Я перепугался. — Не можем же мы сказать… — начал я. — Можем. Что мы совершаем воскресный обход и, проходя мимо, решили зайти, чтобы выразить свои соболезнования… С некоторым опозданием. Да ладно, выкрутимся! Или в связи с очередной проверкой архивных дел, предназначенных к уничтожению, потребовались уточнения. Ну ты же юрист! Придумай что-нибудь. — Но мы же ничего не уничтожаем! — возмутился я. — И уж тем более подобные дела. — Майору позволительно не знать про это, — возразил Палму. — Даже напротив: для него это окажется приятной новостью, и он с удовольствием примет нас и охотно удовлетворит нашу любознательность. Дверь бесшумно отворилась, и в щели показалась голова Кокки. Опять без стука! Что за отвратительная привычка! При этом он имеет наглость уверять, что делает так, чтобы не побеспокоить лишний раз. Сейчас, увидев нас с Палму вдвоем, он смело ввалился и закрыл за собой дверь. — Слушай, Палму, — невинно сказал он, — куда ты заховал папку с госпожой Ваденблик? Наш хранитель нервничает. Я тут ходил к магистрату, чтобы время скоротать, глазел на объявления… развлечься хотел… — Он смущенно покраснел, опустил голову и начал ковырять ботинком пол. — Чудеса! Я имею в виду извещения о гражданском браке, — пояснил он. — Просто та самая моя знакомая, стюардесса, грозится, что выйдет замуж за штурмана, а он от церкви отошел… Ну, я и хотел посмотреть, действительно ли она собирается сделать эту глупость… — При чем тут Ваденблики? — нетерпеливо перебил его Палму. — А при том! При том, что майор Ваденблик и девица Мелконен извещают о вступлении в брак. Я-то что? А вот ты задевал куда-то папку с этим делом! А они уже завтра притопают к бургомистру… Знаешь, какие у него цепи на шее! Но времени, чтобы слушать про украшения на шее бургомистра, у меня лично не было. — Девица Мелконен?! — выкрикнул я. — Анникка Мелконен? — Ну да, Анникка, — кивнул Кокки. — И майор Густав Эрик Ваденблик. — Подумайте, какая спешка! — восхитился Палму, энергично обсасывая свою трубку. — Этот убийца принялся за дело. Глава десятая Кокки, склонив голову набок и продолжая ковырять пол, вполголоса предупредил: — Если вы собираетесь искать те ботинки, то не стоит. Это была самая обычная пара — на резиновой подошве, практически новая, без единой характерной детали. Я спрашивал в обувном. Они говорят, что продают миллионы пар данного размера. Это, разумеется, преувеличение. Наши обувщики действительно справляются со своими обязанностями весьма удовлетворительно, но миллионы пар башмаков одного размера они не продают! — Да нет: ворсинки от одежды, кровь, земля — мало ли что там может быть на этих ботинках! — раздраженно возразил я. — Ты просто отстал от жизни, Кокки. В нашей лаборатории что угодно теперь могут найти: следы плевка на полу найдут через год после того, как ты плюнешь! У них фантастическая аппаратура! Щеки Кокки задвигались, и я с ужасом понял, что он намеревается попробовать. — Нет! — заорал я. — Не в моем кабинете! Палму и так тут достаточно свинячит! Посмотрите, что творится под креслом. Палму вздрогнул и попытался сгрести весь пепел в кучу. Очевидно, он успел тут выкурить не одну трубку. Как у себя дома. Рассчитывал, что раньше полудня я не появлюсь. — Кокки! — внушительно сказал я. — Ты молодец, ты все замечаешь, спасибо тебе большое. Извещение — это очень важно, и мы все, конечно, выясним в свое время… Но пока постарайся не болтать. Никому, ни слова. Мы с Палму вышли на новый след. Это гораздо серьезнее, чем я и Палму — вначале — думали. — Кокки! — еще внушительнее произнес Палму. — Если у тебя есть в банках такие же милые знакомые, как в авиации и в обувных магазинах, будь добр, позвони им. Можешь отсюда, по прямой связи. Попытайся выяснить, каково положение майора Ваденблика — в отношении денег. И как обстоят дела со счетами Анникки Мелконен. Насчет тайны вкладов