– Да куда ты пойдешь? – вскинулся солдат. – Дай хоть до больницы Еврейской тебя доведу! – Прошло уже, – и, сунув солдату несколько мелких монет, старуха отделилась от обоза и свернула в ближайший переулок, быстро семеня. Но, едва обоз скрылся из глаз, она задрала полы обтрепанной юбки, под которой оказались новые мужские сапоги, выплюнула кусочек мыла, с помощью которого выдала пену в припадке падучей, и припустила вперед уверенным, быстрым шагом. В конце переулка стоял черный автомобиль. Старуха постучала в стекло водителя. Оно со скрипом поползло вниз, обнажая улыбчивую физиономию в кепке. При виде старухи мужчина за рулем расхохотался: – Зайдер! Что за вид! – Позже ржать будешь, – Мейер Зайдер (а в обличье старухи был именно он) быстро сел на заднее сиденье машины, – давай дуй отсюдова! Умер во мне великий актер. Не своим делом я был занят в жизни. Автомобиль тронулся с места. Мейер Зайдер снял платок, седой парик, отлепил бородавку с носа и с отвращением снова сплюнул. – На суку эту прикоцаную наткнулся, не поверишь, – зло сказал он, – на тварь эту, Нягу. – Они в Херсон едут, – весело ответил шофер, бывший бандит из банды Японца и друг Зайдера, – должны были с вокзала тронуть, а потом дернули конницей. – Все ты знаешь! – зло огрызнулся Зайдер. – Так за него цельный город говорит, – пожал плечами бандит, – говорят, шо он за Одессу вернет Котовского, за авторитет. Такие слухи ходят. – Наше вам здрасьте… Не было беды! – пробормотал Мейер, продолжая переодеваться. Вскоре он вернул себе прежний облик. – И так в город крадучись входить… А еще с этим… – Тут обмозговать надо. Туча тоже супротив него будет. И многие в Одессе. – Обмозгуем, – бросил Зайдер, уставившись в окно автомобиля, за которым уже мелькали родные, знакомые улочки окраины Слободки. Медленно и осторожно автомобиль въехал в низкие кованые ворота и, заурчав, остановился в мощенном камнем дворе. Шофер заглушил двигатель. Кряхтя, Зайдер вылез из машины и остановился перед входом в кособокий одноэтажный дом. Вокруг стояла сплошная пугающая, плотная тишина. Только изредка отдаленный собачий лай пытался ее нарушить и тут же таял в воздухе отдаленным, призрачным воспоминанием. – Ну, до тебя ждать не буду. Серьезные люди до тебя тут, – шофер вылез из машины следом за Зай­дером, запер ключом дверцу, – обмозгуем опосля, как что. Как сыскаться, ты знаешь. – Знаю, – Зайдер кивнул, шофер растворился в темноте. Мейер осторожно стал подниматься на крыльцо по кривым ступенькам. Просторная, прилично обставленная комната была ярко освещена лампой под цветастым абажуром, висящим над столом, и керосиновыми лампами, стоящими вдоль стен на комоде и тумбе. За столом сидели двое: местный вор по кличке Соляк, который контролировал всю Пересыпь, заслужив это право в жестоких схватках не только с бандитами, но и с большевиками, и друг Зайдера и покойного Японца по кличке Монька Законник. Когда-то давно, в самом начале расцвета карьеры Мишки Япончика, Монька Законник, которого тогда звали Моисей Кац, был преуспевающим адвокатом по уголовным делам, всегда выступающим на стороне бандитов. На вытягивании одесских уголовников из рук жандармов и царской охранки он здорово разбогател. Но, питая необъяснимую ничем тягу к бандитскому, криминальному миру, скоро стал своим среди отпетых уличных королей и воров. Позже Кац стал личным адвокатом самого Японца и не раз помогал ему выкручиваться в самых сложных ситуациях. Потом случился полный развал страны, а вместе с ним заодно рухнула и царская охранка, и все международное уголовное право. К власти медленно и уверенно стали продвигаться большевики. И тогда Моня Кац сделал неверный выбор, ставший роковым для его жизни. Вся его семья – родители, братья, сестры, жена с детьми, родственники жены покинули Одессу во время первой эвакуации, когда рухнула власть французов. А когда французы