Майор отер лоб, взгляд его скользнул по портретам, висящим на стенах, и он стал успокаиваться. Он взял себя в руки. — Анникка опередила его, — продолжил он. — Вытолкнула Майре из окна. Это лучшее, что можно было для той сделать. Ошеломленный, смотрел я на убитого мальчика. И мертвый, он был прекрасен, как ангел. Но душа его знала зло. Я помнил ту ворону. И понимал. И верил майору. Но еще больше меня ошеломило то, что Палму как ни в чем не бывало сунул в рот свою трубку и сказал: — Вернемся все же к делу. Подлинность подписи я не собираюсь оспаривать. У меня нет никаких сомнений, что госпожа Анникка подписала бы все, что вам понадобится, даже чистый лист бумаги. — Он повернулся к нам и скомандовал: — Теперь идем! Поднимем на воздух Орлиное гнездо майора и посмотрим, что лежит под фундаментом! — Палму метнул взгляд на майора, выронил трубку и рявкнул: — Кокки! Держи! От нервного напряжения я оцепенел. Но Кокки среагировал мгновенно и успел перехватить здоровую руку майора, собравшегося кинуть в рот капсулу с синильной кислотой. Да, маленькая военная хитрость. Немецкого образца… Откуда только он умудрился достать эту штуку! И вот только тогда нервы майора не выдержали. Он стал бушевать. Он бесновался, не обращая внимания ни на руку, висевшую плетью, ни на своего мертвого ребенка, лежавшего на диване. Палму пришлось достать из машины наручники и нацепить их майору. Но даже это его не усмирило. А может быть, наконец прорвалась его душевная болезнь, потому что у него на губах выступила самая настоящая пена. В книгах я читал о таком, но никогда прежде не видел. И до конца поверил в то, что такое возможно, только в имении майора Ваденблика, увидев все собственными глазами. Муниципальному врачу пришлось сделать ему успокаивающий укол, прежде чем заняться рукой. Я не жалел, что ранил его. Нет! Особенно после того, как мы услышали про Синикку. Потому что все началось с нее… Но не буду забегать вперед. Мы оставили констебля, нашего водителя, охранять врача от возможного нападения со стороны майора, а сами отправились к Орлиному гнезду. Совершать восхождение. Наш взрывник уже совсем извелся, ожидая нас. А я был в таком одуревшем состоянии, что он запросто сунул мне под мышку один из своих тяжеленных свертков. Это меня просто взорвало: я буду всю дорогу тащить сверток! Я, конечно, швырнул его на землю. Вернее — положил. Очень осторожно. Не потому, что испугался, разумеется, нет. Но не к лицу командиру группы таскать свертки! Когда есть Кокки, хочу я сказать. Постройка за это время выросла как на дрожжах. Работа была в самом разгаре, так что строители смогли нам помочь. Краеугольный камень был заложен на месте будущего очага — под ним, и сверху залит бетоном. О его закладке и торжестве по этому поводу майор нам объявлял еще в прошлый раз, и рабочие подтвердили, что он действительно положил под камень металлический ящичек, как того требует обычай, когда господа строятся. Так что для начала мы подняли на воздух всю конструкцию. Расчистили место. Все равно майору это убежище уже не могло понадобиться. Строители тоже не протестовали, хотя весь их подряд шел коту под хвост. Но, по их мнению, майор был не из лучших подрядчиков. Они даже развеселились, когда услышали первые взрывы. Все они в свое время воевали. А наш взрывник работал просто с увлечением. Слишком редко он получал возможность потрудиться вот так всласть. Обычно ему приходилось любоваться плодами чужих рук… Ну что я могу еще добавить? Под камнем мы действительно нашли жестяной сундучок, в котором лежал плотный лист бумаги с древом рода Ваденбликов. И ключи старика Нордберга. И запачканные кровью ботинки. И конверт, на котором дрожащей рукой Нордберга было написано: «Непременно сжечь после моей смерти». Старик описывал все, чему оказался свидетелем. А именно: что в половине третьего утра майор Ваденблик выбросил из окна ярко освещенной квартиры женщину. Апрельской лунной ночью. Что в дверях появилась Анникка и все видела. Что она пыталась закричать, но майор зажал ей рот, и тут же в комнату ввалились гости. Все произошло в считанные секунды, как писал старик. Так что без подробного отчета самого майора Ваденблика в общем можно было обойтись. Хотя там он, в частности, сообщал о том, как хладнокровно и преднамеренно совершил убийство шантажиста. Доводил до сведения будущих поколений. Чтобы потомки