Рука орудовала щеткой на автомате, а Улин мозг, медленно, но верно просыпаясь, внезапно выдал догадку, все-таки накренившую настроение в сторону пола. Наверняка ведь сырники не просто так. Вчера вечером Уле, сославшись на разболевшуюся голову, удалось соскочить с расспросов о новом ухажере, но мама не такова. Мама не сдастся, пока не выведает все, что её интересует. А сырники, стало быть, прелюдия к разговору, только и всего. Задабривает. Или мягко стелет перед тем, как… Ну уж нет! Том прав: если смотреть на мир глазами пессимиста, подмечая лишь плохое, то проще уж сразу «Реквием» включить, в гробик лечь и ручки на груди сложить. Будет действовать на опережение. Растягивать эту волынку с допросами на час у Ули не имелось ни малейшего желания. Сама расскажет как на духу всё, что вчера удалось о Вадиме узнать. — Обычный парень, — появившись в дверях кухни, небрежно бросила Ульяна в мамину сторону. Взгляд упал на букет роз, раскинувшийся над столом пышной шапкой и придающий энергии жизни их сдержанному, выполненному в бежевом интерьеру. — Тридцать два года, работает заместителем креативного директора в PR-агентстве своего отца. Названия фирмы не знаю, не упоминал. Не курит, не матерится, по крайней мере, при мне не матерился, занимается спортом, есть младшая сестра, Алёна, пятнадцать лет, — вилкой подковырнула душистый сырник и отправила кусочек в рот. Ммм, объедение! — Семья полная, зарплата хорошая. Производит впечатление… — Уля задумалась на секунду, размышляя над тем, говорить ли маме всю правду или пока попридержать язык за зубами, — нормального человека с целью в жизни. Уверенного в себе и завтрашнем дне. Заинтересованного в общении, — чуть тише добавила она и вскинула на затаившуюся у столешницы мать глаза. Отрапортовала. Теперь блиц. Мама разлила по кружкам чай, присела на краешек стула, сцепила пальцы в замок — верный признак напряженности — и, слегка сощурившись, начала. — И где же вы познакомились? — Во дворе. Он нам с Юлькой мешок мороженого принес, — невинно хлопнув ресницами, ответила Ульяна. Мать кивнула. Совершенно очевидно, что она бы хотела подробностей, но делиться подробностями Уля вновь оказалась не готова. Вслух выдавалось ровно столько информации, сколько требовалось, чтобы ответить на заданный вопрос. С мамой у неё всегда так: то ли её нервы бережет, то ли свои, то ли стеснение это, то ли попытка самое сокровенное от посягательств уберечь, да только никакого желания потрошить перед родительницей собственное нутро Ульяна в себе никогда не чувствовала. — У него есть высшее образование? — склонив голову к плечу, уточнила мама. Цепкий взгляд сканировал лицо на предмет малейших признаков вранья, сомнений или любых других эмоций. И она их все-таки уловила — эмоции: — Уля, не смотри на меня так! Да, я по-прежнему считаю, что это очень важно! Меня все эти истории про то, как человек учился в ПТУ, а после возглавил крупный бизнес, не убеждают, а лишь настораживают. Ульяна придерживалась несколько иного мнения: что сейчас решает корочка? Ей, только что выпорхнувшей из МГЛУ, пока так и не удалось найти компанию мечты: работодатели воротили нос, узнавая, что у неё нет опыта работы. А где она с бухты-барахты возьмет опыт работы, если никто не готов дать ей шанс себя проявить? Замкнутый круг! Если уж мама упомянула собственный бизнес, если говорить не о том, чтобы трудиться белым воротничком на чужого дядю, а вести свое дело, то образование важно, но не менее важна уверенность в себе, смекалка, живой аналитический ум, готовность к рискам. Понимание законов и потребностей рынка. Так считала Уля. Нельзя ставить крест на человеке лишь потому, что у него нет диплома вуза, всякое в жизни бывает. — Есть, мама, — вздохнула она. — Вадим закончил МГИМО. Факультет делового администрирования. Здесь маме крыть точно нечем. Целый МГИМО, целое деловое администрирование, еще и выпуститься умудрился. И действительно: мать оценивающе покачала головой, словно соглашаясь с тем, что пока звучит портфолио Стрижова впечатляюще. Вроде