–Всё хорошо, дорогая сестра. –Но мне почему-то кажется, что этот брак не принесёт тебе счастья. Невеста красива и спесива, она не в состоянии любить кого-то, кроме себя. Вечером, уединившись с новобрачной в спальне, Норман заметил на её лице смущение. –Стесняешься? –Да,– пролепетала та. –Я отвернусь, а ты раздевайся и ложись,– пошёл навстречу её боязни Сэндл. После раздевания Наяда зажмурилась и лежала в ожидании. Супруг тоже скинул одежду, усмехнулся тому, что суженая даже не предприняла попытку подглядеть. Он лениво залез под одеяло. Жена, как испуганный, лесной зверёныш зажалась и отодвинулась на край кровати. Но требовательные руки мужчины достали её, сняли ночную сорочку, ощупали. После интима Нормана подмывало спросить: «В чём выражается твоя любовь, дорогуша, если ты даже прикоснуться ко мне боишься?» Утром Сэндлер проснулся, а жены в постели уже не было. Встал, помылся, оделся, спустился в столовую к завтраку. Тёща с кислой миной едва кивнула. Тесть радостно улыбался, подмигивая. Наяда отчего-то была недовольна, мужа будто и не видела. «Ого, да она – стерва»,– изумился Норман. Новоиспечённая миссис Сэндлер скомкала салфетку для чаепития, что лежала перед ней, швырнула этот кусок ткани в лицо служанки, отчитывая неряху: –Грязно, как в доме у рабочих с окраин! Служанка жалко съёжилась. –Дорогая, зачем кричать? Если прислуга не справляется, может, нанять ещё несколько рабочих рук?– сделал замечание Норман. –Обычно, если прислуга никудышная, и не справляется с обычным объёмом работы из-за своей лени – таких работников увольняют!– не успокаивалась Наяда. Служанка заплакала. –Госпожа, я исправлюсь,– умоляла девушка сквозь слёзы. –Ступай в кухню с моих глаз!– опять кричала миссис Сэндлер, и сама встала из-за стола, и ушла вслед за убежавшей молодкой. –Переволновалась вчера девочка,– выгораживал дочь отец. –У меня тоже пропал аппетит,– сообщила Джобет и тоже ушла. «Неужели Наяда добивалась меня только из-за раненого самолюбия?»– задумался Сэндлер, анализируя поведение жены. Ночью, после очередного интима, он высказал ей: –У меня каждый раз, когда я ложусь с тобой в постель, ощущение, будто я ласкаю тебя там, на берегу реки: ты такая холодная, отчуждённая, что мои ласки никак не доходят до твоей души. –Аристократка не должна уподобляться шлюхе с её животной ненасытностью. –Да, в благовоспитанном обществе принято иметь вместо жены лягушку. Я пойду в свою спальню, а то от тебя веет морозом. Заходи ко мне, когда надумаешь обнять меня, но, уверен, что это событие, если произойдёт, то лет через десять. Наяда не удерживала его. В кабинет Освальда вошли его сыновья и Оттавия. Артур заявил: –Мы тоже убежим из дома, если Вы, папа, будите настаивать на нашей отправке в Сэндхерст. –Бунт! Это ты виновата, Малевольти, что мои дети стали своевольны! Они берут пример с тебя! –Они требуют благ для себя, разве плохо бороться за свои привилегии? Они вправе сами решать свою судьбу,– вскинулась Отта. –Ладно, оставайтесь возле юбки,– недовольно пробубнил Боу-старший,– Как бы после не пожалели. Карьера военного – самая престижная в нашем королевстве. –Я не думаю, что мы пожалеем о том, что в нас никто не будет стрелять,– отпарировал старший сын. «А Артур не промах, башковитый»,– отметил глава семьи. Когда мальчики подошли к двери, отец окликнул их вновь: –Стойте. Торнтоны не говорили вам куда собирались? –Нет, папа,– уверенно, в голос отрицали дети. –Тогда искать их бесполезно. Они могли наняться юнгами на любой корабль в порту и уплыть хоть в Африку, хоть в Америку,– заключил Боу. Прошло три месяца. Начало зимы выдалось ветреным, промозглым. В один из таких непогожих дней в галантерейный магазин госпожи Малевольти вошёл барон Сэндлер в тёплом рангоуте и в величественном цилиндре. Чтобы скрыть свою взволнованность он улыбнулся. Оттавия смутилась. Почему-то её язык отнялся предлагать товар. У неё возникло двоякое, противоречивое чувство. С одной стороны её душа отозвалась болью воспоминаний, когда этот адвокат бестактно требовал от неё откровений об интиме с Боу; с другой стороны его восхищённый взгляд в тот день льстил её самолюбию. Норман принялся разглядывать прилавки с товаром: перчатки, гребешки, нитки, ленты. Здесь же продавались дуэльные шпаги и игральные карты. Ещё два посетителя магазина рассматривал предлагаемые изделия в дальнем углу комнаты. Они приглушённо обсуждали недавнюю англо-ирландскую унию, по которой авторитарный парламент Ирландии ликвидировался. В защиту английского правительства вступался второй оппонент в разговоре, заявляя, что нескольким представителям ирландской знати отвели места в парламенте Великобритании. Наконец адвокат нарушил молчание: –Миссис Малевольти, мы, покупатели, смиренно стоим и ждём, когда Вы нас осчастливите своим вниманием. –Что угодно Вашей Милости? –Давайте померим перчатки. –Какого цвета желаете?– галантно поинтересовалась Оттавия. –Белого, конечно. –Покажите свою руку, я определю размер. Ладонь Нормана дрожала. –Вот, Ваша Милость, лучшие образцы. Сэндлер с трудом натянул самое узкое кожаное изделие на правую руку. Затем он сделал несколько безуспешных попыток снять прилипшую к коже рук вещь. –Помогите же мне. Видите: мне не удобно снимать перчатку левой рукой. Нежные, мягкие пальчики Отты коснулись запястья мужчины. Это прикосновение внезапно взволновало обоих, окатило волной трепета. Девушка сделала неуверенную попытку стянуть перчатку, отшатнулась, залилась краской и залепетала: –Ах, я извиняюсь, Ваша Милость, но в моих руках мало силы, я принесла Вам неудобства, предложив вещь не по размеру. –Я вижу, что являюсь для Вас не желанным посетителем, а малоприятным визитёром,– вспылил Сэндлер, раздосадованный тем, что Оттавия так быстро отпрянула от него. От её прикосновений всё его тело, будто щекотала некая приятная энергия. Хотелось подскочить к этой трусихе и опять схватить её руку. –Я…я позову сына. Он поможет Вам, мистер Сэндлер. И Норман не успел оставить её возгласом: –Мы справимся сами, зачем тревожить ребёнка? –Артур! Сынок!– звала Отта. Из её уст этот зов звучал смехотворно. Сын, которому одиннадцать лет, тогда как его «маме» шестнадцать! Появился темноволосый, симпатичный мальчик. Он нёс в руках дымящуюся от пара тарелку. –Мама, я уже погрел тебе рагу,– хвастал Артур.