Глава 21 Элиза закончила портрет на следующий день. Точнее, на следующее утро, ибо, едва пробудившись от беспокойного сна, она вскочила, накинула пеньюар и бросилась вниз по лестнице, словно опаздывала на рандеву. Распахнув дверь салона, устремилась к бюро и принялась копаться среди мешочков с масляными красками. Выбрав желтую, коричневую и белую, выдавила по капле каждой краски на чистый участок палитры. Фартук Элиза не надела, и, пока она работала, серый пеньюар и ночную рубашку усыпали брызги, но она ничего не замечала. Наконец, добившись верного оттенка, она выбрала самую тонкую соболиную кисточку и приблизилась к портрету. Работа завершилась быстро, потребовав лишь финального штриха, о необходимости которого художница прежде не догадывалась, – добавить по крохотной золотистой крапинке в каждый глаз. Вот оно! Элиза отступила назад ровно на шесть шагов, ненадолго зажмурилась, чтобы потом взглянуть на картину свежим взглядом – такой, какой ее увидят зрители. Она похвалила себя за очевидное сходство – в этом смысле получилось даже лучше, чем она надеялась. На портрете Мелвилл был изображен по пояс. Одна рука была приподнята, словно он собирался потеребить воротник – граф часто так делал в моменты задумчивости, – и благодаря этому возникало некое ощущение движения. Голова была слегка наклонена, но глаза смотрели прямо на зрителя, и в них светился задорный вызов. Точно так же Мелвилл смотрел на Элизу вчера вечером, приглашая на танец. В портрете заключалось все, что она хотела в него вложить: остроумие и лукавство Мелвилла, но еще его сердечность и сострадание. Записная книжка под рукой (манжеты были забрызганы чернилами) давала понять, что он, возможно, собирается сочинить для вас стихи, а приподнятые уголки губ – что у него наготове какое-то возмутительное высказывание. Элиза улыбнулась в ответ, не в силах противиться дразнящей улыбке изображения, как не могла сопротивляться задорности оригинала. Элиза сделала шаг вперед. Да, после того как вчера она увидела Мелвилла… очень близко, стало очевидно, что ей прекрасно удалось передать сходство. С обновленными глазами портрет, казалось, ожил. Впрочем, ему было далеко до обаяния оригинала, когда тот стоял рука об руку с Элизой и его притяжение было столь осязаемым, что удивительно, как оно не привлекло к ним на террасу остальных гостей. Но и картина создавала похожее впечатление. И как в случаях, когда она рисовала Маргарет, Элиза вложила в портрет свои чувства к оригиналу. Они были здесь, очевидные для нее самой, даже если бы никто другой не догадался, явственные, словно своеобразные краски на холсте. Казалось, весь портрет состоял из прикосновений – прикосновений пальцев, губ, глаз. Кисть словно гладила изображенного с теплотой, с нежностью, с… И в одно мгновение, словно знала об этом всегда, Элиза отчетливо поняла, что любит лорда Мелвилла. Это откровение пришло к ней постепенно и одновременно обрушилось разом. Бывает так, что ты несколько дней пытаешься вспомнить какое-то слово и не можешь до него дотянуться, но потом, услышав его, сразу понимаешь, что это искомое слово. Она влюблена в Мелвилла. И весьма возможно, уже довольно давно. Ее тянуло к нему с самого начала, но это чувство разделяли с ней многие люди. Притяжение, пусть и волнующее, не было любовью. Любовь, должно быть, проникла в сердце Элизы незамеченной, родилась из долгих бесед между ними, его пытливых вопросов, стараний изучить ее мысли, мнения, умения, из смеха, которым они делились… Элиза отступила от портрета и опустилась на диван. Это невозможно! Это совершенно невозможно. Она любит Сомерсета. Она обручена с Сомерсетом. Она не может любить еще и Мелвилла. Но когда она снова взглянула на портрет, правда уставилась ей в лицо, ясная как день. – Маргарет! – пронзительно крикнула Элиза. – Маргарет, не уделишь мне минутку? – Что-то случилось? – отозвалась Маргарет издалека и через несколько минут послушно прибежала в салон. Она была одета в домашний капот, рыжие волосы рассыпались по плечам. – Элиза! – воскликнула она. – Это чудесно! Сходство поразительное. Художница внимательно всмотрелась в лицо Маргарет, но та ничем не показала, настигло ли ее такое же откровение, как подругу. – Тебе нравится? – спросила Элиза. – Не видишь ничего… необычного? – Необычного? – переспросила кузина. – Сходство поразительное, если ты это имела в виду. Тебе стоит гордиться. Элиза выдохнула. Значит, можно не признаваться. – Думаю, я влюблена в Мелвилла! – выпалила она вдруг так громко, что Маргарет отшатнулась. – Боже, Элиза! – обомлела она. – Ты слышала, что я сказала? – Да уж, трудно было не услышать, – пожаловалась кузина, потирая ухо. – И кажется, это известие тебя не потрясло! – обвиняющим тоном продолжила Элиза. – Нет, не потрясло, – согласилась Маргарет. – Что, прости? – Да пóлно тебе, Элиза, – сказала