покинули город и из Одессы в далекие края стали уходить корабли, Моня Кац принял решение, а затем воплотил его в жизнь. Решение было такое: он остается в Одессе. Моня был из тех людей, для которых абсолютно немыслима была жизнь без любимого города. И действительно Одесса порождала гораздо больше таких людей, чем все остальные города, вместе взятые. Моня Кац просто не мог уехать из Одессы. Он был коренным одесситом, в его крови были Дерибасовская и Молдаванка, и Пересыпь, и море, и Большой Фонтан… И вот вся его семья уехала, а он остался абсо­лютно один. Одновременно с семьей он потерял и работу, и адвокатскую славу – смешно было судиться в мире, где больше не существовало ни статей, ни уголовного или гражданского права, ни законов, а все дела решала пуля в лоб. Старые законы ушли в прошлое и больше не работали. И Моня, получивший в новом мире пренебрежительную кличку Законник, остался не у дел. Какое-то время ему позволяло продержаться на плаву заработанное прежде состояние, но и оно стало обесцениваться с катастрофической скоростью. И Моня стал зарабатывать тем, что начал давать различные советы, при этом абсолютно незаконные, тем, кто хотел выкрутиться из спорных ситуаций. Он по-прежнему был своим в криминальном мире. А его изощренный ум позволял находить лазейки там, где для других была глухая стена. Плюс помощь тем, кто хотел скрыться от закона, залечь на дно, а еще поиск и сбор информации, организация каналов для изготовления и сбыта фальшивых документов – и скоро Моня вновь начал зарабатывать очень хорошо. А новые времена нэпа вообще стали для него золотыми. Он руководил несколькими подпольными биржами и так преуспел, что накупил недвижимости – дома на Слободке, Молдаванке. Среди них был и дом на окраине Слободки, куда приехал Мейер Зайдер. Слободка граничила с Пересыпью, и расположение дома было очень удобным. А его отдаленность представляла только огромный плюс. Моня Кац сдавал этот дом Соляку. Законник и Соляк сидели за столом, на котором было полно самой лучшей еды. С удивлением Зайдер разглядел такие невероятные деликатесы, как настоящий балык, паюсную икру, хороший коньяк. Высокая, чуть полноватая красивая девушка с черными волосами – по­друга Соляка – посторонилась в дверях, пропуская Зайдера, плотно задвинула шторы на окнах, затем, нахмурившись, вышла из комнаты, оставив мужчин одних. С удивлением Мейер вдруг поймал себя на мысли, что эта красивая девушка совсем не подходит Соляку. В ней чувствовался вкус и стиль. У нее были тонкие черты лица и плавные жесты, к тому же она обладала большим тактом, раз вышла из комнаты в нужный момент. Соляк же был простым, безграмотным деревенским мужиком с соломенными волосами, как пакля, и простецким широким лицом, выдававшим его крестьянское происхождение. Он был груб, не умел себя вести и заметно робел в присутствии образованного Мони Каца, прекрасно понимая, что в такой компании ему не место, и если он попал в нее, то это чудо. Зайдер вдруг подумал, что хотел бы именно такую девушку видеть рядом с собой. Такую яркую, со своим стилем и тонким лицом, на котором читался сильный характер. Вот такая девушка могла бы украсить его жизнь! Не дешевая подстилка из борделя, не тупая крестьянка, не авантюристка из криминального мира, а такая вот, в которой чувствовалась порода и вкус. Заправляя борделями и будучи своим в криминальном мире, Зайдер насмотрелся на такое количество женщин, что читал каждую как по раскрытой книге. Все они были ему неинтересны. Мейеру вдруг стало грустно: встретит ли он такую девушку, найдет ли ее в своей жизни? И если найдет, то когда? Думая так, он сел к столу. Моня налил ему коньяк, Соляк подкладывал закуски. Выпили за встречу. Некоторое время сидели в полном молчании. Зайдер отдавал должное шикарной еде, которую не видел уже несколько лет. Затем отложил вилку. В упор на него, не