— Да, большей частью. — А кто в меньшей? — Мне неприятно кого-то обличать. Они были сбиты с толку. — Ноя настаиваю, чтоб ты сказала. — Возможно, вы уже слышали, что несколько знатных персон проявили строптивость. Однако стоило прочитать им ваше письмо — и они одумались. — Кто? Ты не должна ничего скрывать от меня. — Ну, главным образом мирза Шокролло, главный казначей, и его приверженцы. — Понятно. Я это учту. — Благодарю вас. Брат, могу ли я теперь говорить о делах дворца? Пери была чуть слишком настойчива, но никто не мог сказать, когда он снова позволит ей встретиться с ним. Глаза Исмаила без конца оглядывали комнату, словно что-то искали. — Что такое, сын мой? — спросила Султанам. — Ничего, — ответил он. — Я должен идти. Резко поднявшись, он дал понять, что прием окончен. Удивленные, встали и мы. — Благодарю вас за посещение. Оставляю вас, угощайтесь, а я пока займусь неотложным делом. Он даже не даровал благородным женам милость своего присутствия на трапезе! В замешательстве они глядели друг на дружку, и только Султан-заде явно испытывала облегчение. Мать Пери и Зару-баджи нарушили неловкое молчание шумными поздравлениями Султанам. Я принял у Пери сырой платок. — Что с ним? — тихо спросила она. — Боюсь, что он забылся, — шепнул я. — Если бы не вы, не видать ему власти. — Да, признает он это или нет. — Возможно, ему требуется время, чтоб освоиться. Должно быть, трудно сегодня быть узником, а завтра стать шахом. — Я словно говорила с отшельником, отбросившим всякую учтивость, — сказала она, побледнев. Вошли слуги со скатертями и первыми блюдами трапезы — жареным и тушеным мясом, — но Пери сказала, что у нее нет аппетита и она не останется. Когда она прощалась, ссылаясь на женские недомогания, Хадидже обеими руками поправила платок, скрывавший ее волосы, и поймала мой взгляд, а я поправил свой пояс — это был наш сигнал, что попозже вечером я появлюсь, и она глянула через правое плечо, что означало согласие. Совсем поздно, когда уже взошла луна и слышался лишь вой шакалов, я встал с постели, чтоб повидать Хадидже. Облако скрыло луну, и мне пришлось считать шаги в поисках тропинки, что вела к ее жилью. Когда я добрался, караульный евнух спал прямо на земле головой к двери, рот открыт, обмякшая рука едва держала оружие. Тем лучше для меня: сберегу монету. Перешагнув через него, я вошел в здание, тихо прокрался по коридору к двери Хадидже и отворил ее. Несмотря на поздний час, она была одета и сидела в темном углу комнаты. Я сел рядом и взял маленькую смуглую руку в свои. — Как мне надо было увидеть тебя! — сказала она. — Стражника прошел без осложнений? — Он спал как мертвый. Хадидже улыбнулась. — Я добавила сонного зелья в кувшин вина и предложила ему, — призналась она. — Зачем? — Чтобы он не узнал, что ты здесь был. Никто не должен знать, — страстно шепнула она, обвила руками мою шею и уткнулась мне в грудь. Щека ее оказалась мокрой от слез. — Хадидже, душа моя, что тебя мучит? — озадаченно спросил я. Тело ее вздрагивало. — Я должна достаться другому. У меня перехватило дыхание. Крепко обняв, я гладил ее волосы и вдыхал запах розового масла, которым она мазала виски. — Увы, я надеялся, что это будет не так скоро. Она все прижималась ко мне, и я ощущал закругления ее грудей и думал о том, что вот-вот она так же будет прижиматься к кому-то другому. — Возлюбленная моя, как я буду тосковать по тебе! — И я, — сказала она; слезы струились по ее щекам. — Кто твой суженый — воин из провинции? — Намного лучше. — Вельможа двора? — Снова ошибка. — Но что может быть лучше? — Ты не поверишь. Сам новый шах. — Ах! — вскрикнул я от неожиданности. — Правда. — Как дивна твоя судьба! Когда ты болела на борту невольничьего судна, когда тебя и твоего брата палило солнце, когда вас пинали и бранили, могла ли ты подумать, что станешь царицей? — Никогда, — сказала она, — разве что в мечтах. Конечно, это временный брак. Шах сбережет свои четыре законных брака для жен из хороших родов, с которыми он пожелает заключить союз. — Пускай! Однажды ты станешь матерью