успокоилась. А, нет. — А тебе самой он как? — перешла она к личному. — Какое впечатление произвел? Это было ваше первое… свидание? — Ма-а-а-м, мы просто погуляли, какое свидание? Нормальное впечатление, — буркнула Ульяна, чувствуя, что начинает немножко краснеть под свербящим взглядом родительницы. — Не волнуйся, я никуда не тороплюсь. Конечно же, я к нему сначала пригляжусь. Какое впечатление? Неоднозначное. За две встречи она не успела определиться, чего в этом человеке для нее больше — плюсов или… Не плюсов. Накануне они провели в парке два часа, и Вадим не замолкал ни на минуту. Казалось, за это время он рассказал ей собственную биографию с момента рождения по день сегодняшний. Где родился, где в сад ходил, где учился, где работает; о своих родителях и сестре, машине и карьерном росте; круге общения; о том, как отдыхает; о предпочтениях в музыке, литературе и кинематографе, моде. Десяток историй, иллюстрирующих личные победы, и ни одной о поражениях. Что Ульяна успела рассказать ему о себе? Что ей двадцать четыре и она закончила МГЛУ. Даже о языках речи не зашло. По-прежнему складывалось впечатление, что именно для нее его слишком много. Но. Домой она явилась с охапкой шаров: Вадим просто осчастливил продавца, сделав ему кассу. Энергия этого человека хлестала, что называется, из всех щелей, выражаясь в активной жестикуляции и экспрессивной манере речи. С ним не соскучишься, его рассказы о себе Уля слушала с интересом, отмечая всякие мелочи. Особенно подкупала уверенность, легкость и, конечно, внешность: Вадим обращал на себя внимание окружающих, и Уле откровенно льстило, что такой красавчик гулял с ней. Он словно на ней замкнулся, игнорируя долгие заинтересованные взгляды девушек и оценивающие — парней. — …сама знаешь, что у них у всех на уме. Уля очнулась, выныривая из воспоминаний на поверхность. Мама пристально смотрела на неё в ожидании подтверждения, что у её дочери все в порядке со способностью адекватно оценивать людей. — Мам, ты за кого меня принимаешь-то вообще? Ну вот откуда мне знать, «что у них у всех на уме»? Я вообще-то у тебя не гулёна, если ты вдруг забыла. Опыт небольшой, но мозги-то на месте, — чувствуя, как внутри поднимается внезапная волна раздражения, процедила Ульяна. Опять мать на своего конька села. «Все мужики козлы», — вот лейтмотив ее любимой песни. Пора заканчивать этот бестолковый разговор. — Я надеюсь. Уля, я просто не хочу, чтобы ты потом из-за них плакала. Они того не стоят. Категоричность, звучащая в голосе, поражала. Вот они — ярлыки, о которых они с Томом недавно говорили. Кругом одни упрощающие жизнь ярлыки, что как шоры лишают угла обзора, избавляют повесившего их человека от мук сомнений и творят в голове удобную, понятную, безопасную реальность. «Если ты плакала, это не значит, что все обязательно плакать будут» — Не переживай, — сдержанно ответила Ульяна, вяло разрубая вилкой очередной сырник. Что-то уже и не хочется ей больше сырников этих, кусок в горле встаёт. Мама театрально всплеснула руками, чуть не опрокинув чашку с горячим чаем: — Ну как не переживать? Как не переживать? Уже один тот факт, что он дружит с Егором, повод для переживаний! Ты же понимаешь, что подобное тянется к подобному. Уля? «К подобному?!» Нет, что-то с сырниками этими сегодня определённо не так. Или с аппетитом у неё сегодня что-то не так. Или в голове. Внутри щелкнуло и замкнуло шлюзы, обида за обесцененные матерью моменты далекого прошлого начала затапливать нутро, а слить её оказалось некуда. «Ну давай еще кота с тобой поделим, малая. Раз уж формочки в песочнице не довелось». Уля полночи в постели ворочалась, вспоминая вовсе не прогулку в парке, а визит в соседнюю квартиру, размышляя о том, как он сейчас живет, как у него там всё устроено. Гадая, для чего нужны те или иные штуковины, чем он занимается, чем дышит. О том, кто он вообще сейчас такой, что за человек. Вспоминала собственные вчерашние эмоции в минуты, когда детство вдруг отчетливо встало перед глазами — со всеми его глупыми заботами и