все понятно, но, может, вы по-приятельски выясните это между собой. — Замечательно! — развеселился Кокки. — Да они сейчас так струсят — что я им в воскресенье звоню, решат, что мы какое-то колоссальное хищение расследуем! Зато потом сами все расскажут от радости, когда поймут, что дело не в кассирше, пытавшейся спустить в унитаз связки банкнотов. — Потише, Кокки! — предупредил я. — Мы сейчас отправляемся на утреннюю прогулку, — сказал Палму. — А ты побудь здесь, может, наш начальник решит загулять — погода вон какая отличная! Во дворе Палму со вздохом посмотрел на черные машины, вкушающие воскресный отдых, но всегда готовые к бою, и мужественно прошел мимо. Светило солнце, блестело море, и удивленно кричали чайки при виде пустой Рыночной площади. Мы миновали президентский дворец, пересекли по мосту канал и вступили на мыс — в район Катаянокка. Новое здание офиса целлюлозной фирмы «Энсо — Гутцайт» сверкало. Чертовски красивое сооружение! Но Палму не остановился полюбоваться его архитектурой. Забыв о своем ревматическом колене, он тащил меня вверх по улице к дому майора. Деревья в парке переливались на солнце всеми осенними красками. Задрав головы, мы посмотрели на гладкое современное здание. Шестой этаж был головокружительно высоко. Инстинктивно мы оба глянули вниз, на тротуар, о который разбилась беспутная жизнь Майре Ваденблик. Но там не было никаких следов. Мне вдруг стало не по себе, как будто я заглянул в пропасть. Воображение! Вот от чего Палму не страдает! — Н-да, кровавая лепешка, и никакого риска, — медленно проговорил Палму. — Когда так разобьешь голову, уже не пожалуешься. Я вздохнул, и, оттянув разукрашенную бронзой парадную дверь, мы вступили в просторный вестибюль. Роскошный дом. По сто тысяч марок за квадратный метр, прикинул я. Ох, как мне не хотелось нарушать воскресную тишину этого дома! Я ведь простой полицейский. Тут разряды ставок значения не имели, равно как и мое звание вице-судьи. Лифт двигался бесшумно. Табличка на двери: «Густав Ваденблик». Выписано крупно, красиво. Палму нажал на электрический звонок. Но никакой реакции. Мы смиренно подождали, и Палму нажал снова. Мы еще подождали. — Никого нет дома, — с облегчением сказал я. И в ту же секунду послышалось звяканье цепочки, и дверь широко распахнулась. В проеме стояла сердитая женщина с синеватыми волосами. — Здесь не покупают щеток! — раздраженно сказала она, поглядев на Палму. Потом перевела взгляд на меня. На щеках ее пылал румянец. — Или вы телевизионщики? — удивленно спросила она. Как видно, мы подняли ее с постели, и она только успела накинуть халат. — Можем ли мы увидеть майора Ваденблика? — спросил Палму, выпятив колесом грудь. — Мы из криминальной полиции. Комиссар Палму. Женщина вздрогнула и тут же захлопнула бы дверь, если бы Палму не успел придержать ее ногой. — У нас чисто формальный вопрос, — поспешно заверил он. — Майора нет дома, — с раздражением проговорила экономка. — И мадам тоже. — Мадам?! — удивленно воскликнул я. Она смерила меня взглядом, но поправилась: — Барышни Мелконен. Она еще не мадам, но скоро будет. — Женщина вдруг широко улыбнулась и толкнула локтем дверь. — Вваливайтесь, ребята! А дверь захлопните. Я ведь из Америки. Жила там у миллионеров. У них и телохранители, и вообще все! Пошли, пропустим по рюмочке. И мы пошли. Но повели нас не на кухню, а прямо в гостиную. Экономка открыла ящик с сигарами и, покачиваясь, предложила нам. Только сейчас до меня дошло, что она пьяна в стельку. В воскресное утро! — А вы, видимо, экономка? — почтительно осведомился Палму. — Миссис Лююли Хартола, не правда ли? Хе-хе. Он противно захихикал, и с ним вместе захихикала синеволосая экономка. — Ага, Лююли я. — Она игриво ткнула Палму в бок. — Да вы садитесь, будьте как дома. Господа в имении. Вы шерри любите? Я люблю! В это легко было поверить, глядя на ее