– По нашим наблюдениям, товарищ полковник, – заговорила она официальным тоном, – Вакарчук кого-то ожидает, возможно, связника. Мы следили за ним все эти дни. Похоже, он одолжил «Запорожец» у приятеля, но особо не раскатывает. Позавчера Вакарчук доехал до окраины – по Советской, туда, где кончаются дома, это за роддомом, за кладбищами. Справа – православное, слева еврейское. Там у дороги стоит старый павильон на остановке автобуса – добротный такой, из кирпича и бетона. По тому маршруту рейсы отменили еще лет десять назад, но павильон век простоит… – Марина поймала себя на болтливости и поморщилась. – Напротив, возле ограды, находится трансформаторная будка, тоже капитальная. Вчера мы там организовали наблюдательный пункт… – А шо, стоило? – впервые проявил интерес Олейник. – Стоило, – уверенно кивнула девушка. – Позавчера Вакарчук съехал с дороги за остановкой, поднял капот, стал делать вид, что копается в двигателе. Это было ровно в пять. Он покурил, посидел в машине, погулял – и через полчаса уехал. А вчера опять появился на том же месте и в тот же час. Прождал полчаса и покинул место встречи. Если он и сегодня… – Марина посмотрела на часики. – Если через два часа он снова там остановится, то, вполне возможно, дождется того, с кем у него назначено, – все говорит именно об этом. – Да-а… – задумчиво протянул полковник, потирая подбородок. – Шо может быть натуральней? Проезжает некто, видит, шо у водителя… Какой у Вакарчука «Запорожец» – новый или старый? – Старый. – Ага. Видит, значит, шо у водителя «горбатого» проблемы. Останавливается, выходит, оба склоняются над движком… Тут и обговорить можно, шо угодно, и передать – хоть письмо, хоть сверток. Оптика у вас хорошая? – Хорошая, товарищ полковник. Длиннофокусная камера. И направленные микрофоны имеются. Мы даже «козел» поставили – ну, такой самодельный обогреватель, а то холодно в будке. – А, вот вы где устроились… – затянул Олейник, кивая. – Понятно… Шо от меня требуется? – Как только состоится встреча, нужно Вакарчука задержать и вежливо расспросить. – Согласен, – решительно кивнул полковник. – Но только после того, как он передаст дезинформацию о Михе. Кстати, вы уверены, шо больше он ничего не узнал? – Уверена, – твердо сказала Марина. – Вакарчук ни с кем не контактировал, кроме Бессмертнова и Татаринова – я имею в виду того приятеля, у которого наш объект разжился машиной. Сам Татаринов ездит на «Жигулях» – это он подвозил Вакарчука к поликлинике на Киевской. – Шо за тип? – Обычная интеллигенция, – пожала плечиком девушка. – Не судим, не состоит, не привлекался. – Ладно, согласен, – повторил Василий Федорович. – Кстати, вашу инициативу поддержали и одобрили в Москве. Сам товарищ Григоренко высказался в том смысле, шо вероятный противник не должен получить сведений о Михе ни от кого, кроме как от нас. «Пусть питаются дезой!» – вот его слова. – Помолчав, он сказал доверительно: – Вчера мне позвонил Миха. – К-как?! – ошеломленно выдохнула Исаева. – По телефону, – зловредно улыбнулся Олейник. – Он записал целую кассету со сведениями для товарища Андропова и сделал грамотную закладку. Я сообщил об этом в Москву, и буквально через минуту на меня вышел сам Григоренко, приказав немедленно, со всеми предосторожностями, доставить кассету… хм… получателю. Вот так, Марина Теодоровна… – Вот оно что… – протянула девушка. – А я гадаю, что это за нервотрепка с утра! – Да уж… – ворчливо отозвался Василий Федорович. Возникла пауза, но она не затянулась. – Давно хотел вас спросить, Марина… – заговорил полковник. – А почему вы вообще перешли из ПГУ в «двойку»? Я специально наводил справки, о вас очень хорошо отзывались, а спланированные вами операции в Колумбии, Венесуэле и Никарагуа признаны блестящими. Вас даже прочили в резидентуру – то ли в Перу, то ли в Аргентине. А Росита обратно к нам! Исаева задумалась. Василий Федорович оказался вовсе не вредным занудой, каким чудился. Просто он из тех людей, кому надо сперва основательно повариться с незнакомцем или незнакомкой, чтобы расположиться окончательно. Видимо, она прошла «экзамен»… – Ничего особенного в моем выборе не было, – заговорила Марина. – Мои дед и бабушка эмигрировали из Испании в тридцать седьмом, вместе с сынишкой – моим будущим отцом. И дед постоянно сокрушался, что вот, сдали страну фашистам. Поначалу я не задумывалась о таких вещах – просто горела энтузиазмом, хотела поднять на дыбы всю Латинскую Америку! А потом пришли сомнения. Вот, думаю, пока ты тут исполняешь свой интернациональный долг и помогаешь сандинистам бороться с «гринго», у тебя на Родине зреет всякая гниль, коричневая плесень, что таится по углам! – Ну, это вы перебрали, пожалуй, – на дне глаз Олейника блеснула настороженность. – Фашизм в СССР? Уверяю, у нашего народа хорошая прививка от коричневой чумы! – А везде ли? – тихо спросила Исаева. – В моем детстве мы рисовали на заборах пятиконечные звезды. Нам бы просто в голову не пришло калякать свастики! А теперь они кое-где попадаются… Да, это можно объяснить чьим-то озорством и отмахнуться, а вот мне страшно. Кто вырастет из мальчика, чертящего фашистский символ? А сколько