Его слова словно сильный ветер в лицо. Не могу сказать, рада ли я или огорчена, когда понимаю, что он прав. Мы с Лулу познакомились три года назад во время учебы в Колумбийском университете и после выпуска, ведя бесконечные разговоры о будущей взрослой жизни, сильно сблизились. Она моя единственная подруга, и мне хотелось, чтобы наша дружба оставалась такой же замечательной, даже когда я чувствовала, что это больше не так. — А не слишком ли ты пьян для таких радикальных заявлений? Келвин хихикает. — Я же твой муж. Почему бы мне не высказаться? Прекратив смеяться, на долю секунды он выглядит абсолютно трезвым — кажется, в этот момент до нас обоих доходит абсурдность и непостижимость ситуации, в которой мы оказались. А потом Келвин закрывает глаза и истерически хохочет уже без остановки. Мне приходится забрать стакан, чтобы он не уронил его на пол. Пока я со смесью радости и удивления наблюдаю за ним, Келвин снова обретает над собой контроль и, притянув к себе, укладывает меня рядом — зажав между собой и диванными подушками. По моему позвоночнику пробегает горячая волна и болезненно оседает между ног. Он влажным дыханием обдает мою шею. — Думаю, ты сама лучшая девушка на свете. От прикосновения к его обнаженной груди я вздрагиваю всем телом — от горла до кончиков пальцев ног. Открываю рот, пытаясь найти подходящие слова и при этом мыслить разумно, но растворяюсь в его близости — этого виртуозного музыканта и глупого мальчишки, кувыркающегося на моем диване, полуголого и так запросто со мной обнимающегося, — а когда произношу «Спасибо», Келвин уже спит. — Я думаю, что ты тоже самый лучший на свете. Глава 15 — Господи боже, кому и сколько я должен сунуть, чтобы заполучить сюда нормального электрика? Репетиция почти подошла к концу, и когда Брайан идет за кулисы, в ответ на его вопрос не раздается ни звука. Если бы дело касалось любого другого, появился бы лес рук желающих помочь, но в случае с Брайном никто даже не готов отпустить двусмысленную шуточку по поводу сказанного. Тайно сфотографировав его яростное лицо, я показываю Келвину, который стоит рядом со мной и ждет, когда Роберт закончит прослушивание нового перкуссиониста. — Ого, — шепчет Келвин. — Ну и кислая же у него физиономия. — Ты только не… — Холлэнд, — словно дементор, Брайан материализуется передо мной, и, стараясь не привлекать внимания, я опускаю камеру. — Ты что, решила, сейчас самое время для фотографий? Тебя ждет семнадцать коробок рекламных материалов, а до спектакля осталось всего два часа. Сгорая от стыда, я бросаю взгляд на Келвина. — Даже не вздумай смотреть на него, — щелкнув пальцами у меня перед лицом, рычит Брайан. — Нечего ему таскать коробки такими руками. Иди и распаковывай сама. Я чувствую себя настолько униженной, что даже не могу поднять взгляд на Келвина. — Хорошо, — сдавленным голосом отвечаю я и иду к главному входу. Ненавижу Брайана. Ненавижу. «Вот почему тебя никто не исправляет, когда ты говоришь «экспрессо» или пишешь «итак далие», — пока иду между рядов, думаю я. — И даже Роберт молчит, когда к подошве твоей обуви прилипает туалетная бумага!». Может, мне пора искать другую работу? Эта мысль меня смешит, потому что та «пора» настала еще два года назад. Если не начну писать роман летом — и это еще оптимистичная цель, поскольку идеи у меня по-прежнему нет, — то, возможно, смогу устроиться стажером в какой-нибудь журнал? Перебирая в уме все полезные связи, которые у меня имеются, я гадаю, стоит ли уже отправлять пробное резюме. Оказалось, что Брайан несколько преувеличил объем работы, и коробок всего четыре, плюс ко всему они небольшие. Наверное, там брелоки и вязаные шапки с нашивками. Даже с одной здоровой рукой мне понадобится минут десять, чтобы все разобрать. Раздается низкий свист, и, обернувшись, я вижу Келвина, изучающего содержимое стеклянной витрины. — Я и забыл, сколько всего тут продается. Униженная тем, что он увидел, как я тут стою и распаковываю всю эту переоцененную ерунду, да еще и своими бесталанными руками, которые