Харьюнпяа встал. Кауранен подошел к нему и предостерегающе поднял руку. — Оставь! — буркнул он. — Кандолин блефует. Он знает, что делает… — Вернемся к стрелявшему, — сказал Кандолин, и теперь голос у него был обычный, пожалуй, даже с мягкими нотками. — Если не ты, то кто же это был? — Я не знаю. — А я знаю, что ты знаешь. Почему ты не говоришь? Что ты выигрываешь тем, что скрываешь виноватых? — Я не… — Знаешь ты! Подумай. Стреляли в твоего брата. А ты не хочешь, чтобы преступник получил по заслугам. Над тобой скоро все цыгане станут смеяться. Ты не мужчина, ты жалкий тип… — Не надо… — Конечно. Речь ведь не только о твоем брате. Убит человек. Понимаешь? — Понимаю. — Тогда рассказывай! Что ты имел против Асикайнена? — Я уже говорил: я его даже не знаю. — Так кто же это сделал? Может, твой младший брат — Алекси? Как ты полагаешь, не задержать ли мне и его? Каково ему покажется — просидеть в камере семнадцать суток? — Не надо, добрый господин начальник полиции… Алекси не… — Тогда думай, что говоришь. И подумай, как все будут над тобой смеяться, если тебя когда-нибудь освободят. Сашка, скажут они, такой трус… Я тебя не уговариваю, ты сам должен сделать выбор… но настоящий цыган не оставил бы этого так, он бы отомстил. — Добрый… Сашка стал всхлипывать. За дверью послышалось шуршание одежды, стук упавшего стула. — Встать! — закричал Кандолин. — Пожалейте меня, господин начальник! — Не разыгрывай сцен — не поможет! Нечего тут на меня молиться! — Не надо, Господи милосердный! — Встать с колен! Слышишь, ты! Харьюнпяа взглянул на Онерву. Глаза ее сузились и стали суровыми, нижняя губа едва заметно дрогнула — Харьюнпяа только однажды видел у Онервы такое лицо — когда они были в квартире, где некий директор-распорядитель выстрелил в живот своей любовницы, бывшей на восьмом месяце беременности. — Блефует он или нет, но заходит слишком далеко! — зарычал Харьюнпяа, однако не успел он сделать и двух шагов, как Нордстрём вскочил и, выставив кулаки, загородил дверь. — Оставь! — сказал Нордстрём спокойно; это был крупный мужчина, всегда казавшийся вялым. — Кандолин его не тронет. Он притворяется. Если его придется освободить, надо хотя бы припугнуть. И так пристыдить, чтоб он назвал настоящих убийц и привел нас к ним. Цыгане — это же дьяволы, они обязательно отомстят. А может, он проговорится по ошибке. — Нет, черт побери!.. Кандолин рывком открыл дверь и резко вошел в комнату. — Отведите его назад в камеру! Ехконен, займись им… Харьюнпяа увидел Сашку в открытую дверь. Парень стоял на коленях перед обтянутым зеленым дерматином стулом, как перед алтарем, — руки были воздеты к потолку, пальцы скрещены. Кандолин метался по комнате, словно не зная, куда ему деваться. Он снял пиджак, рубашка под мышками и на спине потемнела от пота. — Черт бы их всех побрал, это же настоящие артисты… Кандолин сдернул очки. Без них лицо его стало неузнаваемым, странно пустым и маленьким. Растерянно оглядываясь, он заметил стул Кауранена, бросился на него, спрятал лицо в ладони и изо всех сил потер глаза. — Черт побери! — усмехнулся он вдруг и снова надел очки — теперь это опять был прежний комиссар Туомо Йоханнес Кандолин. — С ними и сам станешь артистом. Такие хитрые. Но и мне тоже палец в рот не клади. Несколько минут все молчали. — Что нам с ним делать? — спросил наконец Кандолин, тихо, словно размышляя вслух. — Сегодня кончаются третьи сутки. Надо либо продлить срок задержания, либо освободить его. — Освободим, — сказала Онерва, не оборачиваясь. — Он не виновен. — Ого. — А на каком основании? — Виновен или невиновен, какая разница, — сказал Харьюнпяа. — Дело в том, что у нас нет таких показаний, которые признал бы суд. — Не забывайте Эйнара Копонена. — Он был в стельку пьян, и это всем хорошо известно. — По-моему, одних только показаний Фейи достаточно для решения о невозможности продлевать арест. — Минутку. Я полагаю, надо привести сюда и Алекси, чтобы устроить им очную ставку. — Да Алекси — ненормальный. Кроме того, ему нет еще пятнадцати. — Управление защиты детей разрешит. И сумасшедший он не больше других цыган, просто симулирует ради пенсии. — Сашку надо освободить без всяких проволочек. — Нет, черт побери! Если мы его сейчас отпустим, нас засмеют цыгане всей Финляндии. Они сочтут нас за круглых идиотов. — Что тут за похороны? Все такие мрачные… На пороге появился Турман. В обеих руках он держал по маленькому полиэтиленовому мешку — кокетливо отставив свободные пальцы, он раскачивал мешки, будто колокольчики. — Отгадайте-ка, что сделал Турман? Я облазил весь лес возле Малого порога с металлоискателем… И он поднял высоко над головой один из мешков. — Здесь гильза калибра семь шестьдесят пять, которую я там нашел. А в этом мешке — гильза от патрона из оружия вашего парнишки. Можете быть совершенно уверены, что они вылетели из разных пушек. Это, конечно, неофициальное мнение, никаких микроскопов у меня с собой не было. Для настоящего заключения их надо послать в лабораторию криминальной полиции. — Может, у него было не одно оружие, — вставил Кауранен. — Тогда найди и покажи его, — огрызнулся Турман. — Вы задержали не того парня. Не забудьте, что врачи вынули из раненого пулю калибра шесть двадцать пять… Ваш парень не мог выстрелить ни из того, ни из другого оружия. — Турман, — кашлянул Кандолин. — Могла ли гильза попасть в лес в связи с чем-нибудь иным, кроме событий, имевших место в четверг? Турман смотрел на него, склонив голову и прикусив нижнюю губу. — К сожалению, тут нет этикетки с датой выстрела, — выдохнул он. — Я не шучу, Турман. — А я иногда это делаю. Особенно если кто-то думает не столько головой, сколько задом… Как я могу определить, когда они туда попали? Но если на месте, где стреляли, находят гильзу, то, да простит мне Господь, я могу предположить, что она связана именно с этой историей, а не с первой мировой войной? Турман бросил мешки на стол, сдвинул берет на затылок и вышел. В коридоре он запел: — Да-а-дирлан-да-а… Кандолин довольно долго смотрел на мешки. Потом быстро и нервно стал барабанить пальцами по столу и наконец, ни на кого не глядя, сказал: — Это все же кое-какое доказательство… но не решающее. Поступим так, как я и собирался. Освободим парня. Но ни на минуту не выпустим из поля зрения. 19. УЛОВКА — Ты думаешь, Миранда согласится? — тихо спросил Вяйнё. Прежде чем решиться на этот вопрос, он долго думал. Онни, казалось, и не слышал его. Он стоял на коленях возле окна, через которое просачивался слабый свет, и писал, высунув кончик языка и сжимая карандаш так крепко, что пальцы от напряжения побелели. — Согласится ли Миранда? — повторил свой вопрос Вяйнё. — Согласится, — ответил Онни, не отрываясь от бумаги. — Я ее заставлю. Сходи-ка за ней!