Агент Таша быстро шла по ночному Иоаннесбургу. Работа заканчивалась поздно и приходилось долго идти пешком до ближайшей автобусной остановки. Она, конечно, могла бы позволить себе вызвать такси, но уборщица, уезжающая на такси, точно не прибавила бы легенде достоверности. Сегодня они с Тандаджи наконец нашли то, что искали. В личной спальне Смитсена, куда прилежную и чуть глуповатую горничную допустили буквально накануне, они обнаружили вторую дверь в шкафу. За ней оказалась маленькая комнатка, почти абсолютно пустая, но чисто убранная. Вделанное в стену матовое выгнутое внутрь черное зеркало из вулканического обсидиана размером в две ладони было похоже на круглый глаз. На зеркале — странные знаки по окружности, при взгляде на которые начинала болеть голова, а они сами словно прыгали в глазах, кривляясь и изгибаясь. Это был запрещенный артефакт, позволяющий вмешиваться в сны человека. Присутствовали тут и другие магические предметы, недопустимые к использованию, — самый безобидный мог подчинить человека, если у владельца имелась хотя бы капля его крови. Крупнейшая коллекция нелегальных артефактов — то, что нужно. На выходе из комнаты они чуть не попались. Ничего удивительного в присутствии там самой Таши не было, но Тандаджи работал дворником и обязан был находиться вне дома. Помощник Смитсена, так не вовремя вернувшийся домой, скользнул по целующейся у комнаты хозяина парочке острым взглядом и потребовал прекратить блуд в доме, пообещав рассказать обо всем начальнику. «Хозяин этого не терпит, — проскрипел он, — так что считайте, что вы уже уволены». Тандаджи в своей роли тидусского имигранта, плохо знающего язык, коверкая слова, заявил «Хас-зяину сам мусчин, он миня паймета» и с достоинством удалился, поэтому отдуваться пришлось Таше. Опустив глаза, приседая, кланяясь и извиняясь, умоляя не рассказывать Смитсену, как и положено бедной работнице, она чувствовала внимательный взгляд помощника и старалась вовсю. Кажется, он поверил. Во всяком случае, ощущение опасности ушло. Таша не сильно расстроилась из-за предполагаемого увольнения. Конечно, лучше было бы ей продолжать работать, пока дело не решится, но уволят — так уволят. Дальше дело уже за официальным обыском в присутствии магов и духовников, и агент Таша спешила в Управление, чтобы сообщить начальнику о результатах работы. Игорь Иванович лично приказал при появлении каких-либо новостей сразу же сообщать ему. Ночной город приветливо мигал глазами фонарей, обдувал теплым ветерком, а до прибытия автобуса оставалось минут пять, когда она подошла к остановке и закурила в ожидании транспорта. Улицы были на удивление пустынны, хотя столица обычно не спала круглые сутки. По шоссе мчались машины, а вот людей практически не было. Каким чудом Таша почувствовала нападение, сказать сложно. Видимо, не прошли даром ни тренировки по развитию интуиции, ни занятия боевыми искусствами. Вот она стояла и курила — и тут же метнулась в сторону, развернулась, впечатала первому нападающему сигарету в лицо, проскользнула мимо второго и побежала, наклоняя голову и ожидая выстрела. Это только в приключенческих романах одна героиня легко раскидывает семерых мужиков, при этом еще и успевая многословно думать, а частенько и длинненько поболтать с ними о том, как они дошли до жизни такой. В реальности все проще — мозг отключается, тело работает на рефлексах, а ум даден, чтобы понимать, когда нужно бежать. Благо, бегом агенты тоже активно занимались. Она уже довольно далеко убежала, когда услышала, что один из нападавших что-то выкрикивает ей вслед, и догадалась-таки нажать кнопку тревоги, вделанную в манжет курточки. В следующую минуту наведенное проклятие сбило ее с ног, парализуя, перемалывая кости, иссушая и высасывая жизнь. Агент Тандаджи, известный у Смитсена как Ману, работал, в отличие от Таши, с проживанием в доме и со Стрелковским виделся