После небольшой паузы его челюсти сжались. — Она останется со мной, Высокочтимый Мост, — прямо сказал он. — На протяжении всего времени. Посмотрев на него несколько долгих секунд, я невольно фыркнула. Сделав широкий жест рукой, я пригвоздила его взглядом. — Ладно, — сказала я. — Значит, она на твоей ответственности. Во всех отношениях, брат. Я видела, как его глаза дрогнули. К сожалению, я также увидела там такое сильное облегчение, что это заставило меня снова разозлиться на него. Честно, я до сих пор не могла поверить. Бл*дский Балидор, из всех возможных кандидатур. Как он может быть таким слепым? «Тебе хуже, придурок, — подумала я так громко, что все за столом наверняка услышали. — Gaos di'lalente. Видящие невероятно тупы, когда дело касается их членов». Воцарилась тишина. Затем я услышала смешки, скрываемые за покашливанием, в том числе и от Ревика… и от Юми, которая сидела по другую сторону от Ревика. Открыто усмехнулась лишь Тарси, с которой мы поддерживали контакт по виртуальной связи. Даже Джон криво улыбался, когда я глянула на него; хотя я заметила, как он хмуро покосился на Балидора. Скрыв улыбку за мускулистой ладонью, Врег поклонился мне и показал уважительный символ Моста. — Очень хорошо, — сказал он. — Мы немедленно приступим к приготовлениям, Высокочтимая Сестра. Балидор держал свой чёртов рот на замке — мудрый поступок с моей точки зрения. Глава 22. Старые раны Мои глаза распахнулись. Я корчилась на жёсткой земле, вся вспотев, несмотря на ледяной воздух, и из моего рта валил пар. Поначалу я не могла думать, не могла вспомнить, где нахожусь. Мерцающие зелёные стены перекатывались рябью перед моими глазами. Они были забрызганы водой и кровью; образы улыбки Териана искажались столь сильной болью депривации, что она как будто разрывала меня на куски изнутри. От этой боли невозможно было думать, дышать… она притягивала меня из места в моём разуме и сердце, о котором я почти забыла. В той боли было так много тоски. Так много тоски и, боги… так много любви. Я забыла, как же плохо было в самом начале. Я забыла глубину той боли, как она словно раздирала меня надвое просто из-за дыхания. Я забыла, каково это — верить, что я одна это чувствую. Тогда я думала, что влюбилась в призрака. Более того, я думала, что любила того, кто ко мне совершенно ничего не испытывал. К тому времени я была отвергнута им на стольких уровнях, столькими способами. Я знала, какой я была идиоткой, оплакивая его с такой силой, но ничего не могла с собой поделать. Не гордость заставила меня попытаться оттолкнуть его. Это был ужас перед мыслью, что я никогда не выберусь из этой ситуации, что он никогда не перестанет причинять мне боль, даже после смерти. Я была так уверена, что я для него никто. Я была так уверена, что я для него — лишь религиозный символ, да и к тому же весьма разочаровывающий. Слишком несведущая, чтобы знать что-то о видящих. Слишком слепая, чтобы стоящим образом использовать свой свет. Возможно, иногда я бывала другом или знакомой, но в основном являлась лишь грузом ответственности, той, кто по-детски запала на него, и он не мог развеять эти чувства, как бы часто ни отталкивал меня. Он не хотел секса со мной или даже настоящей дружбы. В то время он лишь пытался избегать меня на протяжении всего того периода, что я его знала. Затем я вспомнила, каково было в Индии. Я вспомнила, как лежала в доме Вэша на тюфяке, застеленном шкурами, и прокручивала в голове воспоминание о том, как он трахал женщину на корабле, пыталась убедить себя, какой я была тупой и заблуждающейся. В тот период я так усиленно пыталась отпустить его. Я старательно пыталась жить дальше, найти своё место среди видящих, даже если они обращались со мной как со священным артефактом, а не как с живой личностью. Я была уверена, что если Ревик жив, то он продолжит бежать от меня. Чувствуя, как он тяжело дышит рядом со мной, а его свет кружит безудержными арками, я закрыла глаза, перекатившись на бок. Думая о том, что он показал мне, о боли, которую он испытал из-за меня, из-за убеждения, что оттолкнул меня и