Он снова заливается румянцем, и теперь уже я пристально наблюдаю за ним. Забавно дразнить его только затем, чтобы он покраснел. Мой взгляд блуждает по заостренным чертам его лица. Он классически красив. Его красоту даже можно назвать изысканной. В этом костюме я могу представить его персонажем черно-белой голливудской романтической комедии, который обменивается остроумными репликами с героиней. У него светло-карие, глубоко посаженные глаза. Мне кажется, что он часто улыбается. Не знаю, как я это поняла. Его густые черные волосы собраны в хвостик. Очевидный факт: этот хвостик делает его сексуальным. – Теперь ты пялишься, – говорит он мне. Настает мой черед краснеть. Я откашливаюсь: – Почему ты в костюме? – У меня сегодня собеседование. Не хочешь чего-нибудь перекусить? – С какой целью? – В Йельском университете. С выпускником. Заблаговременно подал документы. Я качаю головой: – Нет, я имела в виду, с какой целью ты хочешь чего-нибудь перекусить? – Я голоден, – говорит он так, словно не вполне уверен. – Гм. А я нет. – Тогда кофе? Или чай, или содовая, или фильтрованная вода? – Зачем? – спрашиваю я, осознав, что отступаться он не собирается. Он пожимает плечами, но глаз не отводит. – Почему нет? И вообще… я уверен, что твоя жизнь сейчас принадлежит мне, ведь я только что ее спас. – Поверь, – отвечаю я, – тебе не нужна такая жизнь. Даниэль МЫ ОСТАВЛЯЕМ ПОЗАДИ два длинных квартала и движемся на запад, по направлению к Девятой авеню. На своем пути мы встречаем около трех кофеен. Две из них относятся к одной и той же сети (вы видели когда-нибудь человека, который макает пончик в кофе?[10]). Я останавливаю свой выбор на несетевом, независимом кафе – нужно поддерживать маленькие заведения. Мебель тут вся из красного и темного дерева и стоит привычный запах кофе. Это заведение очень необычное. Представьте себе: на стене висит несколько написанных маслом картин, на которых изображены кофейные зерна. Кто бы знал, что существуют портреты кофейных зерен? Кто бы мог подумать, что зерна могут выглядеть такими одинокими? Здесь нет почти никого, кроме нас, поэтому у троих бариста за барной стойкой довольно скучающий вид. Я пытаюсь взбодрить их и заказываю сложносочиненный коктейль в несколько слоев, с добавлением молока разной жирности, карамели и ванильного сиропа. Но их настроение не меняется. Наташа заказывает черный кофе без сахара. Наверное, по этому заказу что-то можно сказать о ее характере. Я уже собираюсь высказать ей свое мнение по этому поводу, но понимаю, что она может воспринять мои слова как расистскую шутку, а это будет очень плохим началом наших отношений (по шкале от Наименее Плохого до Чрезвычайно Плохого; где полная шкала – это Наименее Плохое, Относительно Плохое, Плохое, Очень Плохое и Чрезвычайно Плохое). Она намерена заплатить за нас обоих – по ее словам, это самая ничтожная благодарность за спасенную жизнь. Мой напиток стоит 6,38 доллара, и я намекаю ей, что цена спасения жизни равна по меньшей мере двум замысловатым кофейным коктейлям. Она даже не улыбается. Я выбираю столик в задней части кофейни, как можно дальше от мира. Как только мы усаживаемся, Наташа достает телефон, чтобы посмотреть на время. Он работает, несмотря на трещины экране. Она проводит по ним большим пальцем и вздыхает. – Тебе куда-то нужно идти? – спрашиваю я. – Да, – отвечает она, выключая телефон. Я жду продолжения, но она не собирается вдаваться в подробности. Ей интересно, хватит ли у меня смелости приставать к ней с расспросами, но сегодня я уже исчерпал свой лимит дерзостей (1 = преследовал симпатичную девушку, 2 = орал на бывшего парня симпатичной девушки, 3 = спасал жизнь симпатичной девушки, 4 = приглашал симпатичную девушку попить кофе). Мы сидим в крайне неуютной тишине ровно тридцать три секунды. Я настроен чересчур самокритично, как бывает, когда познакомишься с кем-нибудь и очень хочешь понравиться. Я словно вижу все свои действия со стороны, ее глазами. Не получился ли этот