— Знаю, — я прикусила губу, посмотрев в потолок. — Просто… просто сложно это чувствовать, — я повернулась и посмотрела на него в темноте. — Это кажется знакомым. Будто на каком-то уровне я знала. Я знала, что ты был где-то там. Я помню это чувство. Это вызывало у меня грусть. Я почувствовала, как Ревик вздрогнул, но его пальцы не перестали ласкать мою кожу. Несколько секунд никто из нас не говорил ни слова. Прикусив губу, я постаралась разглядеть его и не смогла. — Ты действительно так сильно ненавидел Россию? — спросила я. — Твою жизнь там? В своём сознании я видела орлов, круживших в небе, Ревика, закутавшегося в шкуры и шагавшего по пушистому снегу на снегоступах. Его дыхание клубилось возле рта. У него была чёрная борода. Его волосы были длинными, почти такими же длинными, как сейчас, и он держал винтовку, приставленную к плечу. На другом плече висели какие-то две птицы, болтавшиеся за его спиной. Место, где он жил, было прекрасным. Прекрасным и заброшенным. Я гадала, что бы я делала, проживая вот так. — Там было прекрасно, — сказал Ревик, целуя мою ладонь. — Я не ненавидел то место, Элли. Временами оно даже даровало успокоение. Мне нравилось охотиться. У меня даже имелись животные, о которых я заботился. — Тогда почему? — Почему? Хочешь спросить, почему я был так несчастен? — он пожал плечами. Я чувствовала, что он снова смотрит на меня, но не видела его лица. — Я думаю, Вэш поместил меня туда как в какое-то убежище для медитации, — сказал он, и его немецкий акцент сделался более выраженным. — Знаю, ты мало занималась медитацией, но это вовсе не сводится к улыбающимся буддам и золотистому свету, жена. Я всё ещё справлялся со всеми теми вещами, которые я сделал, будучи Шулером. Сложно было так долго находиться в одиночестве. Сложно было не иметь отвлечений. Чёрт, да в некоторые из тех лет сложно было оставаться трезвым вне монашеских пещер. Я и не осознавал, как сильно опирался на них… на их свет. Понял только тогда, когда ушёл. Подумав над его словами, я медленно кивнула, снова мысленно видя те заснеженные леса. Я чувствовала то, что он говорил. Это казалось правдивым. Я ощущала его одиночество, ужас от мысли о том, чтобы быть одному. Я чувствовал, как он хочет убить это чувство любым возможным способом — сексом, алкоголем, наркотиками, которые он употреблял, будучи Шулером, и показал мне сейчас. — Ты всё ещё был зависим? — спросила я, поворачиваясь к нему. — Это была ломка? Ревик медленно покачал головой. Затем показал одной рукой жест «более-менее». Я скорее почувствовала это своим светом, нежели увидела глазами. — Формально нет, — сказал он, — …в смысле, физически нет. Они провели мне детоксикацию, когда я впервые приехал в Сиртаун. Я пережил ломку, холодный пот, галлюцинации, полный комплект. Я был абсолютно чист к тому времени, когда они послали меня жить с монахами в Памире. Но в России я впервые остался один с тех пор, как ушёл из Шулеров. Мой мозг всё ещё был зависим, если ты понимаешь, о чём я. Я знала много зависимых в Сан-Франциско. Я прекрасно понимала, что он имел в виду. Я услышала, как Ревик снова выдохнул, и глянула в его сторону в темноте. — Для тебя это странно, да? — спросил он. — Что я употреблял наркотики? Нахмурившись, я подумала и об этом тоже. Через несколько долгих секунд я покачала головой. — Не знаю, успокоит ли это тебя, — сказала я. — …Но нет. Это не то чтобы странно. Странно лишь то, что я никогда не знала этого о тебе. Ты никогда не рассказывал мне ничего о том, что ты делал и каким ты был, пока работал на Шулеров. Так что это странно лишь как новая информация. Но не могу сказать, что это расходится с моим представлением о тебе. Ревик хмыкнул, проводя ладонью по лицу. — Из-за других моих выдающихся качеств? Я невольно издала тихий смешок, покачав головой. — Нет, — я повернулась к нему лицом. — У тебя в некотором роде характер зависимого человека, муж. Я никогда прежде не замечала этого из-за того, что в других моментах ты совершенно не похож на других зависимых, которых я знала. Я даже не могу описать это словами, правда… но скажем