недобитков осталось на Западной Украине? В Прибалтике? Почему мы сквозь пальцы смотрим, как на этих окраинах «балуются» национализмом? Ведь граница между ним и нацизмом размыта и условна! Но самое страшное – это не явные враги, а равнодушные люди. Им без разницы, что рисуют их дети – крест или серп и молот. А с кем они будут, эти равнодушные, случись война? На чьей стороне? Вот так вот… Не скажу, что мне было легко покидать 1-й отдел…[17] Но, когда в позапрошлом году свергли Альенде, я подала рапорт. Полковник выглядел задумчивым и даже нахмуренным, но своего неодобрения не выказывал. Марине показалось, что Олейника даже удивили ее откровения, удивили и насторожили. Ведь она права, как ни крути, как ни верти! – М-да… – выговорил Василий Федорович. – А я, знаете ли, удивлялся поначалу, чего это вы с Ершовым не поладите никак? Ведь его тоже перевели к нам из ПГУ! Правда, с ним иначе обошлись. Можно сказать, вежливо турнули – шо-то он там завалил, в Йемене или Омане, не помню уже. Хотели вообще гнать, но оставили в память отцовых заслуг. – Странно, – приподняла брови Исаева, – а до меня только сейчас дошло, что мы оба – пришлые во ВГУ! Ну да… Ершов резко изменился после Нового года, совсем другим стал… Олейник понял ее слова по-своему. – Да, влетел он тогда крупно, – сказал полковник ворчливо, – затеял свою игру с Калугиным! Додумался же… Надеюсь, Григорий хорошо затвердил этот урок. Ладно, Марина, – вздохнул Василий Федорович, хлопая себя по коленям, – успехов вам. Ступайте, скоро объект на «горбатом» пожалует! – Слушаюсь, – улыбнулась девушка. Вечер того же дня, Первомайск, улица Советская Марина присела на пустой ящик, служивший стулом, и протянула озябшие руки к «козлу» – керамической трубе, обмотанной спиралькой из нихрома. Штука весьма пожароопасная и электричество хапает киловаттами, зато и жару напускает – вон, чуток обвисшая спираль докрасна раскалилась. – Без пяти, – нахмурился Ершов, взглянув на часы. – Неужто передумал? – Едет, гаденыш! – хищно осклабился Славин. – Показался! Все по местам. Исаева быстренько развернулась к решетке-жалюзи в стальных воротах. Стены у подстанции из силикатного кирпича, толстые, а от ворот так и тянет холодом, еще и в решетки дует… Настроив бинокль, девушка увидала светлый «Запорожец», притормозивший за остановкой. Место пустынное и печальное, одно название что улица – ни одного дома в пределах видимости, сплошь могилы, только накопанные по разным обрядам. А зимой тут и вовсе безрадостно. – Вышел… – пробормотал капитан. Вакарчук покинул машину – вылез из тесного кузова, как рак-отшельник из раковины. Лениво обошел «горбатого» кругом, попинал шины, открыл капот задка, даже не делая вид, что ищет неисправность. Похлопал себя по кожаной меховой куртке, достал мятую пачку дешевой «Примы» и закурил. – Вижу машину, – негромко доложил Григорий. – Кажется, «Москвич»… Да, точно, «412-й». Может, связник? – Хорошо бы… – затянул Славин. – Сколько ж можно тут морозиться? Он! Или нет? Бледно-голубой «Москвич» притормозил и свернул к «Запорожцу», терпящему бедствие. Марина смотрела в оба, стараясь не моргать. Вакарчук встрепенулся, лицо его быстро меняло выражения – от надежды до опасения. – Микрофоны! – каркнул Славин. – Пишут, – лапидарно отозвался Ершов. – Не может быть! – пришатнулась Марина к самой решетке, чтобы лучше рассмотреть вышедшего из «Москвича». – Что еще? – недовольно отозвался капитан. – Да это же Даунинг! – Кто-кто? – Джек Даунинг из штатовского посольства! – А ведь похож… – пригляделся Григорий. – Лоск ушел, а щетина осталась. Дня три не брился, как минимум… Марина нащупала запасные наушники и одной рукой, не опуская бинокль, пристроила их к уху. – Здравствуйте, Степан! – голос Даунинга звучал ясно, а в его русском почти не чувствовался акцент. Напротив, иностранца выдавало излишне четкое произношение. – Простите… – промямлил Вакарчук. Улыбка «гражданского помощника военного атташе» приобрела холодноватость. – Это я, Вендиго, – сказал Джек. – Я занимался вами раньше и занимаюсь теперь. Как меня зовут, вам знать не нужно, а мой оперативный псевдоним – Айвен. – Айвен! – просиял Вакарчук. – Фу-у… Очень, очень рад! – Лучше не светиться, – Даунинг взял Степана под локоток и подвел к «Запорожцу». – Помеха сзади. «Газон», следовавший из города, проехал мимо, погромыхивая бортами. – Давайте. – Вот! Все переснял на пленку, держите. – О’кей… – Даунинг принял конверт от Вендиго и сунул его в нагрудный карман. – Последние инструкции: задержитесь в Первомайске еще денька на три-четыре, не стоит сразу покидать город. Погуляйте, подышите свежим воздухом… И ждите. С вами свяжутся. – Буду ждать! – с жаром заверил его Вакарчук. – Все. Как странно говорят русские при прощании: давайте! – Давайте! – эхом отозвался Вендиго. Даунинг кивнул, неторопливо сел в «Москвич» и выехал на Советскую. Добавил газку и покатил – по дороге на Умань. Вакарчук глядел ему вслед, вытянувшись по стойке «смирно», а на его лице блуждала подобострастная улыбка лакея, провожающего барина. – Группе захвата – готовность раз! – выцедил Славин, прижимая рацию к губам. – Живьем брать демона!