отрываясь, смотрел Моня Кац – тяжелым, непо­движным взглядом. – Зачем ты вернулся? – спросил он. – Быть теперь беде. Глава 8 Предостережение Мони Законника. Правая рука Котовского. Бегство из Умани и новый план. Любовь Зайдера Зайдер помрачнел. Именно этого он и боялся – что родная Одесса не примет его назад. Но он не собирался сдаваться так просто. А потому, хмурясь, внимательно слушал, что еще скажет Моня Кац. – Ты вернулся в плохое время! – Тон Мони был мрачным. – Плохо в городе. Колобродят всякие. Плохие времена. Ни работы нет, ни будущего. – Я слышал, ты на жизнь не жалуешься, – парировал Зайдер, всегда острый на язык. – Это временно. Нэп временно, – убежденно сказал Моня Кац, – скоро большевики прикроют эту лавочку. Попомни мое слово. Не справляются они с властью. В городе голодные бунты. Рабочие воду мутят. Еды не хватает на всех. В двух уездах крестьяне собрались с вилами и пошли за хлебом на Одессу. Голод. Хлебных карточек с каждым днем печатают все больше. Большевики скрывают, что голод… А ты говоришь… Плохое время. Вернулся ты не туда… – Ну, это мы еще посмотрим! – лихо возразил Зайдер. – Есть у меня одна идея… Я не просто так пришел. – Это ты брось, – Моня махнул рукой, – ничего ты не вернешь – ни дома, ни влияния, ничего в городе. После смерти Японца… А, что говорить! Как было в Одессе, забудь. По-другому все, без правил. Серьезная каша варится. Куда тебе в нее? – Рано списываешь меня со счетов, – улыбнулся Зайдер, – ох рано. А дома да бордели – ну и хрен с ними! Не для того я в Одессу подлез под пули. Сам знаю, чем рискую. Кто захочет видеть в городе человека Японца? Задавят, как пить дать! Я с другим пришел. – С чем еще? – Моня удивленно поднял вверх бровь. – Идея есть у меня. Как кое-что развернуть в Одессе. По точкам. С контрабандой это связано, Моня. И ты поможешь мне в этом. Ты – и вот он, Соляк, – в голосе Зайдера была такая убежденность, что Моня даже не осмелился возражать. – Так контрабанда… это.. – Кашлянув от смущения, впервые вступил в разговор Соляк – такой напряженный, что даже уши у него покраснели от смущения. – Паук это… верховодит. Он под себя подмял… Это… вот. Оно… – Паук, – пренебрежительно скривился Зайдер, – тоже мне, сопля! Это шо, гембель для фраера, который стоял за самим Японцем? Я его так подомну, шо уши у него отвянут! А тебя, Соляк, большим человеком сделаю в городе. Если твои люди мне помогать будут. – Так это… оно… ага… – восторженно выдавил Соляк. – Сказать легче, чем сделать! – Моня был настроен скептично. – Для начала надо убрать Паука. А за Пауком знаешь кто стоит? Котовский! И пес этот его борзый… Ну, ты его знаешь. Вместо Цыгана встал. – Мишка Няга, – подсказал Соляк. – Котовский? – Зайдер нахмурился. – Никогда с ним не воевал! Он в Одессе разве? – Сейчас нет, – сказал Моня Кац, – но от него пес этот бизнес крышует. Под себя многих ребят подмял. И к Пауку подбирается. Паук ему дань платит. Говорят, люди этого Няги постреляли рыбаков в интересах Паука. Он берет контрабанду в городе. Куда тебе соваться! Японца нет. Кто тебя прикроет? – Туча, – убежденно сказал Зайдер. – Туча, когда сдам часть контрабанды ему. – А Туча враждует с Пауком, – вдруг произнес Соляк и сам, похоже, обалдел от такой сложной мысли, – они как пес с кошаком. Совсем того… – Вот видишь! – Зайдер с укором посмотрел на Моню. – Зря ты в меня не веришь! А если будет подо мной контрабанда, сколько товара ты пропустишь по своим биржам? Ты лучше о том подумай! Моня задумался. Впервые в словах Зайдера для него отчетливо мелькнул здравый смысл. И Мейер прекрасно понял это по тому, как изменилось лицо Каца. – Допустим, – Моня не собирался так просто сдаваться, – но Котовский? – Котовского нет в Одессе, – повторил Зайдер слова Мони. – Ему этот… батька Махно накостылял, – снова вдруг встрял Соляк и, поймав удивленный взгляд Зай­дера, пояснил: – Под батькой Махно селяне гуляют… Э… вот оно… такое… мне робяты сказывали… Говорят… – А ну-ка расскажи подробнее! – заинтересовался Зайдер. Но Соляк тут же сбился, издав вместо членораздельного текста какое-то коровье мычание. Его лимит на интеллектуальное выражение своих мыслей в тот вечер был полностью исчерпан. – Про Махно не расскажу, – Моня с презрением посмотрел на Соляка, – свои неудачи на фронте он очень сильно скрывает, но слышали, что дела у него там обстоят не блестяще. А вот за Одессу и Котовского в ней могу кое-что рассказать. Зайдер уселся поудобнее, и Моня Кац начал свой рассказ. Начал он его издалека. 16 июля 1920 года в Галиции Котовский был ранен в голову и в живот. Ранение было очень тяжелым, оно дополнилось серьезной контузией. В результате этого Котовский выбыл из строя на два месяца и был отправлен в Одессу, чтобы поправить свое здоровье. Его поселили на роскошной вилле на Французском бульваре, а сопровождал его неизменный и верный адъютант Мишка Няга. По слухам, его Котовский подобрал где-то на полях сражений и приблизил к себе так, как не приближал никого и никогда. Вспыльчивый, с тяжелым характером, надменный Котовский плохо сходился с людьми. Друзей у него не было. А многие не любили его за противоречивость характера. Поэтому столь тесная и долгая дружба была непонятна и загадочна. Ее могли бы истолковать двояко, не заслужи Котовский славы жуткого бабника, который не пропустил ни одной юбки в городе. А об его оргиях на вилле, когда, прихватив несколько девиц легкого поведения, он предавался самому изощренному разврату, ходили легенды. Поэтому никто даже не допускал мысли о том, что там мог быть другой интерес. Можно было объяснить эту привязанность тем, что Мишка Няга льстил Котовскому, пел ему дифирамбы и во всем потакал. Но и это было не совсем верно – многие слышали, как Мишка отпускал в адрес своего друга достаточно едкие и острые замечания, иногда даже высмеивая его. Что же могло быть тогда? Скорей всего, между ними было много общего, что часто является залогом самой прочной дружбы. Оба были циничны и бесстрашны, хорошо знали жизнь. У обоих была любовь к лошадям – Котовский любил их с самого детства и всем рассказывал, что вырос в богатой усадьбе под Кишиневом, где было много лошадей. У его отца были конюшни, слава о которых гремела по всей империи, потому Гриша Котовский лошадей с детства любил больше, чем людей. Мишка Няга, выросший в цыганском таборе, тоже был с лошадьми с самого детства. Он помогал Котовскому создавать знаменитую конницу, которая принесла ему столько побед. Поэтому именно Мишка Няга, к советам которого Котовский прислушивался, посоветовал занять ему место в криминальном мире Одессы и задуматься о том, чем будет заниматься в будущем. Сам Мишка взялся играть двойную роль: стоя одной ногой у красных, другой находясь на криминальном дне, наследовать Цыгана и помогать Котовскому влезть хотя бы в какую-то нишу. Мишка прекрасно понимал, что Котовский никогда не вернет место в авторитете, пока в Одессе будет Мейер Зайдер – правая рука покойного Японца, чей авторитет всегда будет выше из-за славы Японца. Поэтому Мишка решил разгромить бордель, который крышевал Зайдер, и выгнать его из Одессы. Туча был поставлен в такие рамки, что ничего не мог сделать. Сказано – сделано. Зайдера выгнали из Одессы. Но и дела Котовского обстояли не лучшим образом. Сложилось так, что все время он оказывался вдали от Одессы. В середине ноября 1920 года закончилась гражданская война. Войска Украинской Народной республики, генералов Врангеля и Деникина были полностью разгромлены красными. Но вместо почетной должности в Одессе, на которую Котовский так рассчитывал, его выслали на фронт «политического бандитизма» – карать крестьян севера Херсонщины, которые все еще не хотели подчиняться большевистской власти и пытались устраивать бунты.