навеки разрушил наши отношения, я прикусила язык до крови. Всё время своего отсутствия он был откровенно помешан на мне. Он был откровенно помешан на всех вещах, которые сделал неправильно в отношении меня. Ревик и раньше рассказывал это, но увидев это теперь, я осознала, что какая-то моя часть не верила ему. Когда я увидела его в Лондоне, стало ясно, что что-то изменилось, но если честно, я думала, что дело в заточении. Я думала, что он передумал насчёт меня, пока был в плену — может, потому что провёл столько времени с двумя моими лучшими друзьями. Если честно, я не знала, что в нём поменялось. В тот момент я была так до умопомрачения влюблена в него, что не позволяла себе слишком задаваться вопросами. Подумав об этом теперь, я вздрогнула и сильнее прикусила язык. Я вспомнила, какой беспомощной в этом отношении я ощущала себя, и как я это ненавидела. Я никогда и ни к кому такого не испытывала. Я никогда не была не в силах контролировать свои чувства или сдержать своё сердце. Закрыв глаза, я постаралась взять под контроль свой свет, свой разум. Но это казалось почти невозможным. Я снова чувствовала его. Я ощущала, что Ревик позади меня и наблюдает за мной. Ощутив его свет в своём, его боль, вплетающуюся в меня и притягивающую, я подавила жёсткий и резкий укол боли, как будто пронзивший мою грудь. Прикусив губу, я заставила себя заговорить, хотя бы чтобы отвлечься от тех ранних дней, от того, что я помнила и ненавидела. Я почти ненавидела его за то, что он напомнил мне это. Я ненавидела то, что чувствовала в те месяцы, думая, что он погиб. Я ненавидела вспоминать, какой я тогда была — какой слабой, полностью пребывающей в его милости я была. — Зачем тебе понадобилось показывать мне это? — я вытерла лицо, и мой голос звучал хрипло. — Сейчас? Когда Касс едет с нами? Подумав об этом аспекте, о котором, честно говоря, и не задумывалась, я ощутила ком в горле. На глазах выступили слезы вопреки моему желанию. Я постаралась заблокировать образы, но не могла. Я не могла это заблокировать. Чем сильнее я подавляла, тем сильнее накатывали воспоминания, только теперь они принадлежали Ревику, а не мне. Я видела, как он лежал там, дрожал в темноте, терял сознание, потом пробуждался и хотел меня так сильно, что кричал и звал меня в темноте. Я видела, как Джон и Касс пытались успокоить его, чтобы он заснул. Я чувствовала боль в его сердце, ту сокрушительную, нескончаемую боль, его плач, когда Териан говорил, что я мертва, или что он насилует меня в соседней камере… или что другие Шулеры забавляются со мной, готовя для Галейта. Почему-то эти эмоции переносились сложнее всего… даже сложнее наблюдения за тем, как Териан избивает его, раздевает догола; даже сложнее тех частей, где Териан принуждал его к сексуальным актам с моими друзьями ради собственной забавы. Моё горло болело от жажды, которая была не моей, а желудок скручивало от голода. Всё это было пропитано болью разделения, делавшей голод и жажду ещё более невыносимыми… но именно боль в его сердце ощущалась так, будто это реально может меня убить. Я чувствовала, как он лежал там и мечтал, чтобы это правда убило его. Я всё ещё не шевелилась, когда Ревик потянулся через меня в темноте. Мягко дотронувшись ладонями до моей талии, он светом подтолкнул меня поднять голову и передал флягу с водой. Я подумывала сказать ему, что мне это не нужно. Я подумывала сказать ему, что я знаю — это всё в моей голове. Я знала, что на самом деле не испытываю жажды и просто резонирую с его воспоминаниями, чувствуя, как он лежал в той камере и чувствовал такую жажду и голод, что не мог нормально думать. Но я этого не сделала. Вместо этого, открутив крышку, я сделала несколько больших глотков. Его рука тем временем обвилась вокруг меня. Я чувствовала в этом тягу, нежелание отпускать меня, переставать прикасаться ко мне. — Прости, — сказал Ревик. — Я стараюсь идти в хронологическом порядке. И мы дошли до этого момента. На мгновение убрав флягу от рта, я кивнула, прикусив губу. Я это понимала. Я знала, что мы делаем. Я сделала ещё один большой глоток воды.