Часа через полтора молодой лейтенантский организм начал настойчиво напоминать урчанием живота, что его следует тешить не только блудом в самых неприличных позициях, но и хлебом. И желательно, не им одним.— Так ты говоришь, у тебя там голубцы и супчик? — тактично зашел я издалека, когда не на шутку разошедшаяся Лидия Андреевна попыталась в третий раз взгромоздиться на меня сверху.У Зуевой не получалось доминировать надо мной на службе и, может быть, именно поэтому ей так полюбилась поза наездницы. Которая позволяла ей, наряду с получаемым ею возвышенным плотским удовольствием, еще и смотреть на меня свысока.— Какие голубцы?! — настороженно встрепенулась Лида, — Нет у меня никаких голубцов! Ну-ка признавайся, кобель, кто это тебе голубцов уже наобещал?!Еще секунду назад томная и настроенная на очередной акт любви подруга, вмиг превратилась в тигрицу с оскаленными клыками, готовую рвать и метать, защищая помеченную ей территорию.— Окстись, Лидия! — прикрикнул я, осознав свою промашку с неправильно реализованной провокацией относительно скорейшего насыщения живота своего, — Когда бы я успел польститься на чужие харчи? Вчера ты сама видела, насколько уставшим я ушел из райотдела. А сегодня я с самого утра был у тебя на глазах! И разве только что я не доказал тебе дважды, что ты у меня в приоритете?— Извини! — моментально став покорной, начальница поцеловала меня в щеку и подхватив халат, всё той же, но уже доброй, тигрицей метнулась в сторону ванной, — Сейчас! Минут через пятнадцать я тебя накормлю! — крикнула она из коридора, — А голубцы, если хочешь, будут готовы через два часа, я только в овощной за капустой сбегаю! Какая же она все-таки золотая женщина, подумалось мне. А какие пироги печет! Классика мне не переплюнуть, но всё же!... Вот, если бы, к кулинарным способностям и божественной заднице Лиды, добавить шарм и темперамент Эльвиры... А ко всему этому пристроить роскошные сиськи саратовской Людмилы! Мммм!!! Но, кажется, и у Аньки Злочевской, тоже вроде бы должны быть неплохие сиськи... И задница у нее, определённо, не менее знатная! Да что там, очень даже хорошая у Нюрки задница! Н-да...Мои возвышенные мысли о женском совершенстве были прерваны принесенным мне в постель на подносе чаем с тремя сыро-маслянными бутербродами. На каждом из них сверку лежала ветка укропа. Всё, как я люблю! Спустившись с небес, я благодарно погладил заботливую начальницу по бедру и жадно принялся поедать принесенное. Запивая поданную вкусноту сладким чаем с плавающей в нем долькой лимона.— Не надо голубцов! — набитым ртом пробубнил я, — Про голубцы, это я так, это я от голода ляпнул! — уже более внятно пояснил я, проглотив пережеванное.Лида счастливо улыбнулась и с пустой посудой опять умчалась на кухню.Утром следующего дня мы явились на службу порознь. Мне удалось необидно и вполне аргументированно запудрить отнюдь неглупые мозги Лидии Андреевны.— Душа моя! Да, начальство и прочий люд могут, конечно, про нас с тобой догадываться, — терпеливо внушал я ей за завтраком, — Но, это фигня, это полбеды! А вот, как только мы с тобой перестанем таиться, мне сразу же придется перевестись к Алдаровой, — при этих словах Зуева нахмурилась, — Или, того хуже, я буду вынужден совсем уйти. В другой РОВД города! Ты ведь лучше меня знаешь, что не дадут нам вместе работать! Будь ты рядовым следователем, то еще куда ни шло, а так... Ты же сама понимаешь, затравят нас! Анонисты своими подмётными доносами со свету нас сживут! Лида, пусть и нехотя, но была вынуждена согласиться с моими доводами. И все же я понимал, что эта передышка дана мне ею не надолго. С другой стороны, никто мне не обещал спокойной идиллии в отношениях с женщинами. Особенно, с таким моим искренним уважительным и добрым расположением к ним. Выбор у меня был невелик. Тут уж либо так, либо этак! Или ложиться под надгробный камень семейной жизни и завистливо выглядывать из-под него на проходящую мимо в миниюбках жизнь, или оставаться в своём прежнем статусе холостяка