Онерва повернулась к Кауранену и прямо-таки ощерилась, обнажив передние зубы. — Ты сам-то знаешь, почему мы следим за Сашкой? — А то нет. Но если бы заодно обнаружилось еще и сокрытие какого-нибудь темного товара… — Не думаю. — А я вот случайно подумал. Глаза Кауранена сузились, губы плотно сомкнулись. Не глядя на Онерву, он склонился ниже к приборному щитку, взял в руки микрофон и нажал кнопку. — Вызываем Малми. Говорит Катри-три-шесть с Козьей горы, — произнес он. — Свободен номер три-два-три, — протрещало радио. — Если надо — двинемся в вашу сторону. Что у вас? — Нужен небольшой обыск, который мы не можем произвести сами. Неподалеку от нас стоит бело-синий ободранный автобус. Возле него двое цыганских мальчишек. У них с собой сумка, есть основание подозревать, что в ней спрятаны краденые вещи. В автобус входить не надо. Возьмете только парней и сумку и отвезете в Малми, чтобы установить личности и выяснить, кому принадлежит имущество. — Три-два-три принял, обыск проведем. — Спасибо. Всё. Онерва дрожащими руками открыла сумочку, достала сигарету и закурила, глубоко затянувшись. — Теперь ты счастлив? — спросила она, не глядя на Кауранена и с трудом унимая дрожь пальцев. Кауранен аккуратно положил микрофон на место. — Конечно, — ответил он. — По крайней мере тем, что сейчас мы можем пойти выпить кофе, не надо бояться, что они от нас улизнут. И если… Не хочу тебя обижать, но в Управлении найдется и другая работа, если тебе не по вкусу сыск. Онерва схватилась за рычаг скоростей. — Дело не в этом. — А в чем же? — В том, что мне невыносимо то, чего ты даже не замечаешь. — Чего же это? Онерва включила мотор, «лада» рванулась, колеса взвизгнули. Было чуть больше одиннадцати, когда они выехали со двора полицейского участка в Малми. На этот раз за рулем сидел Кауранен, а Онерва — рядом с ним. — Почему они направились в ту сторону? — удивился Кауранен. — Им ближе через объезд. И ехать за ними было бы удобнее. — Может, они идут добывать новый аккумулятор, — холодно сказала Онерва. — В воскресенье? И в такое время? Вечером? Глупости. — Может, они его украдут. Они же цыгане — что им стоит? Кауранен взглянул на Онерву и ничего не сказал, только надменно выставил подбородок. Проехав под знаком, запрещающим проезд, он свернул на Сеновальное шоссе. — Почем я знал, что там был аккумулятор, — буркнул он. — Да и вернут его, если выяснится, что он не краденый. Только он, конечно, чужой. Такой же ворованный, как все их имущество. Если он вывернется из нашего дела, пускай хоть за аккумулятор ответит. — Останови. — Почему? Они убегут… — Останови. Кауранен подъехал к тротуару и затормозил. Онерва открыла дверцу и вышла. Она медленно перешла тротуар и прислонилась к ограждающим его с другой стороны перилам. Железо было холодным. Стоял туман, и пахло проложенными где-то поблизости рельсами. Уголком глаза она видела, что Сашка и Алекси ушли уже далеко, за несколько сот метров, так далеко, что их было трудно различить. — Черт побери! Что с тобой делается? — выскочил из машины Кауранен. — Мне нехорошо. Кауранен что-то пробормотал, потом принял надменный вид и сердито сказал: — У меня тоже есть жена. Но она не устраивает таких фокусов из-за своих недомоганий. Онерва повернулась, подошла поближе к машине, уголки губ у нее дрогнули. — Я хочу сказать, что у меня есть мозги, — произнесла она хрипло и громче, чем хотела, — а в них участки, способные соображать… — Не кричи. Что люди подумают… — Пускай думают, что хотят. Онерва с силой хлопнула дверцей и почти побежала туда, откуда они приехали. Кауранен с минуту сидел неподвижно. Потом взглянул в зеркало и увидел, что Онерва уже далеко. — Ну и пусть идет, черт ее побери… Он с яростью схватился за рычаг скоростей, рванул машину с места, проехал по Сеновальному шоссе, но ни Сашки, ни Алекси и в помине не было. Он развернул машину и стал колесить по тряским узеньким незаасфальтированным улицам. Все было напрасно. В горле у него застрял ком, который он никак не мог проглотить. Все казалось фантастическим скверным сном; он еще никогда не упускал дичь, которая была глупее его самого. 