красное лицо. — Печень! — с сожалением объяснил Палму, но поспешно добавил: — Хотя от рюмочки коньяку не откажусь. — При исполнении? — ужаснулся я. — Уймись! — взъярился вдруг Палму. — Такое превосходное воскресное утро. У нас свободное время, и дело пустячное, одна проформа. Лююли Хартола принесла из кухни ополовиненную бутылку шерри и свой стакан. Потом открыла бар и, покачнувшись, оперлась о шкафчик, в котором тонко зазвенели бокалы. — Ну-ка, возьмем-ка бутылку получше, вот эту, для дорогих гостей, — гостеприимно распорядилась она и понесла к столу коньяк и две здоровенные рюмки. — Хватит, хватит! — в ужасе закричал я, видя, как щедрою рукой она ливанула коньяку в обе бадьи. Но она поняла мои опасения превратно. — Да майор и не заметит! — успокоила она меня. — Он же не пьет. А потом, я все равно скоро отсюда съеду. Когда Анникка станет хозяйкой. Я с ней не уживусь. Вот Майре была — это да! Ну, прежняя хозяйка то есть. Она ничего не выпытывала, не вынюхивала. Пусть Лююли берет, что хочет, — так она всегда говорила. И мои американцы тоже не скаредничали. Каждый месяц платили жалованье, и мне хватало. Мне и так всего хватало, а тут еще и деньги оставались. Лафа! Неужто я теперь позволю какой-то Анникке Мелконен щелкать себя по носу? Да у меня у самой деньги в банке лежат! Мне и Майре давала, только не хотела, чтоб майор знал. — Она подмигнула, ткнула меня в бок и подбодрила: — Ну-ка, вперед! Пора выпить, а то мы все языком болтаем. Давайте, это хороший коньяк. Не какое-то пойло. — Да ты можешь не пить, если не хочешь, — разрешил мне Палму, а сам чокнулся с экономкой, но, заслушавшись, как тонко зазвенела хрустальная рюмка, забыл отпить свой коньяк. — И когда назначена церемония бракосочетания? — безмятежно спросил он после продолжительной паузы. — Сразу после оглашения, — презрительно сказала миссис Хартола. — Ни свадьбы, ничего такого. Прямиком в свадебное путешествие. За границу! Можно подумать, молодожены уезжают на медовый месяц, хо-хо! Хотите — верьте, хотите — нет, но Анникка в положении! Стали б они иначе так торопиться… Не-ет, Лююли еще никому провести не удалось. Лююли многое знает, только всегда молчит… — О, Лююли, наверно, очень скрытная! — подольстился Палму. — Я очень уважаю таких женщин. Из них слова клещами не вытянешь! Но у нас дело самое безобидное. Мы в своих архивах уничтожаем кое-какие дела, всякие ненужные бумаги, и, когда до нас донесся звон свадебных колоколов, мы и решили, что пора выбросить в помойку наш хлам — ну, бумаги, связанные с самоубийством Майре Ваденблик. В качестве свадебного подарка. Вот! Потому мы и зашли по дороге… Мы обход делаем. К моему изумлению, экономкину веселость как рукой сняло. Она посмотрела по очереди на меня и на Палму, как бы раздумывая, говорить или нет. — А что ж вы совсем не пьете? Ну-ка, поехали, ребятки! — подбодрила она нас. Палму пригубил. — О, какой коньяк! — восхищенно воскликнул он. — Но как же Анникка не постыдилась уволить вас после стольких лет верной службы? — А у меня есть пенсия, — похвасталась экономка. — Никогда не угадаете, какая! Очень большая! Это еще когда я ухаживала за бедняжкой Майре. Так что я проживу. Майор это прекрасно понимает. Но мне пока рано отдыхать! Нет, ребятки, Лююли до старости еще далеко! В следующий четверг я отбываю в Южную Америку — вот так-то! Майор сам все устроил. Посмотрю, где там кокосовые орехи растут. Я покосился на Палму, но он с простодушным лицом согревал в ладонях коньячную рюмку, делая вид, что ничего не понимает. — Да-да, пальмы и жаркое солнце, — мечтательно поддакнул он. — Это жизнь! А мы тут останемся хлебать осеннюю сырость и таскаться на службу… Ох, да, насчет службы: вот этот вот нач… молодой человек заметил, что в протоколах по делу Майре не очень подробно рассказано о двух предыдущих ее попытках — ну, покончить жизнь самоубийством…