с активной жизненной позицией. Третьего не дано. Как же хорошо и спокойно живется мужикам, которым кроме футбола, пива и рыбалки ничего не надо! В меньшей степени, но так же комфортно летовать примитивным развратникам и прочим греховодникам. Которые ведут свой постыдный аморальный образ жизни, руководствуясь лишь низменными инстинктами. Но тяжелее всего приходится в этой жизни таким, как я. Тем, кого и в первой, и во второй жизни, как у меня, высшие силы направили сюда, на землю, дарить радость женщинам. По мере имеющихся на то сил, здоровья и душевного равновесия. Нет, я не пенял на крест, который я, пусть и с трудом, но достойно нёс сквозь терни и по этой своей новой жизни. Плохим в этой ситуации было только одно. Что не все женщины были готовы понять и принять в моем лице волю высших сил и провидения. Далеко не все. Практически никто из них! Так было и в прошлой моей жизни, но ничего не поменялось и в этой. Все мои любимые женщины хотели монопольного владения моей плотью, умом и сердцем. Примерно так я себе объяснял правоту своей человеколюбивой позиции. Исходя из возложенной на меня почетной миссии. И безусловно считая женщин не только людьми, но и лучшей их половиной. При этом обоснованно дистанцируясь от примитивных и бездуховных мерзавцев, живущих в грехе и похоти. Ведь, что самое главное в ситуации, когда душу начинают посещать сомнения? Главное, это правильно самому себе про себя же всё объяснить! Особенно это целесообразно делать, когда окружающие любимые женщины начинают одновременно посягать на самое святое. На мою свободу.— Что у тебя по делу Вязовскина, Корнеев? — прервал мои размышления о морали и нравственности, сверх всякой меры сегодня злой и плохо выбритый майор Данилин. — Дело, между прочим, арестантское, человек сидит, а движения нету! Почему до сих пор обвинительного заключения нет? — продолжал на меня напирать начальник.Дался ему этот душистый перец! Ну сидит себе и пусть сидит! Сроки у меня не скоро выйдут, в запасе еще месяц и даже больше. Я встал и начал вспоминать, что там у меня по делу. И что-то мне подсказывало, что дело не в деле.— Время еще есть, товарищ майор! — уверенно начал я заправлять арапа, — Поэтому и жду, когда обкомовцы и прокуратура свою проверку проведут. В просак попасть не хочу, Алексей Константинович!— Думаешь, что ты самый умный? Имей в виду, лейтенант, что пока не разберешься с обвинительным заключением по этому делу, никаких отгулов ты не получишь! И даже начальник райотдела меня не заставит тебя отпустить. Ты в этом даже не сомневайся!— Понял, товарищ майор! За сегодня, ну край, за завтра, я это дело сдам в прокуратуру! На утверждение обвинительного заключения или по подследственности!Возразить на такой аргумент Данилину было нечем, но я видел, что челюсти он разжимать не хочет. Поэтому я демонстративно отвел взгляд на сидящего неподалеку Пичкарёва, давая тем самым понять злобствующему руководству, что догадываюсь о причине его необоснованного в отношении меня гнева.Павел Виленович сегодня был без пляжных декораций. Их заменял толстый слой неубедительной штукатурки. Быть может, это его жена Татьяна, сменив все сметающий на своем пути гнев на милость, поделилась с фетишистом-мужем недельной нормой своей косметики. Замазав, совсем недавно и собственноручно нанесенные супружнику увечья. Либо тот сам расстарался и освоил профессию гримера, добыв где-то всё необходимое.Смотрелся Пичкарёв ужасно. Как смотрится второпях загримированный покойник после жуткой автомобильной аварии. Да уж! Видит бог, лучше попасть под летящий грузовик, чем под его гневливую Танюху! Очень уж она принципиальная и строгая женщина. Хорошо, что Лида у меня не такая. И Эля с Таней. И да, переборщил, наверное я с трусами, надо было одни Павлику в портфель положить. Оно и обокраденным мной девкам тогда урона было бы вполовину меньше. Ну да чего уж теперь... Подумал я это и сразу же отогнал весь пацифизм от своего доброго сердца. Потому что встретился взглядом с горящими злобой глазами на плохо нарисованном лице Пичкарёва. В них столько было лютой ненависти, что я всерьез задумался о том, как бы перекрыть моему недругу доступ в оружейную комнату РОВД.