А вот мне поплохело. Я почти постоянно ощущал, что веду двойную, если не тройную жизнь. Ни родные, ни друзья даже не подозревали, с кем имеют дело. Я бегал от Моссада и КГБ, спасал людей, убивал врагов, но все эти деяния оставались невидимы, как шевеление рыб под черною холодною водой. Родителям и одноклассникам открывалась лишь та часть моего существования, которая находилась на поверхности, в зоне доступа. Иногда, вот как сейчас, становилось паршиво. Хотелось побыстрее «рассекретиться», стать как все и просто жить. Тогда я пробовал встряхнуться, уверял себя, что это минутная слабость и она пройдет, а мой долг и священная обязанность – останутся. Ведь никому больше не ведомы опасные ямы и колдобины, испохабившие «светлый путь»! Никто, кроме тебя, Мишечка, не знает, каким дерьмом мы измараемся в будущем, если не возьмемся за ум в настоящем. Трудно тебе, Мишечка? А ты терпи! Тяжко? Зато тебе возвращена давно забытая юность, а впереди – молодость и зрелость! Шахтерам за вредность молоко дают, а ты юзаешь юное тело, до отказа набитое здоровьем. Разве бывает большая плата, чем жизнь? Вот, и пользуйся… – Настя, ты скоро? – Щас я! – донеслось из спальни. – Шнелле, шнелле! – скомандовал я в папиной манере. – Яволь… – откликнулась сестра. Шлеп-шлеп-шлеп! Прискакала за утюгом. Шлеп-шлеп-шлеп! Ускакала. Я не спеша оделся, обулся, дождался, пока Настя перед зеркалом доведет до совершенства свою челку, и скомандовал: – Шаго-ом… – …марш! – дала отмашку сестренка. И мы в ногу пошагали в школу. Начиналась третья четверть. Тот же день, чуть позже Первомайск, улица Чкалова Пока шел в школу, упрямо не оглядывался, не шарил взглядом по сторонам, пытаясь заметить слежку. Мне казалось унизительным бояться преследования, тем более что работу профессионалов из «семерки» я все равно бы не углядел. Ни подвижных наблюдателей, ни пикетов, ни закрытых постов «наружки». Вот, прошел я мимо ларька «Газ-вода», закрытого по зимнему времени. А не пост ли это? Вдруг там кто-нибудь засел и уставился на меня в бинокль, прихлебывая для сугреву чаек из термоса? Или они в аптеке притаились, что на углу улицы Чкалова? А вон «бобик» проехал, фырча мотором – не фотокамера ли там блеснула объективом? Или вон, позади плетутся два важных начальственных чина с пухлыми портфелями – это они в исполком напротив или за мной? Вот, сейчас передадут объект по цепочке, а сами сделают вид, что причастны к партхозактиву… Меня не мучила паранойя, просто помнились слова Марины о пристальном внимании 7-го управления к школам, техникумам и филиалу Одесского универа – я приближался к «зоне особого внимания». Чтобы меня «вести», человека неопытного, не обученного отрываться от слежки, достаточно пяти-шести наблюдателей-«топтунов». Нет, они не станут топать за мною всей толпой – будут передавать «объект» по эстафете, шагая параллельно, по другой стороне улицы или навстречу, а то и вовсе лидируя. Разве можно заподозрить в преследовании во-он того мужика в пыжиковой шапке, что движется вразвалочку передо мной? Так на то и расчет! Если за вами следят, то наблюдатели наверняка сзади, верно? Вот этой элементарной житейской логикой и пользуются дяди и тети из «семерки». Наивный «наблюдаемый» нервно посматривает за спину и малость успокаивается, никого не обнаружив, а на влюбленную парочку впереди даже внимания не обращает. Парень что-то весело рассказывает подруге, оборачиваясь к ней, – и прекрасно видит «объект». Девушка смеется, нюхает подаренные цветы – и сообщает в микрофон, спрятанный в букете, об эволюциях преследуемого, плетущегося за их спинами… Школьные гомон и суета быстро вымели из сознания все шпионские страсти. Уворачиваясь от бешено несущихся дошколят, я солидно поднялся на второй этаж, не замечая никого из одноклассников. Они нашлись в аудитории. Едва я открыл дверь, как весь класс дружно встал и начал скандировать: – По-здрав-ля-ем! По-здрав-ля-ем! Мне стало тепло и приятно. Лица, лица… Юные, свежие, без единой порчинки. – Садитесь, дети! – ухмыльнулся я. 9-й «А» весело захохотал, а Сосницкий выдал глубокомысленное: – Проставиться бы… Я вынул из сумки большой