Маргарет, словно обращаясь к непослушному дитяти. – Все видно по тому, как вы разговариваете друг с другом. Как вы флиртуете. Ты уже должна была что-то заподозрить. – Не заподозрила, – слабым голосом откликнулась Элиза. – Клянусь, это правда. Я всеми мыслями была с Сомерсетом. Я… я всегда любила Сомерсета. Ничего подобного мне и в голову прийти не могло. Элиза прошлась по комнате, присела на канапе, выпрямилась, взглянула на портрет, закрыла глаза и спрятала лицо в ладонях. Что она натворила?! В свете сегодняшнего откровения ее действия за последние несколько недель выглядели крайне предосудительно. Флирт, поддразнивания, танец! Она предала доверие Сомерсета всеми доступными способами. – Что собираешься делать? – спросила Маргарет. – Ничего, – без промедления ответила Элиза. – Не хочешь ему рассказать? – Рассказать ему? Рассказать ему? – Я так понимаю, ответ отрицательный. – Маргарет, похоже, ты не постигаешь всю серьезность ситуации. Я практически помолвлена с Сомерсетом. Я люблю Сомерсета. Я люблю Оливера! Элиза ощутила страшный укол вины за одну только мысль, что могла полюбить другого. Она пообещала себя Оливеру – искренне, всем своим существом. Это что-то да значит. – Ты и правда его любишь? – спросила Маргарет, сощурив глаза. Элиза сделала глубокий вдох. Она задумалась о Сомерсете. О его письмах, о чувствах, которые пробуждали в ней эти письма. О том, что она почувствовала, вновь увидев его тогда, в январе. О том, что чувствовала, прикасаясь к нему, целуя его тем вечером в наемном экипаже. Будто что-то утраченное вернулось к ней, когда она давно отказалась от всякой надежды. – Правда, – сказала Элиза. – Больше, чем Мелвилла? – Я… я не знаю. Ибо как можно было сравнивать этих двоих? Одного она несла в сердце, казалось, всю жизнь. Ее ожидания были вознаграждены, она близка к тому, чтобы завладеть им навеки. А с другим она столкнулась совсем недавно. И ведь это Мелвилл! Наверное, все женщины Англии питали к нему слабость. Он мог выбрать любую. И тем не менее, возможно (только возможно!), да, он увлекся Элизой, флиртовал с ней и иногда смотрел на нее так, словно вид ее был ему приятен… – Это не имеет значения, – сказала Элиза. – Я обещана Сомерсету. Он – мужчина, за которого я выйду замуж. – Вы еще не помолвлены, – заметила Маргарет. – Считай, помолвлены, – яростно возразила Элиза. – И я не стану… не смогу предать его во второй раз, Маргарет. Я не могу. Внимание подруг привлек внезапно прилетевший снаружи стук копыт по брусчатке. – Каролина! – воскликнула Элиза. – Я забыла. Должно быть, она проспала. Не успела даже позавтракать. Элиза окинула себя взглядом, словно ожидала, что каким-то чудом на ней окажется костюм для прогулок. Нет, конечно. – Можешь отменить поездку, – предложила Маргарет. – Нет-нет! Я… я не буду отменять. Ей хотелось, чтобы все оставалось как обычно, чтобы случившееся сегодня вернулось туда, откуда пришло. – Тогда я задержу ее, – беззаботно предложила Маргарет. – Пока ты оденешься. Хотя, как было известно, подобные заминки Каролина переносила с большим нетерпением, она не выказала раздражения, когда Элиза вышла из дому в черном костюме, перчатках и бархатной касторовой шляпке. – Она воздвиглась ото сна! – провозгласила Каролина и выпрямилась. До этого момента она сидела, наклонившись к Маргарет. Маргарет отступила в сторону, грум подсадил Элизу на фаэтон, и та, расположившись на сиденье, сказала: – Приношу извинения. Какова тема сегодняшнего урока? – Перекрестки! – жизнерадостно сообщила Каролина и пустила лошадей вскачь. Хотя мысли Элизы блуждали где-то далеко, урок выдался удачным, одним из тех немногих, что позволяли Элизе оценить свое умение вести коляску как сносное, а не одним из тех, что вызывали у нее слезы досады. – Очень хорошо, – заметила Каролина, понаблюдав за ней несколько минут. – Прихожу к мысли, что скоро вы сможете обзавестись собственным фаэтоном. – Собственным фаэтоном? – испуганно переспросила Элиза. – Боюсь, для такого во мне недостаточно лихости. – Полноте, вы ведь не можете постоянно заимствовать мой! – парировала Каролина. – Для такого во мне недостаточно доброты. Элиза рассмеялась: – Я видела более чем достаточно доказательств вашей доброты. Вы и правда считаете, что я готова? – Я и правда так считаю, – без заминки ответила Каролина. – Возможно, пока вы управляетесь с поводьями не идеально, но уже от этого недалеки. Полагаю, вам подойдет экипаж ниже, чем мой, более устойчивый. Но выберите какой-нибудь красивый цвет. – Возможно, сиреневый или розовый? Как будто я гранд-дама, – предложила Элиза. – Зачем мучиться с выбором? Я бы сказала, пусть будет в полоску! Элиза снова рассмеялась. Она правильно поступила, решив выехать на прогулку. Здесь, среди холмов, она могла не думать ни о Сомерсете, ни о Мелвилле, отдавая все свое внимание управлению коляской.