Заметив наши с Павлом Виленовичем переглядки, строгий, но от того не менее мудрый начальник, мигом от меня отстал, позволив тем самым уйти мне из сектора обстрела. Пока еще только обстрела огненными взглядами из глаз увечного фетишиста, злобно меня прожигающими.Отстав от меня, Данилин быстро утратил интерес к оперативке и отпустил личный состав по норам. Это очень плохо, что главным притяжением его внимания теперь являюсь я.Обдумывая сложившуюся ситуацию, я какое-то время никак не мог зацепиться за мелькавшую в голове мысль. Которая как-то была связана с безосновательными попрёками шефа. Прояснение наступило, только когда я свернул в свой тупик.Чтобы раз и навсегда избавиться от дурно пахнущего Вязовскина и его не менее тухлого уголовного дела, надо было срочно с ним встречаться. Но сначала надо было переговорить с Анютой. С той самой, которая Злочевская.Честно заявив Зуевой, что мне нужно в прокуратуру по делу, за которое так переживает наш шеф, я напросился по телефону к своей бывшей пассии. Вернее, к подруге своего донора. Нюрка мурыжить меня не стала и согласилась через полчаса уделить мне время.— Ну я не знаю! — опять растерянно протянула Злочевская, после того, как я в восьмой раз, но уже под другим углом выложил ей свои мысли, — Ты же понимаешь, что это не прокурор нашего района решать будет! Я когда в обком с материалами на тебя ездила, меня даже в кабинет не пустили! — вдруг совсем неожиданно призналась мне Нюрка. — Я целый час в приемной просидела, пока они там документы смотрели.Я уже полчаса уговаривал Аньку пойти к прокурору Октябрьского района, у которого она числилась помощником среди прочих, себе подобных. Я видел, что ей и хочется и колется. Все таки страшная это штука, государственная служба. Всяк, кто на нее попал, становится рабом и трусом. И, чтобы осмыслить всю иллюзорность нахождения на ней и понять, что на самом деле бояться бюрократической системы не обязательно, нужно прийти в жизнь во второй раз с багажом послезнания.— Хорошо, — не стал я пытаться ломать через колено свою бывшую однокашницу, — Ты к прокурору меня сейчас завести можешь? Но перед этим все правильно ему доложить по мне? — задал я вопрос, устав переливать воду из пустого в порожнее.Мне очень хотелось избавится от дела Вязовскина, а для этого мне была необходима поддержка прокурора Октябрьского района, который санкционировал арест бздуна. Имея за спиной громаднейший опыт межведомственной подковерной возни, я примерно понимал, что и всемогущий обком и областной прокурор будут тянуть до последнего, не желая делать первого шага. Который запросто может стать роковым, а, значит, последним. Или предпоследним, что тоже малоприятно. Они-то могли себе позволить ссыкливо играть вдолгую, а я нет. Мне послезавтра надо было выдвигаться в Москву. Слишком уж тяжелым получился революционный плешивец. И вообще, я чувствовал, что должен проводить Лишневских до пограничного контроля в Шереметьево.— Хорошо, Корнеев, я попробую! — наконец-то решилась Нюрка, — Но с тебя ресторан! — Злочевская закрыла в сейф свои бумажки и показав мне язык, вышла из кабинета.Ждать мне ее пришлось минут пятнадцать. За это время я уже успел трижды позвонить по телефону, а теперь стоял у окна и разглядывал грязную весеннюю улицу.— Чего ты туда пялишься? — от порога набросилась на меня Нюрка, — Пошли быстро, пять минут у тебя! — нетерпеливо притопнула импортной туфлей Злочевская.Прокурорская приемная была рядом и много времени на дорогу у нас не ушло. Сквозняком пролетев через стоящих и сидевших посетителей, мы с Анной Романовной, притормозив у самого тамбура, уже совсем степенно вошли в кабинет.За большим полированным столом сидел тот самый старший советник юстиции, который поначалу на арест Алеши санкции мне не дал. И вот теперь я снова у него, но просить теперь буду обратного. Чтобы Вязовскина он выпустил. Вернее, чтобы не помешал мне его выпустить.