его ребенка, у тебя будут свой дом и свои слуги. А если ты родишь сына, который будет жить и процветет, ты станешь могущественной, как Султанам. Я бормотал ерунду, чтоб не думать об ужасной правде: единственная услада, остававшаяся мне в этом мире, будет отобрана и отдана человеку, который ничем ее не заслужил. — Рада буду иметь свое хозяйство, а не служить чужим прихотям. — Как это все произошло? — Как только Исмаила освободили из тюрьмы, Султанам начала говорить, что ищет ему жену. В своих письмах он беспокоился, что сумел зачать лишь одну дочь. Султанам думает, что кто-то навел на него порчу, и полна решимости снять заклятье. Он женится на нескольких благородных девах, чтоб укрепить единство родов, но я должна стать первой женщиной, которая придет на его ложе. Султанам советовалась с предсказателями и думает, что я рожу ему сына. Она приказала мне носить амулеты и сообщать обо всех наших делах — какая она назойливая! — Она не сможет получить такую власть над родовитой женой, которую он возьмет, так как у той будет собственная мать-советчица, — сказал я. — А отдать тебя своему сыну она будет просто счастлива, потому что сама убедилась в твоем чудесном нраве. — Я всегда старалась, даже когда мне было неохота служить. — Ты воистину заслужила эту награду. — И печаль снова стиснула мне горло. — Иншалла, Джавахир, ты так добр. Ты всегда был добр. Голос мой осекся, горе было таким острым, что я не смог продолжать. Хадидже прижалась своим лицом к моему, и слезы, что текли по ее щеке, стали моими. Мы приникли друг к другу, словно могли навсегда остаться соединенными. Хадидже дотянулась до моего кушака и развязала его. Съеденные днем бараньи яйца, казалось, взбурлили мою кровь, и я положил ладони на ее ключицы, а потом стянул с нее платье через голову. Я снял камзол, рубаху, шаровары и тюрбан, а потом нежно потянул ее на подушки. Начал с легчайших покусываний ягодиц, поддразнивания мягкой щедрой плоти. Пропутешествовал до ушек и покрыл поцелуями, затем позабавил ее губы кончиком языка. Ненадолго оставив те части, что уже взывали ко мне, спустился к подошвам. Я вылизывал и теребил, я слышал, как учащается дыхание Хадидже, пока оно не зазвучало так, словно она готова забыть себя прямо сейчас. Я взошел обратно по икрам и бедрам, чтоб вернуться к ее грудям, таким круглым и крепким, и поцеловал рубины, венчавшие их. Она медленно перекатывалась с бока на бок, подставляя мне сперва одну грудь, затем вторую. Насытившись, я двинулся вниз; встав перед нею на колени, я положил ее ноги себе на плечи и начал впивать ее верность. Сначала дразнящими, скользящими движеньями, от которых она становилась все неистовее, и я все медленнее скользил в ней всем языком, вжимаясь лицом в исходящую пылом пещеру, и наконец, когда ее глаза остекленели, как после чаши крепкого банга, вновь дотянулся до ее сосков и с величайшей нежностью огладил их. Она взмокла, словно плодородный оазис, и я ощутил, будто пью млеко и мед рая. Потом я застал ее врасплох, снова вонзив в нее язык, и вскоре ноги Хадидже задрожали и напряглись так, что едва не отбросили меня. Глаза закатились, пальцы впились в подушки. Я нежно держал ее, пока она не оттрепетала. Некоторое время она оставалась неподвижной, и мне слышно было лишь ее тихое дыхание. Затем она перекатилась на меня и обняла. — Никто не заменит тебя, — сказала она. Глубокая печаль захлестнула меня, когда я представил, сколько женщин встречу лишь для того, чтоб сказать им потом «прощай», когда они найдут кого-то в мужья. Многие женщины жаждут детей, а это именно то, чего я не дам им. Но ведь я все равно мужчина, верно? Отдохнув, Хадидже занялась мною. В ее объятьях, окутанный ароматом франкских благовоний от ее волос, захваченный всем, что выделывал ее рот, я смог на мгновения забыть о том, что готов был потерять. К рассвету — очень близко к рассвету — мы наконец унялись. Я поспешил натянуть шаровары и остальную одежду. Потом встал и, коснувшись ее гиацинтовых кудрей, нежно попрощался. — Когда ты придешь? — спросила она. — Никогда.