жест слегка придурковатым? Мои брови совсем уползли с лица? Эта полуусмешка сексуальна или я выгляжу так, словно меня хватил сердечный удар? Я нервничаю, поэтому перегибаю палку. Я дую на свой кофе, делаю глоток, помешиваю его, я играю роль настоящего подростка, который пьет настоящий напиток под названием «кофе». Я слишком сильно дую на него, и кофейная пенка разлетается по сторонам. Офигенно крутой парень. Я бы точно стал с собой встречаться (на самом деле – нет). Сложно сказать, но, судя по всему, она все-таки слегка улыбнулась, увидев эту клоунаду. – Все еще радуешься тому, что спас мне жизнь? – спрашивает она. Я делаю большой глоток и обжигаю не только язык, но и все горло до самого пищевода. Господи боже. Может, это знак, что мне пора сдаться? Я определенно не тот, кому суждено произвести впечатление на эту девушку. – Мне нужно сожалеть об этом? – спрашиваю в свой черед. – Я не сильно мила по отношению к тебе. Она прямолинейна, поэтому я тоже решаю говорить прямо. – Это правда. Но у меня нет машины времени, чтобы вернуться в прошлое и поступить иначе, – заявляю я серьезно. – А ты бы так сделал? – интересуется она, слегка нахмурившись. – Разумеется, нет, – поспешно отвечаю я. Она меня что, совсем уродом считает? Извинившись, она удаляется в туалет. Чтобы не сидеть с бесцветным видом, когда она вернется, я вынимаю свой блокнот и приступаю к работе над стихотворением. Я все еще пишу, когда она возвращается. – О нет, – со стоном произносит она, садясь. – Что? – спрашиваю. Она жестом показывает на блокнот: – Только не говори, что ты поэт. Ее глаза улыбаются, но я все равно быстро закрываю блокнот и убираю в карман пиджака. Может, не такая и хорошая была идея. Что я вообще себе придумал со всей этой чушью про «перевернутое» дежавю? Я просто пытаюсь отсрочить свое будущее. Как и желают того мои родители, я женюсь на прелестной американке корейского происхождения. В отличие от Чарльза, я ничего не имею против корейских девушек. Он говорит, это не его типаж, но я не совсем понимаю, что значит типаж. Мой типаж – девушки. Все. С чего мне ограничивать круг знакомств? Я стану чудесным врачом, буду хорош в постели и совершенно счастлив. Но почему-то, глядя сейчас на Наташу, я начинаю думать, что моя жизнь может пойти не по плану. Пусть она нахамит мне, и тогда мы разойдемся по своим дорогам. Не представляю, как мои родители (особенно папа) примирятся с тем фактом, что я встречаюсь с чернокожей девушкой. И все-таки я предпринимаю еще одну, последнюю попытку: – А что бы сделала ты, если бы у тебя была машина времени? Впервые за все то время, что мы сидим здесь, она не кажется раздраженной или скучающей. Наморщив лоб, Наташа подается вперед: – А она сможет отправить меня в прошлое? – Разумеется. Это же машина времени, – говорю я. Она смотрит на меня так, чтобы я понял, как много о ней не знаю. – Путешествие в прошлое – дело затруднительное. – Допустим, мы нашли способ преодолеть все затруднения. Что бы ты сделала? Она ставит свой кофе на столик, скрещивает руки на груди. У нее загораются глаза. – И мы не принимаем во внимание парадокс дедушки? – Нисколько, – говорю я, делая вид, что догадываюсь, о чем она говорит, но ей удается меня раскусить. – Ты не знаешь, что такое парадокс дедушки? Она кажется ошеломленной, словно я упустил какие-то основополагающие знания о мире (например, о том, как делают детей). Она что, любительница научной фантастики? – Нет, – признаю я. – Ну хорошо. Предположим, у тебя есть живой злобный дедушка. – Он умер. Я видел его всего один раз, в Корее. Он показался мне милым. – Ты кореец? – спрашивает она. – Американский кореец. Родился здесь. – А я с Ямайки. Родилась там. – Но у тебя нет акцента. – Я здесь уже довольно давно. – Она сжимает чашку крепче, и я чувствую, что Наташе становится грустно. – Расскажи мне об этом парадоксе, – напоминаю я, пытаясь отвлечь ее. Это срабатывает – она вновь оживает. – Ладно. Да. Допустим, твой дедушка жив и он злобный.