— Что-то не пойму я вас, молодой человек! — ухмыльнулся почти глумливо старший советник, — То из кожи вон лезете, чтобы арестовать своего подследственного, а теперь под подписку его отпустить готовы? Правильно я вас понимаю? — с насмешливым непониманием разглядывал меня прокурор Октябрьского района.— Позвольте полюбопытствовать, лейтенант, что за обстоятельства заставили вас прийти к такому решению?Это он, что, таким образом намекает мне, что подозревает меня в какой-то корысти?— Личной заинтересованности, если вы на это намекаете, у меня нет! — твердо посмотрел я в глаза прокурору, — Обстоятельства изменились и для следствия целесообразнее будет Вязовскина выпустить под подписку о невыезде! — я по-прежнему не отводил взгляда от внимательных прокурорских глаз.Мужик смотрел на меня, как на настырного чижика, который пытается протиснуться между стальных прутьев клетки.— Ну, дядя Валера-а-а! — неожиданно и тягуче раздалось у меня из-за спины.— А ну брысь отсюда! — в ответ на неуместный нюркин возглас рявкнул прокурор района.Сзади, через секунды три, послушно хлопнула закрывшаяся дверь, но до этого я услышал, как Злочевская фыркнула, ничуть не стесняясь и не скрывая своего недовольства. Странные царят порядки в этих стенах! Ну да бог с ними, в чужом монастыре каждый дрочит, как хочет.— Ты не ответил, лейтенант, зачем тебе понадобилось арестованного отпускать? — продолжал настаивать на моей откровенности "дядя Валера".— Особой нужды держать его теперь в СИЗО нет, это раз! — начал я фрагментарно колоться, — И скоро, я думаю, будет возбуждено еще одно уголовное дело. В отношении работника милиции. Это два. Более того, я полагаю, что дела эти будут объединены в одно производство и, как вы сами понимаете, подследственность эта станет вашей, прокурорской! Это три.Прокурор теперь смотрел на меня не, как на мелкого пернатого в птичьей клетке, а, как на вертлявую обезьяну с гранатой, которая едет с ним в одном "Запорожце".— Ты уверен? — только и спросил он, сверля меня своими въедливыми прокурорскими глазами.— Так точно, Валерий Савельевич! — как можно тверже отчеканил я, — Вероятность того, что так и будет, очень велика. Мне просто нужно ваше понимание.— Это ты про Мухортова говорил, когда про работника милиции обмолвился?— Так точно, про него! — не стал я лукавить, понимая, что, чтобы вычислить в этой ситуации майора, особого ума непотребно. Глава 5 Прямо из Октябрьской прокуратуры и не заезжая в РОВД, я направился в СИЗО. В застенках которого томился бздливый аферист Алёша Вязовскин. Ехал я туда, намереваясь сделать коварному газовщику-отравителю предложение, от которого ему будет чрезвычайно трудно отказаться. Особенно после почти трёх недель пребывания в непривычных условиях тюремного камерного общества. Пройдя все тамбуры и предбанники с лязгающими замками и резкими звонками сигнализаций, я наконец оказался в допросной. Ждать Вязовскина пришлось недолго, конвойный привел его минут через пятнадцать. За это время я успел разложить на крепко привинченном к полу столе уголовное дело Алёши. Поначалу я не узнал появившегося на пороге некогда холёного и вальяжного книголюба-газовщика. Передо мной стоял совсем другой человек. Обряженный в какие-то, даже для скудных советских времен, безликие и очень неновые обноски. Мало того, в глаза бросалось то, что эти обноски были явно с чужого плеча. И еще, упитанная луноликость прежнего Алёши Вязовскина существенно утратила свою округлость. Которую сейчас, без особых натяжек, можно было бы уже счесть, как не округлость, а овальность. Что, на мой неискушенный взгляд, пошло только на пользу моему подследственному. Потому что вместо узких китайских щелок, на их местах появились, хоть и не полноразмерные, но уже вполне человеческие глаза. — Здравствуй, Алексей! — продолжая разглядывать душителя молодых пролетарок завода "Прогресс", я гостеприимно указал ему на привинченный к полу