не нужно беречь, я говорю: — Привет. Взяв брелок, Келвин крутит его на указательном пальце. — Тебе никогда не приходило в голову продать все это на eBay? Я тут же смотрю по сторонам, чтобы убедиться, не слышал ли кто нас. Для меня недопустимо говорить о таком, пусть даже не всерьез. — О боже. Нет. — Я пошутил. Просто всегда готов поддержать тебя в любой диверсии против Брайана, — сложив руки, он опирается ими на столик, чтобы посмотреть мне в лицо. Келвин не из тех, кто торопится высказаться. Окинув меня внимательным взглядом зеленых глаз, он наконец спрашивает: — Ты в порядке? Делаю вид, будто сильно занята коробками. — Конечно. А что? — Выглядишь немного напряженной. Пытаясь разорвать не собирающуюся поддаваться упаковочную ленту, я рычу: — И с чего бы мне напрягаться? Келвин кладет руки на коробку, чтобы та не качалась. — Например, из-за того, что твой босс мудак. Чувствуя одновременно и смущение, и благодарность, я поднимаю на него взгляд: — Он отвратительный, да. — А тебе нравится эта работа? — спрашивает Келвин и оглядывает стеклянные витрины. Отсутствие зрительного контакта помогает ответить честно: — Мне нравится музыка. И фотографировать. Но когда занимаюсь чем-то подобным… мне кажется, что я впустую трачу свой ум. — Знаешь, тем вечером, когда Джефф сказал… Слова Джеффа назойливо звучат в моей памяти: «Она видит себя второстепенным персонажем даже в своей собственной истории». Келвин тем временем продолжает: — Просто мы много говорили о том, что любим делать, и совсем не обсуждали то, что ты изучала в университете и как планируешь устроить свою жизнь. Его слова заставляют задуматься. — Да нет же, говорили. Но когда Келвин, прищурившись, смотрит на меня, я понимаю, что он прав. — Я магистр изящных искусств. Изучала писательское мастерство, — под его внимательным взглядом я кусаю губы и убираю прядь с лица. — Хочу писать романы. — Ого, — явно опешив, говорит Келвин. — А я решил, что ты хочешь связать свою жизнь с музыкой. — Почему? Он смотрит на меня, будто я туго соображаю. — Но я не музыкант. Честное слово, — отвечаю я. — Ну ладно, писательство тоже круто. Как и степень магистра. Очень впечатляет, Холлэнд. Обычно я стараюсь не говорить о своих планах, потому что они вызывают именно такую реакцию: люди удивлены и впечатлены. Трудно сказать, причина их реакции в том, что им нравится эта идея, или же просто ни у кого даже в мыслях нет, что голова этой девушки может быть полна историй. Окончив универ, я мечтала написать что-нибудь веселое и интересное, и что нашло бы свою нишу на рынке. А сейчас мне двадцать пять, я знаменита только продажей мерча и не написала ни одного романа или стихотворения — черт возьми, да за многие месяцы не накарябала ни единого предложения. Если бы мне давали двадцатипятицентовик каждый раз, когда говорили что-то вроде «Единственный способ написать роман — это просто сесть и сделать это», то я бы уже давно смогла позволить себе пентхаус с видом на Центральный парк. Иногда умные советы совершенно бесполезны. — Впечатляет, если с этой степенью что-то сделать. — Так сделай. — Сказать, конечно, легко, — ворчу я. — Я хочу писать, но мой мозг как будто пустеет, едва начинаю думать о будущей истории. В последнее время мне кажется, что я не способна на что-то значимое — в отличие от тебя или Роберта. Вместо того, чтобы как-то среагировать на мою неприкрытую беззащитность, Келвин — к счастью — смеется. — Если попросишь меня написать какое-нибудь эссе или решить задачку по математике, я тебя сильно разочарую, — говорит он, а потом уже серьезно добавляет: — Все мы хороши в чем-то своем, mo stoirin. Думаю, ты недооцениваешь свои способности, — глядя куда-то вниз, Келвин протягивает руку и сплетает наши мизинцы. — Ты сделала это лишь для меня и Роберта — не ради себя. Это большая щедрость. А еще мне кажется, что ты разбираешься в музыке куда лучше, чем большинство людей здесь, — имея в виду театр, он наклоняет голову. — Так что твой ум уже работает в творческом направлении. Просто доверься своей музе.