помнили, что Ваденблики всегда живут так, как хотят, в любые времена. А так, как могут, пусть живут другие… Мы и сделали, что смогли — посадили майора за решетку. Но до сих пор я не знаю, предназначал ли он свои вымазанные кровью ботинки и связку ключей в будущий фамильный музей в качестве экспоната или считал фундамент наиболее надежным тайником. Кто его разберет. Майор Ваденблик — человек хладнокровный. Разумеется, сначала мы отправили его на операцию, и Палму специально просил хирурга постараться получше починить майору локоть, чтобы ничто не мешало ему трудиться в исправительной тюрьме над превращением камня в щебенку. Потому что пожизненное заключение он, конечно, получил. Психиатры его не освидетельствовали. Как можно — самого майора Ваденблика! Он, впрочем, тоже не просил об этом. Но, по моему глубочайшему убеждению, разум майора, несомненно, помрачен. Психически здоровый человек таким быть не может, что бы там ни говорили апологеты смертной казни. Так или иначе, но вряд ли майор Ваденблик сумеет при жизни выйти из тюрьмы. И на нем этому роду суждено угаснуть… Но не думайте, что нрав майора был укрощен. Ничуть! Теперь он стал похваляться своими подвигами и по собственной инициативе рассказал всю историю с Синиккой. Дочкой Майре, если помните. К ней он решил подкатиться сразу после увольнения из армии. Он занимался тогда продажей автомобилей за комиссионные, делом в то время малоприбыльным. К тому же затрагивающим честь. Зато однажды к нему пожаловали Синикка с Майре, интересовавшиеся новыми машинами. С этого начались их совместные катания. Майор — видный мужчина, этого у него не отнимешь, и на женщин действует, как известно, неотразимо. По крайней мере на женщин определенного рода. А тем более на неопытных девочек, искательниц приключений. Так что майор вполне воспользовался предоставившейся ему возможностью и растлил несовершеннолетнюю девчонку. Понуждая ее таким образом выйти за него замуж и надеясь получить доступ к деньгам Мелконена. Старик Мелконен был еще жив в ту пору. Однако Синикка решила, что она майора хитрее. Маленькая авантюристка! Она как пай-девочка отправилась на прием к врачу, едва заметив, что у нее случилась некоторая задержка в известных делах — надеюсь, вы понимаете, на что я пытаюсь деликатно намекнуть. Кроме того, ведь так положено — посещать врача после изнасилования. А ведь ей не было еще семнадцати! И вот когда они с майором в очередной раз отправились покататься на роскошной яхте Мелконенов и в шуме ветра, треплющего парус, майору уже чудился звон свадебных колоколов, Синикка, торжествуя победу, заявила, что, мол, майор попался, и что на чужой каравай рот не разевай, и не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. И, мол, побаловаться с таким мужчиной она не прочь, но обручаться или выходить замуж — нет, увольте! Никогда в жизни! Хоть умри — не будет! И даже пригрозила, что расскажет все матери и деду, горному советнику Мелконену. Она заметила, что мать поглядывает на майора чересчур нежно! А уж горный советник Мелконен — это с гарантией! — примет меры, чтобы в этой стране майору не светило разбогатеть… В ответ на ее речь майор Ваденблик, человек действия, схватил девчонку за шкирку и швырнул в море. И для верности еще полавировал вокруг, пока не убедился, что она точно утонула. Затем выбрал подходящий скалистый островок, завалил и потопил яхту, а сам вплавь добрался до него. Наградой ему была слава и горячая благодарность — когда он рассказывал о единоборстве со стихией ради спасения Синикки… Теперь о Вилле. Вилле пошел добровольцем в автобатальон. Дело об угнанной и разбитой машине слушалось при закрытых дверях. Но Вилле — славный парень! — не был осужден даже условно. Благодаря нашим стараниям. Вот что значит помочь полиции в расследовании серьезного преступления! Арска же получил по заслугам, и тоже не без нашего участия. И не без участия дорожно-транспортной группы. Так что в тюрьму он все-таки попал. Правда, для несовершеннолетних — за что нас со слезами на глазах благодарил его отец. Уже несколько лет, как он не мог справиться с сыном, тот совсем отбился от рук! Мне тоже жаловаться на жизнь не приходилось. В Копенгаген мы отправились в количестве ста двадцати человек. На самолете. Расходы взял на себя генеральный директор Аарне Мелконен. В том числе и оплату трехдневного проживания в