стул. — Присаживайся! Как тебе тут живётся? Освоился? Своих эмоций, которые волнами, как как разноцветные переливы на шкуре хамелеона, менялись на лице Алеши, тот даже не пытался скрывать. Растерянность, жалкая тень ненависти и потом униженная подобострастность, сменяли друг друга, не задерживаясь надолго. Вязовскин никак не мог определиться со своим отношением ко мне. Видя, что Алексей в некотором затруднении и даже не может от переполняющих его чувств со мной поздороваться, я решил ему помочь. — Знаешь, Вязовскин, а ведь я пришел сюда, чтобы дать тебе свободу! — немного напыщенно произнес я красиво сформулированную фразу. И лучшей оправой этому лингвистическому бриллианту сейчас были окружавшие нас стены, сработанные в дизайне серой "шубы". Железная дверь с глубокой раковиной глазка и решетки в четыре ряда на высоко поднятом окне, также выразительно обрамили мою изящную сентенцию. — Как... свободу...?!!! — гримаса жалкой недоверчивости и робкой надежды искривила юный овал лица Вязовскина, превратив его в подобие трапеции, — Это правда?!! — сиделец даже подскочил на стуле, но быстро опустился назад. Похоже, что какие-то первичные навыки добродетельного поведения в обществе и элементарные представления о субординации, Вязовскину в этих стенах уже успели привить. — Правда, Алексей, правда! — подтвердил я перспективу сбычи самой сокровенной мечты любого арестанта, — Если мы сейчас с тобой найдем общий язык и ты пообещаешь больше не смотреть на меня с презрением, то прямо из этого помещения мы с тобой выйдем на улицу. Даже не возвращаясь в камеру! — озвучил я окончательно добивший Вязовскина аргумент. — Я!.. Я! ... больше никогда я не буду!!... с презрением!!! — по всё еще перекошенному лицу Алеши непрерывными блестящими дорожками потекли слёзы. — Ну вот и славно! Вот и хорошо! — я отвлекся от созерцания сидельца и начал раскладывать на столе ближе к нему чистые листы и авторучку, а перед собой бланки протокола допроса. — Тогда пойдем?! Давайте, уже быстрее уйдем отсюда! — послышалось со стороны воспрявшего, как птица Феникс Вязовскина. Я поднял от стола глаза и увидел его, стоявшего за табуретом. Подследственный нетерпеливо топтался, а лицо его светилось переполнявшим его счастьем. Клиент окончательно созрел! — Конечно, пойдём! — бодро подтвердил я его радужные перспективы, — Вот только напишем сейчас пару бумажек и сразу уйдём! — добавил я. — Что напишем? — Алёша перестал нетерпеливо сучить ногами, обутыми в затрапезные тапки, кустарно пошитые из голенищ старых кирзовых сапог. Скорее всего и эта обувь тоже была частью "выгодного" обмена одеждами моего подследственного с каким-то прошаренным его сокамерником. — Так, признание напишем! — удивился я непонятливости душистого перца, — Признание в том, как Мухортов Вениамин Семёнович, склонил тебя к участию в организованной им преступной группе. Как он, коварный, заставил, опять же тебя, наивного, мошенническим путем изымать из оборота вашего литературного общества дефицитные книги! — монотонным менторским голосом продолжил я формулировать текст раскаяния. — Или твои лидерские амбиции не позволят тебе пойти на суд рядовым членом шайки? Тебе, Вязовскин, зазорно, что ли получить меньше восьми-девяти лет?! Ты дурак, что ли, Алёша?! Уверяю тебя, четыре года в условиях вечной мерзлоты гораздо лучше чем те самые восемь-девять лет! Уж ты мне поверь! Отравитель общаговской атмосферы являл сейчас образ выброшенной на берег рыбы. Которая хватала ртом воздух, но находясь при этом в несвойственном для рыб положении "стоя". — Я не могу этого написать! — жалобно проблеял Алёша, — Дядя Веня брат моей мамы! — по щекам книголюба опять потекли слезы. Я понял, ему очень не хотелось возвращаться в свою новую, но, судя по всему, не очень приветливую обитель. — Так чего ты тогда мне тут голову морочишь! — недоумённо округлил я глаза, — Так бы сразу и сказал, что решил строить криминальную карьеру и, что в тюрьме тебе нравится! — я начал с неторопливой аккуратностью