Раздается один гудок, второй, и на середине третьего он берет трубку. — Холлэнд? От звука его голоса покалывает кожу — словно пронесся электрический заряд. На меня накатывает мучительная ностальгия. — Привет, — говорю я и прикусываю губу, чтобы не улыбаться, как идиотка. Как же приятно его услышать. — Привет, — я слышу, как Келвин улыбается и представляю, что он отбрасывает прядь волос со лба, а на лице появляется радостное выражение лица. — Какой приятный сюрприз. — Решила поделиться хорошими новостями. — Правда? Какими? Стараясь перестать дергаться, я киваю и перевожу взгляд на письмо в своей руке. — Я написала эссе… — я и сама не до конца понимаю, о чем оно, — о тебе… И о себе. О музыке и Нью-Йорке. Даже не знаю… — Ты говоришь про то, над которым работала, прежде чем… Прежде чем мы расстались. — Ага. Про него. Келвин ждет несколько секунд, потом спрашивает: — И?.. — И… отправила его в «Нью-Йоркер», — сдерживая улыбку, отвечаю я. — И его приняли. — Да ладно! Быть не может! — Может! — Ну ни хрена себе! — звук смеха Келвина бьет меня наотмашь. Я так по нему соскучилась. — Это замечательно, mo stoirin. Мое старое прозвище… Сердце разламывается на куски. — Хочешь прочитать? Он снова смеется. — Это что, серьезный вопрос? — Я могу поменяться с кем-нибудь сменами в понедельник, и, если хочешь, поужинаем. Ужин. С Келвином. Такое ощущение, что я много лет не ощущала подобный восторг. — Скажи, куда, — отвечает он, — и я подъеду. *** — Наконец решила дать нам прочитать свое эссе? Это первое, что говорит мне Джефф, когда открывает дверь днем в понедельник и видит меня, прижимающую к груди объемный конверт с письмом редактора и печатной версией эссе. — И не только его, а кое-что получше, — радостно помахав конвертом, отвечаю я. Я чувствую себя почти пьяной от восторга. — А где Боберт? — На кухне, — говорит Джефф и строит гримасу. — Иди помоги ему. Я захожу в квартиру и по запахам горелого хлеба и переваренного томатного соуса сразу же понимаю: готовит Роберт. — Золотце, иди скорей сюда! Кажется, я испортил пасту. Хотя Роберт так же говорит и Джеффу, я знаю, что сейчас он обращается ко мне. Положив конверт на столик к прихожей, я поворачиваюсь к Джеффу: — Руки прочь. У меня есть новости, и я сама хочу обо всем рассказать. Он поднимает руки вверх, пообещав не притрагиваться, а я иду на кухню. — Ты же знал, что я приду, — заявляю я Роберту, когда он, передав мне всю ответственность, садится за стол с бокалом красного вина. — Почему не дождался? — Хотел сделать сюрприз. Роберт просто очарователен. Я изучающе осматриваю еду: это действительно всего лишь паста и соус из банки. — Надо выбрасывать, — говорю я. — Тут все испорчено. Сочувственно улыбнувшись Роберту, я отправляю приготовленное в мусорку. Пока он заказывает вьетнамскую еду, Джефф приносит на кухню мой конверт, и тот лежит теперь на столе, молча напоминая о своем присутствии. Мы разговариваем на отвлеченные темы, но время от времени я ловлю их взгляды в сторону конверта. — Как дела? — интересуюсь я. — На прошлой неделе отличился Брайан, — говорит Роберт. Я и так с большим удовольствием предвкушаю грядущий ужин с Келвином, а новость о том, что Брайан облажался, вызывает невероятный душевный подъем. — Он устроил в вестибюле скандал с женой какого-то иностранного дипломата, которая возвращалась из дамской комнаты и заблудилась. Я морщусь. Злорадство стихает, так как прекрасно понимаю, какими проблемами это обернулось в итоге Роберту и Майклу. — Ох. Мне очень жаль. Роберт пожимает плечами. — В последние пару недель Келвин как будто ожил, — осторожно подбирая слова, поскольку понимает, что ступил на зыбкую почву, говорит он. — А Рамон обручился, так что на прошлой