Ничего не предвещало “Когда живёшь обычной жизнью, тоска пропитывает всё: желтеющие страницы книг, зубную щетку в ванной, сообщения в мобильном телефоне.” Такаки Тоно Таиланд 2013 год — Добрый день. Господин Голицын? Я нотариус Орсини по делу о наследстве вашего дяди и вы… — ...л-я-я! Сволочи! И сюда уже добрались с этим долбаным наследством! Я отшвырнул мобильный и застонал. От собственного вопля в голове взорвалась ядрёная бомба. Ну что такое, а? Спал, никого не трогал, так нет же! Я перекатился на другой бок и обнаружил, что не один в постели. Старательно проморгался. Вытянул руку и неуверенно потыкал пальцем в холмик под простыней. Холмик недовольно забурчал, пошел тектоническими сдвигами, простыня сползла. Я увидел смуглое лицо в обрамлении тугих кудряшек и понял, что ничего не понял. — Алле, гараж! Ты кто? Нет ответа. Ну и черт с ней, пусть дрыхнет. Как же ее… Бунси-Фунси, как то так. Кажется, в баре вчера подцепил. Жениться вам надо, барин, и пить поменьше. А еще надо поднять задницу и сходить проверить “Корсара”, может какой-никакой клиент набежал, дайвинга жаждет, ждёт-пождёт. Хоть пару пиастров заработать. Пусть и не сезон нынче в тайских пенатах, но вдруг? Я медленно сполз с кровати, дошлепал до ванной, старательно не глядя в зеркало. И так известно, что я там увижу: отёкшую рожу в декоре недельной щетины, старый шрам, рассекающий левую бровь. Кто я? Где я? Зачем я? Как в том анекдоте — и почему, я, сука, ёж? На самом деле, это самый главный вопрос последних пяти лет — кто я и зачем? Камо грядеши, Санчес? Для чего небо коптишь? Нет, слишком безнадежные вопросы для и без того сложного утра. Слегка придя в равновесие с собой и миром после ледяного обливания, я выбрался с кофе из своего домика, “картон массив”, как называла его прежняя подруга дней моих, француженка Маню. Зато этот “картон массив” прямо на пляже, с видом на мой синий катер и пустоту рядом с ним. Что-то стало холодать, клиента нынче не видать… Славная Маню. Так и не дождалась, пока я заработаю на нормальные “апартаменты” и укатила с более перспективным туристом-бритишем. Я поперхнулся кофе. А тот тип в мобильном ведь по-французски говорил! А я, тормоз, спросонья и не... Хотя странно, наследство эфиопского дядюшки обычно втюхивается на английском. И притом — никогда по телефону, а вот в почте этот неубиваемый спам уже сколько лет процветает. — Эу, Санчес! Черт! Прятаться за пальму поздно. Абориген Кай, хозяин пляжного бара, приближался неумолимо, как цунами. Последний месяц он поил меня в кредит по старой памяти. — Слышь, Кай, пиастров нету! Сам видишь, ноль желающих понырять. Кай почесал одной босой ногой другую: — Эу, Корсар, ты все клиенты пугать. Зачем вчера морду бить в баре? Русскому бить зачем, когда свой? Я искоса глянул на сбитые костяшки своей правой. Вон оно что, а я-то с утра голову ломал. — Он был невежлив с дамой. И это, Кай… катись со своими проповедями, а? — Я катись, когда ты долг давай! — оживился абориген. — А то выпивка больше нет! Я мысленно перебрал свое хилое имущество в поисках чего-нибудь ненужного. Про катер и речи быть не может. Моя прелесть. А что тогда? Костюм, ласты, баллоны? Это нужное, не сейчас, так хоть в перспективе. А вот камера… Вполне обойдусь. — Кай, ты еще хочешь мой “Canon”? — Хочешь, да! — Кай обрадованно почесал пузо и протянул руку: — Давать! Я сходил за камерой, попутно обнаружив, что девица уже куда-то испарилась из моей постели. Ну и скатертью дорога. Кай в обнимку с вожделенной “зеркалкой” уковылял к себе, радушно пригласив забегать вечерком. Скрестив ноги, я опустился на песок, проводил взглядом стройную девчонку в нано-шортах, бегущую вдоль шелестящего прибоя. Солнце жарило от души, кучевые облака сбивались в причудливые фигуры. Одно облако слева отбилось от стаи, растянулось, завилось кольцом и вдруг молниеносно превратилось в отчетливый кошачий силуэт с острыми ушами и задранным к небу хвостом. Я поморгал и потряс головой. Кошачий силуэт превратился в указующий за горизонт огромный перст. Как же достала эта жара. В Россию бы сейчас, в утреннюю свежесть. Друзей повидать, родительские могилы навестить. Но в Россию путь мне заказан, такое не прощают. Сам выбрал, товарищ офицер. Вот и сиди теперь, пялься в небо, думай о смыслах и о том, где их искать... В кармане шортов припадочно задергался телефон, зашелся чаячим рингтоном. — А, чтоб тебя! Алле? Тот же спамер быстро говорил теперь по-английски (ага! спохватился!) но все равно с отчетливым французским акцентом: — Пожалуйста, не отключайтесь! Прежде выслушайте! Я нотариус Орсини, я писал вам несколько раз, проверьте почту, проверьте спам! Перезвоните мне сами, в конце концов, на номер нашей конторы в Бастии! Бастия — это Корсика… Алло? Вы меня слышите? Я слышал. Да… что-то такое в почте я видел мельком и сразу удалял. Какие, к черу, в наше время дядюшки с наследством на Корсике? А также в Нигерии, Эфиопии, далее везде. — У меня нет никого на Корсике, вы ошиблись. — Мсье, вы Голицын Александр Александрович? Родились