собирать со стола свои бумажки. Алексей Мордухаевич рухнул на тюремный табурет и уже рыдал без всякого стеснения. Он даже не пытался как-то себя сдерживать. — А ну прекратил истерику! — прикрикнул я и по-данилински прихлопнул ладонью по столу, — Чего ты тут разнылся, как баба? На вот лучше, почитай! Я протянул плаксуну заготовленное и отпечатанное на нюркиной машинке постановление об изменении ему меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде. Взяв в руки документ, Вязовскин принялся его читать. От волнения его лицо, кроме слез, взмокло от испарины. Видимо, дойдя до главного, он поднял на меня страдальческие глаза. — Ну что, Алексей, домой поедем или ты в камеру хочешь вернуться? — по новой начал я его искушать, — Я хорошо понимаю твои сомнения — баландёры скоро обед начнут разносить... Упоминание о местных разносолах было решающей соломиной, которая переломила поясницу всем сомнениям Алексея. — Я напишу! — глубоко и со всхлипом вздохнув, он вернулся на жесткое сиденье тюремной мебели. — Конечно напишешь! — подтвердил я его решение сдать своего родного дядю честных правил, — И напишешь ты, Алексей, не то, что захочешь, а то, что я тебе скажу! Понял? — уже безо всякой приветливости уперся я суровым взглядом в его всё-таки китайские щелки. — Понял! — с тяжелым вздохом прошептал Вязовскин. — А вы меня не обманете? — робко спросил он. — Не обману, — успокоил я его, — Напишешь всё, как надо и я отвезу тебя домой! — пообещал я. — Или подождать тебя, пока ты на обед сходишь? — не смог удержаться я. — Нет, нет! — опять подпрыгнул с табуретки, в недалеком прошлом агрессивный бздун, а ныне, вполне добродушный парень с пристойными манерами. — Я лучше дома покушаю! — Ну дома, так дома! Может ты и прав, чего сокамерников объедать, пусть они тебя добрым словом за лишнюю пайку вспомнят! — не стал настаивать я. Графоманили мы с Алёшей больше часа. И это при том условии, что, как ни крути, а он был каким-никаким, но литератором. С Судаком я провозился бы дольше. К разоблачению майора Мухортова мы с Алексеем подошли основательно. Под мою диктовку и с существенными подробностями от самого раскаявшегося. Мой подследственный со всей своей принципиальностью изобличил замполита Октябрьского РОВД в длящемся и много-эпизодном преступлении. Начав излагать, он уже и сам не мог остановиться. Кроме самой криминальной схемы, были указаны места хранения книг, добытых преступным путем и сеть их реализаторов. Вырисовывалось вполне себе резонансное дело. Это и хорошо, и не очень. Значит, надо страховаться с большей основательностью, чем я предполагал до этого. На всякий случай, я продиктовал Алёше текст заявления о преступлении на своё имя и на имя прокурора Октябрьского района. Мужика тоже следовало обезопасить по максимуму. Протокол допроса, касательно вновь открывшихся обстоятельств, я исполнил также в двух экземплярах. Закончив наконец-то с писаниной, я начал собирать бумажки в портфель. Щелкнув пряжкой, я поднял глаза и увидел, как по лицу раскаявшегося бздуна сползают горошины пота. Алексей Мордухаевич всерьёз полагает, что я его сейчас кину! Мне его стало жалко. Но, наверное, зря стало жалко. Это ведь он сейчас рассудил так, исходя из своих повадок. Н-да... — Ты точно, жрать не хочешь? — не смог я себе отказать в иезуитсткой выходке, — Ну тогда пошли на волю! Не замерзнешь так? На улице-то пока не май! — я критически оглядел одёжку и модельную кирзовую обувь страдальца. — Нет-нет! Всё хорошо! — заверил меня Алексей Мордухаевич и от нетерпения даже начал приплясывать, не обращая внимания на слетающие тапки. — Ну смотри сам! — хмыкнул я и нажал на кнопку вызова конвоя. Попросив дежурного подержать все-таки запаниковавшего Вязовскина в пустующей "привратке", я пошел оформлять его освобождение. Через полчаса мы с гражданином Вязовскиным уже колесили по городу в сторону его дома. Не верящий до конца в своё счастье бздун, крутил головой, жадно рассматривая грязные улицы и бережно держал в руке свой самый главный