в редкие выходные. В эту пятницу его не отпустили, а он и не настаивал. Связной всегда служила Таша. Дворнику выделили маленькую пристройку у гаража, и он с утра до вечера махал метлой, намывал дорогу перед гаражом и крыльцо, убирал и сжигал листья, следил за кошками хозяина и исполнял мелкие поручения. Вставал Тандаджи рано, в пять, чтобы успеть убрать двор до появления медиамагната, и ложился, соответственно, тоже рано. И прокравшимся в каморку людям с приказом брать его живым для допроса это было прекрасно известно. Сухощавый сутуловатый дворник дернулся, замычал, когда ему, зажав рот и приставив к шее нож, ловко вязали руки. Здесь обошлись без заклинаний, тидусс явно был напуган и, пока его вели на допрос, с ужасом повторял: «Я ничего ни краль, добруе господины, нет-нета, не краль я». Привели его в комнату на втором этаже, где уже ждал, привалившись к столу, господин Смитсен и его помощник Щеглов. Увидев хозяина, тидусс завопил еще громче и неразборчивей, пока его привязывали к стулу, кричал «Я честна!» и «Крошка чужу никогда не браль». Смитсен недовольно нахмурился и посмотрел на толстяка — тот вполголоса проскрипел: «Говорю тебе, наверняка он с девчонкой заодно, хоть в комнате и только ее следы были». Смитсен подошел к застывшему в ужасе дворнику, сжал его виски руками, брезгливо поморщившись из-за обильного пота, заливающего от страха лоб служащего. Тандаджи показалось, что ему буквально проткнули голову. Он вполне натурально завизжал, а Смитсен, вглядываясь в его глаза, будто не слыша криков, произнес: — Не могу прочитать, желтые и коричневые мне неподвластны, там другие духовные практики. — Тогда, — подал голос толстяк, морщась от криков дворника и заверений в своей преданности, — может, стандартным способом? Щеглов облизнулся. И столько надежды было в его голосе, столько предвкушения, что медиамагнат покачал головой и сказал: — Ну давай, вызывай Симеона, но сам присутствовать не будешь. Щеглов опустил уголки рта и как-то осунулся, но послушно вышел в дверь — видимо, за таинственным Симеоном. Хотя ничего таинственного для Тандаджи в этом не было, намеки вполне прозрачны. Он, не прекращая всхлипывать и бормотать с тидусским акцентом: «Хос-зяин, я нисего не сделаль, честна слова, клянуся крылями богини», еще раз просчитал обстановку. Двое охранников у двери, с пистолетами и шокерами. Двое у стен, сам Смитсен у стола, на единственном окне решетка. Значит, выход только через дверь, и нужно ловить момент позже, когда его поведут — если поведут — по коридору в пыточную. — Может, сами все расскажете? — спросил Смитсен, с насмешкой глядя на него. — Ваша игра очень убедительна, честное слово. Но утомляет. Расскажете — избавите себя от боли, а меня от неприятного зрелища. — И он, наклонившись к отшатнувшемуся в страхе дворнику, доверительно добавил: — Понимаете, не люблю вида крови. И насилия. А приходится звать мастера-дознавателя… — Хос-зяин-на, — всхлипывал дворник, — богиняй клянуся, не браль я нисего! — и мелко трясся, очень достоверно. Смитсен внимательно посмотрел на него, покачал головой и, больше не обращая внимания, сел за стол, включил стоявший в углу телевизор, переключил на правительственный канал. Там королева как раз пекла детскую творожную запеканку, заодно рассказывая про своих детей и их воспитание. Гости студии сидели, открыв рты. — Что делает, а, стерва, — с восхищением сказал Смитсен и вдруг, погрустнев, покачал головой и снова произнес: — Как я не люблю насилие… За дверью раздались шаги, и в комнату вошли два человека — Щеглов и крепкий, плечистый невысокий мужик в возрасте. — А, Симеон, — медиамагнат поманил его к себе, — смотри, это наш дворник. Он, к сожалению, не хочет нам ничего говорить. Зачем его подружка залезла туда, куда не следует, на кого он работает, успел ли передать сведения или нет. Пусть скажет, хорошо? Позовешь, когда заговорит. Только… давай