22. В ПОЛИЦЕЙСКОМ УПРАВЛЕНИИ. 23 Ч. 55 М. Харьюнпяа сразу понял: что-то случилось. Уже от входной двери он заметил, что за стеклянной перегородкой дежурного толпится много народу. И по тому, в каких позах стояли полицейские, он понял, что это не обычный треп, на который здесь часто собираются. Кто-то вышел из оперативного отдела и, подняв руку, что-то объявил, другой нес свернутую в трубку карту в кабинет дежурного комиссара — Харьюнпяа показалось, что там в дверях мелькнул Кандолин, хотя ему следовало быть в своем кабинете. Точнее, в такое позднее время даже не там, а дома. Харьюнпяа свернул налево, оттуда, сделав несколько поворотов, можно было попасть в дежурное отделение — и тут его охватило какое-то неясное чувство вины, а в голове мелькнула смутная догадка, что так или иначе виновник поднявшегося переполоха — он сам. Вечер он провел дома и вот опоздал, хотя обычно с ним этого не случалось. Через пять минут ему вместе с Ехконеном следовало быть на Козьей горе, чтобы сменить Онерву и Кауранена. Харьюнпяа предпочел бы дежурить в паре с Онервой, но ей удалось найти няньку к сыну только до полуночи. Харьюнпяа остановился на пороге. За столом дежурного комиссара сидел Вийтамяки из отдела краж, Кандолин стоял спиной к двери, стучал пальцем по какому-то плану, лежащему на столе, и стремительно что-то объяснял, кроме незнакомца в форме комиссара полиции нравов, в кабинете находились дежурный старший констебль, Ехконен, Нордстрём и Кауранен, который сидел на скамье у стены и нервно курил. — Добрый вечер. Или ночь. Приветствие Харьюнпяа заставило Кандолина прерваться на полуслове — он быстро взглянул на дверь, но, увидев, кто пришел, выпрямился и повернулся. — Ага. Ты все-таки пришел. В кабинете стало совсем тихо. Харьюнпяа раздосадовало то, что разговор смолк и за его спиной — в комнате объявлений. Он бросил взгляд через плечо. Ему было показалось, что все уставились на него, но он, очевидно, ошибся — разговоры зажужжали по-прежнему. — Сожалею, что опоздал, — сказал Харьюнпяа и только тут сообразил, что Кауранену следовало быть в переулке Мадетоя и что Онервы здесь нет. Но он ничего не успел спросить. — Мы уж думали, что ты тоже бросил дело, — сказал Кандолин. Он сказал это будто бы со смехом, но глаза у него за темной оправой зловеще сверкнули. — Как это? — настороженно спросил Харьюнпяа, понимая, что недоброе предчувствие его не обмануло. — Что здесь происходит? — Здесь происходит что-то такое, чего не должно быть, — почти крикнул Кандолин. — Мы собираемся немедленно задержать цыгана по имени Сашка Хедман. И его брата Алекси. Но по некоторым причинам это оказывается нелегко сделать и даже опасно… — Как?.. Где Онерва? Все молчали. Наконец Кауранен крякнул и сказал, глядя в пол: — Она заболела. Ей стало нехорошо, и она ушла домой. — Кауранен у нас джентльмен, — усмехнулся Кандолин. — Если сказать прямо, по-мужски: Онерва наложила в штаны. Ей не хватило трезвости. И поэтому Сашке удалось смыться. Женщины на такие дела не годятся. Мягкосердечием только все испортишь. Мы как раз гадали, где ты мог задержаться. Кандолин испытующе посмотрел на Харьюнпяа. В душе он, видимо, смеялся: вот, мол, тебе, получай. — У Онервы началась любовная горячка, — прыснул кто-то. — Выходила бы снова замуж, если так приспичило. — А может, ей лучше пойти работать в какое-нибудь благотворительное общество. Вязать цыганам чулки и варежки. — Читай. Кандолин сунул Харьюнпяа много раз свернутую бумажку. Теперь на его лице была нескрываемая досада. Харьюнпяа развернул бумажку, заляпанную жирными пятнами. Записка была написана кривыми печатными буквами: «Не сознавайся, Сашка, что ты в них стрелял. Они вовсе не уверены, что это сделал ты. Они допрашивали…»