сейчас для него документ — справку об освобождении. С его тюремной фотографией в левом нижнем углу. С достоинством прошествовав мимо сидящих на лавке тёток, мы поднялись на этаж и Алёша торжественно нажал на кнопку дверного звонка. Мои опасения, что никого дома не будет, оказались напрасными. Когда дверь открылась и дородная Дора Афроимовна со стоном раненой самки слонопотама прижала к себе вызволенного из узилища сынишку, я с чувством глубокого удовлетворения пошел вниз по лестнице. "Дядя Валера" очень внимательно просмотрел заявление о совершенном преступлении на свое имя, потом так же тщательно изучил признанку Вязовскина и протокол его допроса. Затем, как и я, он тоже, наверное, испытал не меньшее удовлетворение. Потому и крякнул, будто намахнул стопку ледяного "Абсолюта". Пока еще отсутствующего в этой эпохе. — Скажи, Корнеев, а чем тебе так Мухортов насолил? — кивнул он на убийственные для майора бумаги, лежавшие на его столе. — А неуважение он ко мне проявил, Валерий Савельевич! — честно глядя в глаза главы надзирающего за мной органа, ответил я, — Причем, не единожды! Разрешите быть свободным? А то меня уже в райотделе потеряли, наверное! Не дождавшись от впавшего в ступор "дяди Валеры" какой-либо реакции, я вышел в приемную, аккуратно прикрыв за собой дверь. До обеда еще было время и надо было спешить. — Я зайду? — просительно обратился я к секретарше Дергачева, — Очень надо! — продолжил я настаивать в ответ на ее отрицательное покачивание головой. — Совещание у него! — отрезала, начинающая уже сердиться женщина. — Это не мне, это ему надо! — с уверенностью в голосе не согласился я с ее отказом. — Если я сейчас с ним не переговорю, он на нас с ВАМИ может сильно осерчать! — выделил я с нажимом нужное слово. Умная тётка удивлённо вытаращила глаза и какое-то время изучала мою бесстрастную физиономию. — Хорошо! — затвердев лицом, согласилась она, — Вот только смотрите, Корнеев, вам будет очень неприятно, если я сейчас зря побеспокою Василия Петровича! У него там выездное заслушивание, из области товарищи приехали! Рассыпаться в заверениях, что дело того стоит, я не стал, а просто опустился на стул, ожидая развязки. Секретарша что-то совсем тихо пробубнила в трубку прямого телефона. Селектором она благоразумно пользоваться не стала. Потом внимательно посмотрела на меня и молча кивнула головой. Ничего не поняв, я встал со стула и в этот момент из тамбура появился с недобрым лицом начальник Октябрьского РОВД. Я не стал дожидаться начальственного рыка, который вот-вот должен был раздаться. — Выйдем! — без выражения ни на лице, ни в голосе, твёрдо произнёс я и первым, не оглядываясь, вышел из приёмной в коридор. Подпол настолько охерел, что с покорной молчаливостью шагнул за мной. Минут семь я излагал хлопающему глазами и стремительно краснеющему лицом Дергачеву диспозицию по зреющей катастрофе. Масштабы которой, определенно, не ограничатся забором Октябрьского РОВД. Надо отдать должное профессионализму подполковника. От какого-то выражения злобы в мой адрес, он сумел воздержаться. Не впадая в истерику, он начал задавать уточняющие вопросы. Вопросы были толковыми, но чудес не бывает, слишком мало времени у Дергачева на анализ. — Василий Петрович, я думаю, что вам надо немедленно начальнику областного УВД дозвониться и первым его известить по Мухортову, — пристально глядя в глаза начальнику райотдела, твёрдо заявил я. — Скажите ему, что райотдел сам выявил перевёртыша! Тогда волна пройдёт поверх всех нас. Все необходимые изобличающие материалы в отношении майора у меня при себе! Сейчас главное, чтобы генерал Данков именно от вас о Мухортове узнал! И будет лучше, если вы его к нему сами привезете! А все бумаги я вам дам! Малиновая краснота на лице начала рассеиваться, а сам он перестал сжимать кулаки. Что-то слишком часто стали сжимать на меня кулаки в этом РОВД, подумал я. Сначала придурок Пичкарёв, теперь вот сам начальник сподобился и проявил внимание к моей персоне в аналогичной форме.