самых шикарных отелях. Вот так-то! Этот человек еще станет горным советником — помяните мое слово! Если, конечно, не умрет скоропостижно от тромба… Съездили мы просто отлично! Впрочем, вы наверняка видели фотографии в газетах. И отзывы… Да, я забыл сказать о Кайе. Девчонку нам привлечь вообще не удалось: ей оказалось всего четырнадцать лет! Несмотря на соблазнительный свитер и не менее соблазнительную попку в брючках-дудочках. Я, кажется, уже рассказывал, что Вилле наконец решился и сделал предложение Сааре Похъянвуори. В тот самый день рождения. После того как Алпио сказал им, что теперь государство платит пособие семьям тех, кто отбывает воинскую повинность. Кстати, портной Похъянвуори, узнав обо всем, никого убивать не стал. И даже плакал от радости, выяснив, что Вилле согласен жениться на его падшей дочери. И так поспешно организовал венчание, что Вилле, едва успев выйти из ворот тюрьмы, уже стоял — стараниями папочки — перед алтарем. Зато и папочка, исстрадавшись душою, обещал презентовать в качестве свадебного подарка стиральную машину. Ведь нынешние молодые без машины ну никак! Я хочу сказать, когда они ждут ребенка… Что ж, хороший конец — делу венец! Мне остается только рассказать о загадке господина с красным перышком на шляпе. Собственно, если бы у меня достало терпения выслушать тогда в машине Кокки, давно раскрывшего его инкогнито, то никакой загадки бы не было. Но увы: для меня все раскрылось значительно позже. Тогда, когда я и вовсе забыл о нем: у меня за плечами была поездка в Копенгаген! Как бы то ни было, но одним воскресным ноябрьским утром, часов примерно в десять, когда я еще нежился в объятиях Морфея — надеюсь, вы меня понимаете! — у меня зазвонил телефон. Нет-нет, ничего дурного! Звонила барышня Пелконен. И самым любезным образом приглашала меня на чашку утреннего кофе. Разумеется, я немедленно отправился, успев, однако, побриться. За столом сидел Он. Тот самый господин. Конечно, у него уже не было пера на голове, но я узнал его с первого взгляда — настолько точным было описание, данное барышней Пелконен. Посеребренные сединой виски, дружелюбные глаза под густыми бровями… не очень высок и не очень молод — наверняка сильно за пятьдесят, но зато умен, проницателен, гибок и мускулист. Короче, мужчина в самом расцвете сил. И совершенно во вкусе барышни Пелконен — это было написано на ее лице. — Господин Свартсван, — представила она его, — дипломированный инженер. — Прошу заметить: черный лебедь, а не Свартфан[12], — весело сказал тот. — Это я к тому, что на Обсерваторском холме я выглядел в этой истории темной лошадкой. Совершенно искренне приношу свои извинения, но я был в полном неведении до самого последнего времени, то есть до того, как связался с барышней Пелконен. — Он сразу узнал меня! — сияя, сообщила барышня Пелконен. — Я хожу на выставки собак, — скромно объяснил инженер, — а Надежный Друг — призер! И он наклонился, чтобы погладить красивого черного терьера, который в таком упоении охранял ноги инженера, что едва улучил минутку, чтобы поздороваться со мной. Я даже почувствовал укол ревности. — Я всегда любил собак, — продолжил инженер. — А сам держать собаку не могу: я холостяк и живу один. Но собачьи выставки не пропускаю и слежу по газетам за наградами, так что я еще прежде запомнил имя барышни Пелконен. И в то утро на Обсерваторском холме я сразу узнал Надежного Друга, виноват — барышню Пелконен, конечно. Поэтому я немедленно позвонил ей, как только вернулся из Америки. — Из Америки? — глупо переспросил я. — Да, в то самое утро, в девять часов, я улетал в США, — объяснил он. — Понимаете: билет, виза, назначенные деловые встречи в Нью-Йорке и Чикаго… Я просто не имел права вмешиваться в дело, которое меня не касалось. Мне пришлось бы являться в полицию на допрос и все такое прочее. Я и так едва не опоздал на самолет, размышляя об этой встрече с барышней Пелконен. — Господин Свартсван уверяет, что обязан мне решением очень важного для него вопроса, — призналась барышня Пелконен, глядя на своего героя с еще бо́льшим упоением, если такое возможно, чем Надежный Друг. — Это вообще довольно нелепая история, — решил пояснить инженер. — Видите ли, я должен был принять довольно трудное решение, разрешить, так сказать, нравственную проблему. Барышня Пелконен заметила тогда, что каждый должен выполнять свой долг. Что-то в