проблемами, гипертрофированными чувствами к окружающим и наивным видением мира. Думала о роли, которую те или иные люди в её жизни тогда играли, о том, кто и что для неё на том жизненном отрезке значил. И стало так за Егора вдруг обидно! Пусть сейчас у мамы имеются все основания для подобных суждений, а все равно! «Это уже не фигня, Том. Не получилось» — Ты так о нём говоришь, будто он исчадие ада… — откладывая вилку и отодвигая от себя тарелку, прошептала Ульяна. — Уже забыла, как он меня из сада забирал, когда ты из института опаздывала? — Уля… — Что «Уля»? — тон получился холодным, под стать температуре нутра. Тяжело вздохнув, мама покачала головой. Она не собиралась сдаваться: — Конечно, я не забыла. Но люди взрослеют. И меняются. Меняются под воздействием обстоятельств. Ты и сама всё видела. Я не хочу, чтобы вы общались. Вновь щёлкнуло, треснуло и страшно загрохотало — на этот раз жесточайшим чувством поднявшегося протеста. Она и так всю жизнь жила, как хотела мама. Пропуская всё свое окружение через её фильтры. У неё единственная подруга, да и то лишь потому, что их дружба еще с детского сада тянется. Нет, даже не поэтому. А потому, что Ульяна благоразумно умалчивала, какую жизнь Юлька вела и ведет. А если бы мама услышала, что её дочь с каким-то незнакомым мужиком плотно переписывается, её бы, наверное, удар хватил. — Не хочешь?.. — хрипло переспросила Уля. Зубы больно прикусили губу, и внимание на мгновение переключилось с душевных мук на физические. — Не хочу, — мама решительно мотнула головой. — До добра тебя это не доведет. Он… Да простит меня Валя за эти слова, скатился. Ступил на скользкую дорожку и не собирается с неё сворачивать. Я переживаю за него, ты же знаешь, мне больно на это смотреть, но я не допущу, чтобы он дурно на тебя влиял. Не удивлюсь, если у него там батареи алкоголя, наркотики по тумбочкам и девочки по вызову. — Ага, — Ульяна вскочила со стула, схватила из шкафа пустую пиалу и в остервенении начала накидывать со сковородки свежую порцию сырников. — А еще у него, — «Как там было?» — кровь летучих мышей, кусочек меха лисицы, тушка ягненка и щепотка опиума на балконе. Твой сосед — оборотень! — Уля! — Пять секунд! С этими словами Ульяна в чём была — в пижаме-рубашке до колен — с пиалой в руках ломанулась в коридор. Окрик матери, последовавший в спину, был проигнорирован. Входная дверь, соседняя дверь. Ни грамма сомнений внутри в тот момент она не чувствовала. Пришлось подождать, пока Егор сообразит, что в девять утра к нему уже кто-то припёрся. Один, не один он там — плевать. У нее высокая миссия, нет, даже две! И одна из них — показать маме, что её дочь и сама способна принимать решения. Замок повернулся, дверь открылась. Егор — в обычной домашней футболке, трениках и кроссовках — приподняв брови, уставился на Ульяну. Еще бы! Чтобы она одна на пороге его квартиры стояла — да такого отродясь не было! Ну ладно, было… Давно и неправда. «Чего надобно?» — мелькнуло в удивлённом взгляде. — От нашего стола вашему столу, — впихивая сырники прямо в руки, выпалила Уля. И рта оторопевшему соседу раскрыть не дала. — У тебя же холодильник пустой. И да, можно попросить музыку сделать чуть тише? Хорошего дня. — Малая, у тебя все нормально?.. — Пока! Не успела опомниться, как обнаружила себя в собственном коридоре с сошедшим с орбиты сердцем, а прямо перед собой — маму, взирающую на неё с таким осуждающим видом, будто она с ночной гулянки в разодранных колготках и с размазанной по щекам помадой явилась. Бухая в стельку. — Буду общаться, с кем хочу, — с вызовом, но достаточно тихо, чтобы до ушей за стенкой не донеслось, припечатала Уля. Зря попросила его звук убавить: теперь, не дай Бог, еще услышит. — Когда захочу и сколько захочу. Захочу — с Вадимом, захочу — с Черновым, захочу — с бабушкой из соседнего подъезда. Мама нахмурилась: — Причем тут бабушка из соседнего подъезда? — Да при том! — прошипела Ульяна. — Ты в курсе, что он ей продукты таскает регулярно и в аптеку бегает, только свистни? Или у тебя с десяток вот таких