так, фаза зависимости от наркотиков не противоречит остальным частям тебя, которые я видела. Это даже не противоречит тому, каким ты бываешь со мной. Я почувствовала, как он обдумывает мои слова. Мы оба некоторое время просто лежали и смотрели в темноту, затем Ревик выдохнул, словно отпуская то, о чём он думал. — Ну, потом это закончилось, — ворчливо сказал он. — После России это не было проблемой. Может, после Пирамиды мне просто надо было снова научиться быть одному. А может, мне просто нужно было время принять то, кем я был под началом Шулеров, и какой след это оставило на мне. — След? Я почувствовала, как он повернул голову, посмотрев на меня. Я гадала, может ли он меня видеть. — Это до сих пор живёт во мне, Элли. Абсолютно всё. И всегда будет жить, — он погладил меня по шее пальцами. — Сначала я пытался изгнать это всё из себя, потом переживал депрессию, когда осознал, что это никогда не уйдёт полностью… а потом в некотором роде подружился с этим. Ревик выдохнул, и на мгновение я почувствовала злость в его свете. Его голос сделался хриплым. — Даледжем помог мне с этим. Почувствовав, как сжимаются мои челюсти, я кивнула. Я ещё не отошла от того, что он показал мне про себя и Даледжема. Честно говоря, я не хотела об этом думать. Вытолкнув образы из своего сознания, я покачала головой, посмотрев обратно в потолок. — После этого ты отправился в Лондон? — спросила я нейтральным тоном. — Ведь это я увижу следующим, верно? Лондон? Ревик поколебался, затем скользнул рукой в мою ладонь. Поднеся её к губам, он поцеловал мою ладонь. — Да. — Ты всё ещё ненавидел меня там? Боль выплеснулась из него. Он подавил это чувство, но я ощутила, как он силится удержать всё за щитом. Я чувствовала в нём сожаление и вину. — Отчасти, — тихо ответил Ревик. — Но не большую часть того времени. Тогда мои чувства уже начали меняться. В Лондоне я сознательно начал видеть вещи иначе. Честно говоря, я начал иначе смотреть на вещи и раньше… пока ещё был в России. Но толком не признавал этого, пока не переехал в Лондон. — Почему? — я повернула голову. — Что изменилось? Последовало очередное молчание. Затем Ревик выдохнул, снова источая сожаление. — Ты знаешь, что изменилось, — сказал он. Подумав над его словами и хронологией событий, и о том, сколько мне было лет в образах, которые он показывал до сих пор, я кивнула. Постепенно я осознала, что понимаю. — Мой отец умер, — просто сказала я. Последовало молчание. Ревик сделался таким тихим, что я гадала, не задержал ли он дыхание. Затем он перекатился на спину. Я почувствовала, как он выдыхает и качает головой, но не в знак отрицания. Ещё больше боли выплеснулось из его света, затем он мягко прищёлкнул языком, поворачиваясь ко мне. — Это могло послужить началом, — признался Ревик. — Но дело не только в этом, Элли. Я определенно больше проникся сочувствием к тебе и Джону после случившегося… и к твоей матери тоже. Я также осознал, каким я был ублюдком. К тому времени ненависть полностью ушла. Моё время, проведенное в одиночестве в Сибири, привело к этому. Оно заставило меня увидеть, насколько я проецирую на тебя свои проблемы. Но по-настоящему мои чувства изменились позднее. Как минимум через несколько лет. Я нахмурилась, глянув в сторону его лица. — Почему? — спросила я. Боль выплеснулась из него очередным облаком, голос сделался хриплым. — Ты выросла, Элли. Я смотрела на него в темноте и чувствовала, как где-то в моей груди зарождается боль. Я ощущала частицы того, что жило в его словах, стыда, смятения, когда он осознал, что я уже не ребёнок, и непонимания, как теперь относиться ко мне. Я открыла рот, собираясь заговорить… Прозвучал сигнал моей гарнитуры, оборвавший мои несформулированные слова. Я припоминала, как бросила её на встроенную полку со своей стороны кровати. Звук донёсся оттуда. Буквально мгновение спустя раздался сигнал гарнитуры Ревика, на сей раз со стороны складного столика, за которым мы оба ели завтрак как будто сто лет назад. Осознав, что именно означал данный сигнал, я сглотнула, полежав ещё секунду, хотя знала, что надо ответить.