кулек с «Мишкой на Севере», «Белочкой», «Кара-Кумом» и прочими изысками пищепрома, достать которые в Первомайске – проблема. А в нашей школе свято соблюдали давнюю традицию: девочка или мальчик в честь великого торжества, вроде дня рождения, несли в класс конфеты – по две штуки каждому. Конечно, для старшеклассников сладости уже не имеют первичной ценности, но даже выпускники остаются детьми. – О-о-о! – пронесся по классу голодный стон. – Ой, а у нас с Нового года заварка осталась… – робко сказала Альбина. – Там, в шкафчике, где карты и глобус! Тут Жека Зенков сорвался с места и вытащил с нижней полки старого рассохшегося шкафа, забитого наглядными пособиями, пустую пятилитровую банку из-под венгерских огурчиков «Globus». Торжественно продемонстрировав ее, он, будто олимпийский факел, поднял самодельный кипятильник, тайком собранный на уроке труда. – До звонка двад… девятнадцать минут, – затараторил Жека. – Успеем! – веско сказал я, перехватывая банку. В рекреации работали питьевые фонтанчики, поэтому набрать воды – дело несложное. Вскоре она уже нагревалась – кипятильник из нихромовой проволоки звучно шипел и пускал пузыри. Девчонки деловито мыли посуду, заставляя учительский стол импровизированным сервизом – прославленные граненые стаканы соседствовали тут со щербатыми чашками и мятыми алюминиевыми или больничного вида эмалированными кружками, мерным сосудом из химкабинета с носиком и шкалой в миллилитрах, двумя маленькими баночками из-под майонеза, колпачком с выдавленными иероглифами от давно разбитого термоса, и даже крохотной вазочкой, в которой Циля Наумовна держала карандаши. Вода закипела, и Зенков щедро сыпанул заварки – чаинки плавно опускались на дно, распуская ржавый шлейф, а опилки плавали сверху. – Наливаем! – махнул рукой Андрей Жуков. – Да пусть настоится, Дюш, – заспорила Тимоша. – Времени нет! – сурово оборвал ее Дюха. – Точка – и ша! Заклацала, зазвякала разнокалиберная посуда, зашуршали конфетные бумажки. – Мм, как вкусно… – Миш, где брал? – В «Елисеевском». – У-у… понятно. – А я помню, на автостанции был буфет и там продавались шоколадные пирожные… Ну вот как «Мишка на Севере», только побольше и сверху такая «запятая» из шоколада… – Вспоминала бабушка Зина свое детство… – Я т-те щас дам «бабушку»! Ишь ты его! – Молчу, молчу… – Миш, интересно было? – Конечно, интересно. Столько народу со всей страны! – Лю-юди! А тут еще четыре конфеты осталось! – Будем щедрыми – отдадим девочкам. – Точка – и ша! – Прошу считать меня девочкой! – Ха-ха-ха! Когда прозвенел звонок, мы спрятали пустую банку и кипятильник, а весь «сервиз» убрали на шкаф. Класс чинно расселся – и облизывался. Хорошо… Инна Дворская, делившая со мной парту, сладко улыбнулась: – Спасибо за чай… – придвинувшись ко мне, она добавила: – и за третью конфету! – Мне так не дал! – донеслось с задней парты. Я обернулся. Рита Сулима надула губки и косилась в сторону, напуская на себя грусть и разочарование. – Риточка! – начал я оправдательную речь. – Тебе сладкое нельзя, а то будешь толстая и некрасивая! Поняв, что попал в смысловую ловушку, я смолк. – Правильно, – вздохнула Дворская с нарочитой печалью, – пусть лучше Инночка заплывает жирком… – Девочки, я этого не допущу! – твердо пообещал я. – Буду лично следить за объемами ваших талий! – Одних лишь талий? – промурлыкала Рита, подаваясь вперед. Выдержав взгляд ее непроницаемо черных, завораживающих, затягивающих глаз, я набрал воздуху в грудь, чтобы высказаться, однако ничего нейтрального, подобающего примерному поведению в школе, не нашел. На язык так и просились ответы в духе «детям до 16», но я смолчал. Опустил глаза и криво усмехнулся. Меня спас приход математички Нины Константиновны. Сухая, жесткая, со старомодной прической и в ужасных роговых очках, Нина Константиновна носила вечную свою синюю кофту и строгую черную юбку. – Здравствуйте, дети. – Здра-асте! – прошумел класс, гремя стульями. – Садитесь. К доске пойдет… Сжав тонкие бескровные губы, учительница математики исследовала классный журнал, а «дети» притаились, цепенея, как бандерлоги перед питоном Каа. – Рита Сулима!