примеров найдется? Может, все так делают? И нет там никаких батарей алкоголя, очень чисто и уютно! И фотография с тетей Валей на видном месте. И ваза, которую ты дарила! И вообще! И вообще наш Корж там прописался, чтоб ты знала! У него там миска личная! А Корж ведь людей не выносит! Про то, что Егор избавился от сотни книг, не меньше, Уля решила умолчать. Вот не время сейчас об этом — маму кондрашка хватит. Про Коржика, возможно, тоже не стоило говорить, но уже поздно. — Ульяна, я просто волнуюсь за тебя, — проследовав за ней в её комнату и встав в дверном проеме, запричитала родительница. — Не хочу, чтобы ты с дурной компанией связывалась. Любая нормальная мать будет пытаться уберечь своего ребенка от беды. — Мама, прекрати, пожалуйста. Давай потише, здесь стены картонные. Я разберусь, я у тебя вроде не совсем дура. Не собираюсь я ни с кем связываться, я просто хочу сама определять свою жизнь. Слышишь? «А не по твоей указке её жить!» — Хорошо, — обида прорвалась наружу звонким, надтреснутым голосом, заблестевшими глазами. — Я тебя поняла. Видимо, плохая я мать. — Я не это сказала! — Ну а что ты сказала? — Мама, послушай, — вздохнула Ульяна, понимая, что против маминых слёз у неё нет иммунитета. Эти слезы, бледный вид, дрожащие губы, сведенные брови всегда работали одинаково: связывали руки и язык. — Я не говорила, что ты плохая мать. Я сказала, что мне двадцать четыре года, я сижу дома, толком никуда не хожу, ничего не вижу, отсеиваю ухажеров, поступила, куда ты хотела, закончила. Работаю. Что еще ты от меня хочешь? Ты мне не доверяешь? Считаешь, я безмозглая или слепая? Не вижу, с кем можно общаться, а с кем нельзя? — Я так не считаю. Просто Егор, он… «Опять Егор! Да при чем тут Егор?! Дело в другом!» — Двадцать четыре, мама. Двадцать четыре, не двенадцать, — прикрыв глаза, медленно, чуть ли не по слогам произнесла Уля. — На меня уже нельзя вот так легко повлиять, поздно, я выросла. Сформировалось мое отношение к миру и людям. Нет больше угрозы, не бойся. — Ты провела всего двадцать пять минут в его квартире и уже его защищаешь. Ульяна! О чем ты говоришь? «С секундомером, что ли, стояла?» Нет, её не слышали. Мама упрямо продавливала собственную точку зрения. Она словно оглохла, отказываясь вникнуть в то, что говорит ей родная дочь. Уля не понимала, что задевает её больше: тот факт, что мать упорно видит в ней десятилетнюю девочку в бантиках, тот факт, что сотрясение воздуха ни к чему не ведет, или же совершенно вопиющим образом расходящееся с ранее звучавшими словами и делами восприятие соседа. Стоило ей, значит, почувствовать мифическую угрозу своей семье, как истинное отношение и вылезло! А Уля-то думала, мать искренне переживала. Черта с два! — Мам, давай остановимся. Не собираюсь я ни с кем общаться. Но не потому, что ты так сказала, а потому что и сама не хочу, — телефон в руке ходил ходуном, дрожал голос, который все еще необходимо было контролировать, чтобы не сорваться на крик, ведь крик точно услышат те, кому не положено это слышать. Содрогалась душа. — Я не защищаю его. Я… Я разочарована — в тебе. Я… Не ожидала от тебя, что ты на самом деле настолько плохого мнения о человеке, который вырос на твоих глазах. О сыне своей подруги, на минуточку, который с твоей дочкой возился, пока она росла, а ты — работала. Ты не помнишь, а я вот вспомнила вдруг. Не думала, что все эти твои причитания — для публики. А на самом деле за ними ничего, кроме презрения к образу жизни и страха, что твоя дочь, — взмахнув руками, Уля изобразила в воздухе кавычки, — окажется жертвой дурного влияния, нет! Раньше Ульяне и в голову бы не могло прийти, что кричать можно и шепотом. Оказывается, при желании можно всё. Мама стала белее стены, у которой стояла: — Уля, это не так. Ты же помнишь, я действительно волновалась. Это правда! И волнуюсь! И не знаю, как буду смотреть его матери в глаза, когда окажусь… Там. Я ведь ничего не смогла сделать. Но ты — ты моя дочь! Единственная. Это совсем другое. Будет у тебя собственный ребенок — ты меня поймешь.