сначала без крови попробуем. И Смитсен, толкнув застывшего в надежде на то, что его забудут, Щеглова в спину, понукая того выйти, аккуратно затворил за ними обоими двери комнаты. Тандаджи понял, что выводить отсюда его никто не будет. И что если он и покинет эту комнату, то только вперед ногами, потому что слишком много сказал при нем Смитсен, чтобы оставлять его в живых. «Мастер-дознаватель», а по-простому палач, не обращая внимания на бледного от страха дворника, расстелил вокруг него целлофан, насвистывая, открыл сумку, достал инструментарий. Прикрепил пару электродов на виски задержанному, пару на тыльную сторону рук. Присоединил их к какому-то аппаратику с разноцветными кнопочками. Аппаратик был агенту Тандаджи знаком по курсу «Ментальное воздействие и дознавательское дело», и знакомиться с ним ближе, на собственной шкуре, очень не хотелось. Достаточно было неприятного казуса с мокрыми штанами однокурсника, который вызвался опробовать его прямо на профильной лекции. Аппарат не калечил, не убивал — во всяком случае, напрямую, но от страха вполне могло остановиться сердце или переломаться руки-ноги из-за попыток выбраться, уйти от боли. Известно, что инфразвук вызывает у части животных приступы неконтролируемого страха, когда инстинкт заставляет бежать со всех ног, подальше от места излучения. Человек мало чем отличается от животных, поэтому и принцип работы был прост — зачем причинять боль, чтобы вызвать страх, если можно напрямую воздействовать на сознание человека? Инстинкт выживания всегда сильнее любого другого, в том числе тренированного навыка. И нет опасности, что объект допроса помрет от потери крови или прочих травм, несовместимых с жизнью. — Итак, — скучно сказал «мастер-дознаватель», — что вы искали в комнате хозяина? Кому успели передать информацию? И нажал на кнопку, наблюдая, как начинает корчиться, дергаться и орать связанный обливающийся потом тидусс. Через час в особняк Смитсена ворвалась оперативная группа с закрытыми лицами, в форме без знаков различия, сопровождаемая несколькими оперативниками с камерами. Уложила охрану, прочесала комнаты и вытащила Тандаджи. Тидусс отделался сломанными от судорог запястьями и сорванным голосом. Зато отснятого видеоматериала — в том числе и в тайной комнате — хватило, чтобы старший следователь тут же, при включенных телекамерах, арестовал Смитсена и его помощника за незаконное удержание человека, применение к нему пыток и занятия черным ведовством. Смитсен не сопротивлялся. Он с насмешливой улыбкой позволил заковать себя в наручники и послушно ушел за оперативниками. Игорь Иванович, получивший в конце вечера сигнал тревоги от Таши и информацию от группы поддержки о том, что обнаружено ее тело, не стал ждать. Он понимал, что просто так ее убить не могли — значит, они с Тандаджи что-то обнаружили. Что-то, что можно было скрыть, убрав агента. И раз убили одного, то вероятнее всего убьют и другого, и тогда полученная ими информация до него так и не дойдет. Времени готовить и внедрять к Смитсену других агентов просто не было. Ну а закрытую форму оперативники надели ради той ничтожной вероятности, что ничего указывающего на принадлежность Смитсена к черным найти не удастся, и тогда придется просто вытаскивать агента, не оставляя доказательств того, что ворвавшиеся служат короне. В субботу утром вышла разоблачающая программа с кадрами, снятыми в доме магната и известием об его аресте. Его адвокаты, однако, заявили, что все это подстава и арест вызван политическим преследованием. Народ был в раздумьях, но лететь на площадь с требованием освобождать узника не спешил. Тем более что впереди был праздник. — Имя? — Лоран Фабиус Смитсен. — Возраст? — Сорок восемь лет. Изящно одетый мужчина сидит напротив старшего следователя и доброжелательно улыбается. — Род занятий? Мужчина задумывается. — Род занятий?! — Ну, пишите — владелец газет, телеканалов и журналов, — усмехается Смитсен. — Дом по адресу Императорский переулок, 36 принадлежит вам? — Да. — С какой целью вы похитили и пытали служащего у вас дворника? — Дворника? — задумчиво спрашивает Смитсен. — Ману Тандаджи у вас служил? — Да. — Его нашли в комнате через одну от вашего кабинета привязанным к стулу, в окружении ваших охранников, с вашим служащим, который допрашивал его с помощью аппарата «Смык-1813». — Понятия не имею, о чем вы, — с удовольствием говорит Смитсен. — Я целый день работал, криков не слышал. Самоуправство, наверное. Следователь, нехорошо прищурившись, смотрит на Смитсена. В разговор вступает стоящий за ним штатный маг Зеленого крыла. — За вашим кабинетом обнаружена комната с запрещенным магическим инвентарем, господин Смитсен. Тоже понятия не имеете, о чем это мы? — Не-е-ет, — растягивая слова, словно издеваясь, говорит Смитсен. — На Черном зеркале ваши отпечатки, господин Смитсен. — Понятия не имею, как они туда попали, господин дознаватель. И Фабиус Смитсен тихо, с удовольствием смеется, пока ему надевают наручники, чтобы отвести в камеру под Зеленым крылом, — будто ему нравится то, что с ним происходит. Королевский бал-маскарад и созданный для того, чтобы его не отменять, День Единения с народом, обещали стать событиями года. С самого утра воскресенья дворец напоминал растревоженный улей. Вернулись большинство придворных, заняв отведенные им покои. Дамы щебетали, обсуждая свои наряды и порядок танцев. Кавалеры использовали момент, чтобы уничтожить дворцовые запасы коньяка и поговорить о делах, и заодно подумать, кого из понаехавшего дамского цветника можно будет на маскараде зажать в уголке, пользуясь относительной анонимностью. Швеи и костюмеры дошивали последние маскарадные костюмы, повара сбивались с ног, готовя закуски, декораторы доводили залы до совершенства, ответственные за фейерверк проверяли оборудование, церемониймейстер пил утиные яйца, чтобы, не дай боги, при объявлении приезжающих высоких гостей не заскрипел или не сорвался голос. В городе у простых горожан тоже было неспокойно, но как-то радостно-неспокойно. Еще в субботу на площадях открылись ярмарки с торговыми теремками, в которых можно было купить все — от расшитых красными и черными петухами передников до искусных изделий ювелиров; поесть тут же на выставленных длинных дубовых столах запеченное на углях мясо, запивая его горячим вином, чтобы согреться вечером, или холодным пивом, чтобы охладиться жарким днем. Торговля шла бойко, несмотря на кризис. А между поставленных полукругом столов и окружающих их палаток приготовили деревянный настил для танцев, собрали сцену, окружили их светящимися ночью фонариками и аппаратами для цветомузыки. Днем на сцене выступали популярные артисты, планировалось выступление цирка и конкурс танцевальных групп, соревнующихся в национальном рудложском танце — болерне — бойком, веселом, с притопами и парными кружениями. В полдень должно было начаться карнавальное шествие по главным улицам всех крупных городов, а в мелких городках люди просто надевали маски, костюмы и выходили веселиться в центр. Равнодушным не остался практически никто. В вычурных купеческих домах тоже царил переполох. Тонкие и пышные, бледные и румяные, купеческие дочки мечтали выйти замуж за аристократа, а купеческие сыновья — окрутить дамочку голубых кровей. Отцы семейств наставляли отпрысков, дабы те не опозорили их вольным поведением. Многие на этом не ограничились и срочно, как только в четверг доставили приглашение, вызывали консультанта по этикету, который проводил экспресс-курс обучения правилам высшего света. Купеческие жены томно вздыхали, надеясь уломать мужа на покупку какой-нибудь королевской драгоценности, а их мужья довольно похлопывали по тугим кошелькам кулаками и новыми глазами смотрели на своих возбужденных будущим балом жен.