в 1982 году, отца звали Александр Андреевич, все верно? — настаивал Орсини, мучительно спотыкаясь на “ц” и “ч” и протяжно выводя гласные, фамилия в его исполнении звучала как “Га-а-алицын”. — Верно, но дяди у меня нет и не было. — Есть, то есть был! Все правильно, вы не знали о нем, но он знал о вас. — Орсини сделал паузу. — Его убили. Это долгая история и не по телефону. Приезжайте, пожалуйста, это довольно срочно. Я молчал, просеивая песок меж пальцев. Человек на том конце линии подождал и добавил: — Я заказал вам билет, вы сможете забрать его на стойке «Эйр Франс» в аэропорту. Вам нужна виза? — Виза? Не нужна, у меня тайский паспорт, — я встрепенулся и стал слушать внимательнее. Кажется, все всерьез. — Подождите, а когда он умер? Как его хоть звали-то? — Галицын Андрей Петрович, вчера его похоронили. В письме я указал все мои телефоны и адрес, вы легко можете проверить мою подлинность. В аэропорту вас встретят. Ну так что? Я нерешительно почесал макушку. А пуркуа бы и не па? Денег не просят, наоборот, билет вон предлагают. Что я, собственно, теряю? Времени, свободного от настоящей жизни, у меня как тайского мелкого песка. Еще парочка таких тухлых лет и на моей могилке напишут “Прошел славный путь от сперматозоида до командира группы подводного минирования”. А вот хрен тебе, Саня! Это пять лет назад так написали бы. Теперь тебе светит сдохнуть разве что от цирроза печени, а на могилке выбьют в камне “Здесь лежит мутный тип, по дороге к несбывшемуся умудрившийся потерять самого себя”... От холодка, взявшегося вдруг вдоль позвоночника, я передернул плечами и плотнее прижал замерший в ожидании телефон: — Алло, вы еще тут? Где, говорите, билет забрать? Падение Акра, 1291 год В утренней мгле я поспешно пробирался сквозь завалы мертвых тел, пригибаясь от падающих сверху камней. Полуоглохший от многодневной канонады, едва успевал уловить характерный свист и метнуться под стену. Большую, чем камнепад с небес, опасность представляли толпы обезумевших беженцев, прорывавшихся к порту сквозь осажденный город. Вжавшись в тень храмовой стены, я переждал пробегающих мимо жителей ремесленного квартала: нагруженные тяжелыми узлами с пожитками отцы семейств, чумазые дети с открытыми ртами, вцепившиеся в драные подолы матерей. Неужто наступает конец последнему оплоту христиан? Конец Иерусалимскому королевству? Я выровнял дыхание и снова бросился вперед, против людского течения, к внутреннему городу, сердцу Акры, куда звал меня долг. Чем ближе к Тамплю, тем чище и пустынней улочки и тем тяжелей на душе. Долг звал вперед, честь — назад. Там, позади, на десятиметровых стенах города сейчас сражались мои братья-крестоносцы плечом к плечу с добрыми горожанами, там должен быть и я! Там взбираются по приставным лестница клокочущие орды проклятых сарацинов; вражеские камнеметы бьют с дьявольской точностью и калечат стены, которые не смог взять и сам Ричард Львиное сердце! Сотнями падают сарацины вниз, в огромный ров и тысячи новых занимают их место. Стена перед Королевской башней разрушена неделю назад, но великой ценой мы сдерживали прорыв сарацинов через пролом. До сегодняшнего дня… Господь, как допустил такое?! Тампль глухо гудит внутри. Рыцари организованно выводят из крепости прислужников, отправляют под охраной прочь из агонизирующей Акры. Стоящие при воротах братья сообщают мне, что отец Раймунд спустился в томболу под Магистерской башней. Внутренний двор заполнен до отказа, от недавно белых, а теперь оскорбительно грязных плащей с красными крестами рябит в глазах. Прохожу мимо строящейся шеренги воинов, мимо взбудораженной стайки мальчишек-прислужников, нагруженных флягами и провиантом. В главном зале храма все пространство занято увечными, крики несчастных отскакивают от высоких сводов и возвращаются стократ сильней. Лекари с застывшими лицами ходят меж ними, иным помогая, а иным покрывая головы полами их же плащей. Магистерская башня тиха и пуста, неприметная деревянная дверца впускает меня на длинную лестницу вниз, танцующие тени факелов оживляют круглый свод. Душно, рубашка под кольчугой прилипла к телу. Еще одна дверь, на этот раз — мощная, тяжелая — негромко скрипит, открываясь в круглый подземный зал. — Мальчик мой! С детства любимое лицо моего названного отца озаряется редкой улыбкой, я бросаюсь к нему и сжимаю в объятиях. — Мальчик! Жан! Наконец ты здесь! Отче отстраняется, жадно разглядывает меня. У него прибавилось белизны в бороде, воспаленные глаза слезятся, но в них — все та же любовь, которую я привык видеть всегда. — Отец! Вы позвали меня… Вопросительно гляжу на единственного дорогого мне человека. Настоящего отца я не помню, они с матерью погибли в битве при Яффе, а меня, младенца, вынес под рясой и воспитал он, отец Раймунд. — Я позвал тебя… — медленно, раздумчиво говорит он и за руку тянет к каменной скамье. — Я боялся, что ты не успеешь. Милостью Господа, ты успел, но еще более надо спешить теперь, Акра падет сегодня. Я опускаю голову и тяжело сглатываю. Отче мудр и ошибается редко.