этом духе. А я всю ночь промаялся — не мог заснуть и все обдумывал, как следует поступить. Эта поездка очень беспокоила меня. Поэтому я и отправился на рассвете в парк: надеялся, что на свежем воздухе смогу привести свои мысли в порядок. Перед поездкой. — Так что же это за нравственная проблема? — напомнил я. — Дело в том, что я гораздо лучший коммерсант, чем инженер, — ответил тот. — Наше агентство, вполне процветающее, специализируется на технике. Я служу в нем уже скоро двадцать лет. Я на найме, хотя знаю дело как свои пять пальцев. Представительством у нас занимается директор, еще с двадцатых годов. С тех пор все очень изменилось. А он, честно говоря, совсем законсервировался. Не может отличить электронную аппаратуру от холодильника. Из-за этого страдает фирма, потому что конкуренция в наше время жестокая. Вот я и думал, что только выполню свой долг, если там, в Америке, предложу им кое-какие новые артикулы. И как бы между прочим дам понять, что представлять фирму могут и более компетентные люди. Я имел в виду себя. Но барышня Пелконен наставила меня на путь истинный… Конечно, это глупо звучит, — продолжал он, — но я понял, что мой долг — встать на сторону старика. Ведь это он основал фирму и положил начало ее деятельности. И когда они там, в Нью-Йорке и Чикаго, пытались меня прощупывать, я не сказал про старика ни одного худого слова. Наоборот. И в результате, когда я уезжал, мне поручили заниматься представительством! Полностью! А если бы я стал грызть старика, они выгнали бы меня безо всяких, они сами мне потом признались. Так что, как видите, добродетель вознаграждена. И этим я обязан барышне Пелконен! …Что я могу еще добавить? Я видел их вместе пару раз на симфонических концертах и однажды — на художественной выставке. Вполне вероятно, что из этого что-то выйдет. Хотя, с другой стороны, мне неведомо, что по этому поводу думает господин Свартсван и каковы его притязания. Одно несомненно: Надежный Друг — благородная собака! Да и с барышней Пелконен все, по-моему, обстоит хорошо. С начальником отдела у меня почему-то теперь отношения натянутые. Почему — ума не приложу. Во всяком случае, я тут ни при чем. Может, он обиделся, что его не взяли в Копенгаген? Но я никак не мог включить его в список — у него нет голоса! Так же как и у Палму. Быть может, читатели удивляются, откуда Палму знал про фундамент. Ведь откуда-то он про него знал! Так вот: однажды я прямо и откровенно спросил его об этом: — Слушай, Палму! Признайся наконец, откуда тебе стало известно про фундамент? И на этот раз он не стал разводить всякую муру про психологию, генеалогию, человеческий опыт или про то, что убийца вообразил себя сверхчеловеком. Он не стал ни хвастаться, ни издеваться надо мной. Он просто сказал: — Звезды рассказали! Матти Урьяна Йоэнсуу ХАРЬЮНПЯА И КРОВНАЯ МЕСТЬ Роман Роман о двух преступлениях и одном расследовании, обо всех тех, кто не замечает своего сходства с полицейскими MATTI YRJÄNÄ JOENSUU Harjunpää ja heimolaiset 1984 © Otava, 1984 Перевод Л. Виролайнен 1. ЧЕЛОВЕК В ОКНЕ Женщина показалась в окне так неожиданно, что Харьюнпяа остановился, едва переводя дыхание. Наступила странная тишина — ни скрипа металлической лестницы, ни шуршания одежды. До появления женщины он был полностью сосредоточен на этих звуках и, гонимый вверх какой-то силой, механически передвигал руки и ноги, упираясь взглядом в покрытые пылью перекладины толщиной с указательный палец, на которых виднелись оставленные башмаками следы, и думал только о том, чтобы следы поскорее кончились. Теперь он различал лишь собственное дыхание, лихорадочное и горячее, пульсацию в висках и отдаленный шум уличного движения. Женщина стояла в окне, ближайшем к пожарной лестнице. Их разделяла застекленная оконная рама. Женщина держалась за ручку рамы и смотрела на Харьюнпяа, будто хотела ему что-то сказать, но окна не открывала, даже не пыталась этого сделать. Харьюнпяа ждал. На какое-то мгновение ему подумалось, что он выиграл время и сумел избавиться от чего-то неотвратимого, но надежда оказалась напрасной. Лучше было бы не останавливаться. Теперь он ясно осознал то, что все время чувствовал, но о чем старался не думать: он находится на головокружительной высоте. Целиком предоставленный себе и собственным силам, он поднялся до четвертого или пятого этажа — до карниза оставалось уже немного.