неделе мы закатили для него вечеринку. Знаю, мне стоило бы порадоваться за Келвина, но с типичным для подобных ситуаций эгоизмом я чувствую облегчение, раз без меня ему было невесело целый месяц. Вдобавок к этому расстраиваюсь, что пропустила, судя по всему, действительно классную вечеринку. Ну я и тупица. Прочитав эти мысли по моему лицу, Джефф добродушно смеется. — Знаешь, Холлси, ты в любой момент можешь заполучить его обратно. — Сомневаюсь, — отвечаю я. Как бы я ни радовалась возможности увидеть его сегодня вечером, мне до сих пор не понятно, что у нас происходит на эмоциональном уровне. У меня было много времени как следует подумать — во время пробежек и на работе — и понять, почему отношения между нами развивались настолько быстро и интенсивно и почему они, скорее всего, были бы такими же, даже если его чувства не были похожи на любовь. Присоединиться к исполнительскому составу спектакля для Келвина было весьма эмоциональным событием, а облегчение, что он может жить в стране легально, так же сопровождалось взрывом эмоций. Иногда люди за что-то глубокое принимают обычную благодарность. Расставание далось мне нелегко, но думаю, что оно отличный барометр, который покажет, каковы наши чувства на самом деле. В своих я уверена, они настоящие. Надеюсь, его тоже. У меня внутри от беспокойства все завязывается в узел. — Насколько я понимаю, именно ты была инициатором, — напоминает мне Джефф. — Да, но я думаю, расставание пошло Келвину на пользу, — отвечаю я, а потом делаю глубокий вдох. — Сегодня мы договорились поужинать… так что посмотрим. Роберт широко улыбается и тянется ко мне через стол. — Мы очень гордимся тобой, Лютик. — Спасибо, ребята, — отвечаю я и думаю, что, возможно, мне стоит не ограничиваться коротким спасибо и добавить деталей: за то, что вырастили меня, что привезли в Нью-Йорк и заботились обо мне. И что поддерживали меня во всех сумасшедших начинаниях этого года. Но одного взгляда достаточно, чтобы понять: они и так знают, насколько я им благодарна. Поэтому тихо добавляю: — Спасибо вам за все. Даже не представляю свою жизнь без вас обоих. — Ты ребенок, которого у нас никогда не было, — говорит Роберт. — Ты наша гордость и радость. Нужно переходить к новости про эссе, иначе я разревусь. — Итак, чуть больше месяца назад на меня снизошло озарение, — постукивая пальцами по столу, объявляю я. — Сейчас все кажется таким очевидным, но, наверное, меня к этому подтолкнули отношения с Келвином. Джефф с Робертом выжидательно на меня смотрят. И тогда я кладу конверт на середину стола. Роберт его открывает и, едва увидев название журнала, зажимает рот ладонью. Вскрикнув, Джефф подскакивает со своего места, бросается ко мне и обнимает, подняв над полом на добрые полметра. После радостных возгласов, поздравлений и нескольких повторных прочтений письма вслух мы успокаиваемся, снова садимся за стол, и со слезами гордости на глазах мои дяди читают само эссе. Выражение лица Роберта становится полным нежности, когда он понимает, что в эссе я написала о его влиянии на свою жизнь и будущее. Пусть я уже включила в текст редакционные заметки — и понимаю, что с ними статья стала сильнее, — мне все равно было страшно дать прочитать эссе Роберту. Я писала так, будто хорошо разбираюсь в музыке, а сейчас, когда он держит текст в руках, внезапно ощущаю ужас, что он укажет, где я допустила ошибки, рассуждая об интонации, композиции или талантах-самородках. Я слежу, как взгляд Роберта скользит по строчкам, задерживаясь на некоторых по нескольку раз, и пытаюсь угадать, про что именно он читает. От растущей нервозности меня начинает потряхивать. Становится невыносимо просто сидеть, смотреть, как они читают, и ждать обед.