель: я ношу в зубах пирамиды из стульев. – Грубое ремесло для философа. – В нем опять-таки все построено на равновесии, – сказал Гренгуар. Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем. – Мне это знакомо, – молвил архидьякон. Помолчав немного, он продолжал: – Тем не менее у вас довольно жалкий вид. – Жалкий – да, но не несчастный! В эту минуту послышался звонкий цокот копыт. Собеседники увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе, проскакавших с поднятыми вверх пиками. – Что вы так пристально глядите на этого офицера? – спросил Гренгуар архидьякона. – Мне кажется, я его знаю. – А как его зовут? – По-моему, его зовут Феб де Шатопер, – ответил архидьякон. – Феб! Редкое имя! Есть еще другой Феб, граф де Фуа. Я знавал одну девушку, которая клялась всегда именем Феба. – Пойдемте, – сказал священник. – Мне надо вам кое-что сказать. Со времени появления отряда в священнике, под его маской ледяного спокойствия, стало ощущаться волнение. Он двинулся вперед. Гренгуар последовал за ним по привычке повиноваться ему; впрочем, все, кто приходил в соприкосновение с этим властным человеком, подчинялись его воле. Они молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно пустынной. Тут отец Клод остановился. – Что вы хотели мне сказать, учитель? – спросил Гренгуар. – Вы не находите, – раздумчиво заговорил архидьякон, – что одежда всадников, которых мы только что видели, гораздо красивее и вашей и моей? Гренгуар отрицательно покачал головой. – Ей-богу, я предпочитаю мой желто-красный кафтан этой чешуе из железа и стали! Нечего сказать, удовольствие – производить на ходу такой шум, словно скобяные ряды во время землетрясения! – И вы, Гренгуар, никогда не завидовали этим красавчикам в доспехах? – Завидовать! Но чему же, ваше высокопреподобие? Их силе, их вооружению, их дисциплине? Философия и независимость в рубище стоят большего. Я предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва! – Странно! – все так же задумчиво промолвил священник. – А все же нарядный мундир – очень красивая вещь. Гренгуар, видя, что архидьякон задумался, пошел полюбоваться порталом одного из соседних домов. Вернувшись, он всплеснул руками: – Если бы вы не были так поглощены красивыми мундирами военных, ваше высокопреподобие, то я попросил бы вас пойти взглянуть на эту дверь, сказал он. – Я всегда утверждал, что лучше входной двери дома сэра Обри нет на всем свете. – Пьер Гренгуар! Куда вы девали цыганочку-плясунью? – спросил архидьякон. – Эсмеральду? Как вы круто меняете тему беседы! – Кажется, она была вашей женой? – Да, нас повенчали разбитой кружкой на четыре года. Кстати, – добавил Гренгуар, не без лукавства глядя на архидьякона, – вы все еще помните о ней? – А вы о ней больше не думаете? – Изредка. У меня так много дел!.. А какая хорошенькая была у нее козочка! – Кажется, цыганка спасла вам жизнь? – Да, черт возьми, это правда! – Что же с ней сталось? Что вы с ней сделали? – Право, не знаю. Кажется, ее повесили. – Вы думаете? – Уверен. Когда я увидел, что дело пахнет виселицей, я вышел из игры. – И это все, что вы знаете? – Постойте! Мне говорили, что она укрылась в Соборе Парижской Богоматери и что там она в безопасности. Я очень этому рад, но до сих пор не могу узнать, спаслась ли козочка. Вот все, что я знаю. – Я сообщу вам больше! – воскликнул Клод, и его голос, до сей поры тихий, неторопливый, почти глухой, вдруг сделался громким. – Она действительно нашла убежище в Соборе Богоматери, но через три дня правосудие заберет ее оттуда, и она будет повешена на Гревской площади. Уже есть постановление судебной палаты. – Досадно! – сказал Гренгуар. В мгновение ока к священнику вернулось его холодное спокойствие. – А какому дьяволу, – заговорил поэт, – вздумалось добиваться ее вторичного ареста? Разве нельзя было оставить в покое суд? Кому какой ущерб от того, что несчастная девушка приютилась под арками Собора Богоматери, рядом с гнездами ласточек? – Есть на свете такие демоны, – ответил архидьякон. – Дело скверное, – заметил Гренгуар. Архидьякон, помолчав, спросил: – Итак, она спасла вам жизнь? – Да, у моих друзей-бродяг. Еще немножко, и меня бы повесили. Теперь они жалели бы об этом. – Вы не желаете ей помочь? – Я бы с удовольствием ей помог, отец Клод. А вдруг я впутаюсь в скверную историю? – Что за важность! – Как что за важность?! Хорошо вам так рассуждать, учитель, а у меня начаты два больших сочинения. Священник ударил себя по лбу. Несмотря на его напускное спокойствие, время от времени резкий жест выдавал его внутреннее волнение. – Как ее спасти? Гренгуар ответил: – Учитель! Я скажу вам: Lpadelt, что по-турецки означает: «Бог – наша надежда». – Как ее спасти? – повторил задумчиво Клод. Теперь Гренгуар хлопнул себя по лбу. – Послушайте, учитель! Я одарен воображением. Я найду выход… Что, если попросить короля о помиловании? – Людовика Одиннадцатого? О помиловании? – А почему бы нет? – Поди отними кость у тигра! Гренгуар принялся измышлять новые способы. – Хорошо, извольте! Угодно вам, я обращусь с заявлением к повитухам о том, что девушка беременна? Это заставило вспыхнуть впалые глаза священника. – Беременна! Негодяй! Разве тебе что-нибудь известно?