– Ну, будем! – бодро сказал Брежнев и опрокинул стопку. Охотничьи колбаски подогревались тут же, на аккуратном костерке. Михаил Андреевич выцедил вино и ухватил вилкой копченость. Хорошо! Он зажмурился даже, впитывая кожей лица весеннее солнце. Здесь, наверное, даже зимой хорошо – тихо, только в соснах ветер путается, шуршит хвоей, шишки роняет… Летом и вовсе чудно – зелень, цветы, шмели! Птицы поют, жизнь бурлит… Зато осенью тут здорово думается… – Михаил Андреевич, – заговорил Брежнев, подходя. – Признайся, чего ж ты со своим эликсиром расчудесным расстался? – А стыдно стало, – улыбнулся Суслов. – Я и так двойную дозу выпил, с меня довольно. Вот, я с тобой и поделился по-соседски. Кабинеты-то рядом! У меня второй, а у тебя первый! Генсек засмеялся, радуясь воскрешению из полуживых и еще не веря, что это надолго. – Вспомнил сейчас, – заговорил он, улыбаясь, – как я однажды сказал о тебе… уже и не помню кому: «Этот человек боится только сырости!» А теперь, похоже, тебе и дождливая погода не страшна! – Пугаюсь еще по старой памяти, – усмехнулся «человек без галош» и посерьезнел: – Дело есть к тебе, Леня. Важное. Когда лучше подойти? – А чего откладывать? Вон, пошли, присядем. – Присели они на поваленное, обкорнанное дерево, выбеленное дождями. Оглянувшись, Михаил Андреевич начал с вопроса: – Тебе Пельше ничего не докладывал по «Ностромо»? – Было что-то на днях, – нахмурился Брежнев, вспоминая. – Только я не все понял. И не слишком поверил. Суслов не спеша, обстоятельно рассказал почти обо всем, что узнал сам, а для большей убедительности передал «соседу по кабинетам» распечатки. Брежнев углубился в чтение, шевеля губами. Оторвался и серьезно сказал: – Хорошо, что ты меня этой «живой водой» напоил. Я теперь во что угодно поверить могу! Вот, читаю, как этот негритос погонит нас года через два, а удивления – ноль целых, ноль-ноль… – Нельзя нам оттуда уходить, Леня, никак нельзя! – озабоченно покачал головой Суслов. – С Африканского Рога и Красное море – вот оно, и океан Индийский, и Персидский залив. Да пол-Африки, считай! А Сиаду Барре надо срочно искать замену – послушного, покладистого аборигена, чтоб не выпендривался, а делал, что мы велим. – Это же не наши методы! – с ехидцей прищурился Генеральный. – У меня, Леня, не только сердце омолодилось, но, наверное, и мозги, – серьезно сказал «человек без галош». – Я думать стал без оглядки! А свою картотеку приказал на чердак снести. – Михаил Андреевич, – заговорил Брежнев, качая головой, – коли уж мы тут с тобой разоткровенничались, скажу честно: слышать не мог твои речи! Ни единой собственной мысли! Все тысячу раз сказано-пересказано, а ты в тысячу первый! Ты только не обижайся… – Леня, – кротко сказал Суслов, – некогда мне обижаться. Я новую жизнь начал! Сколько мне там осталось, не знаю, а только это будет моя жизнь, без подсказок и цитат. – Пра-ально! За это надо выпить. Володя! Медведев подскочил и подлил с двух рук: Брежневу – «Двин», Суслову – «Хванчкару». Два стаканчика сошлись, мешая капли. – За новую жизнь! Суббота, 12 апреля 1975 года Первомайск, площадь Ленина Я проехал Пионерским переулком и свернул на площадь, приткнувшись у самого сквера. – Станция конечная! – объявил я. – Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны! Девчонки сзади захихикали, а Ромуальдыч ухмыльнулся, шевеля седыми усами. – С праздником вас, девчата и ребята! – сказал Вайткус, открывая дверцу. – И вас также! – хором ответили девчата. Первыми выбрались Рита с Инной, а уже потом зажатые посередине близняшки. – Не задавили вас? – спросил я с преувеличенным участием. – Помяли сильно! – нажаловалась Маша. Или Света. – Я теперь плоская, как селедка в банке! – радостно объявила Света. Или Маша. Сулима улыбнулась снисходительно этому сравнению, а Инна продолжила лучиться. Мне кажется, что она стала еще красивей, чем была. Или это так на меня весна действует, или в самом деле любовь прибавляет девушкам очарования? Посмеиваясь, Ромуальдыч пожал мне руку и направился в райком, а я наконец смог оторваться от созерцания прелестниц, чтобы оглянуться вокруг. Никто свыше не объявлял о праздновании Дня космонавтики, но народ все равно стянулся на площадь. Люди бродили поодиночке и сбивались в компании, хохочущие студенты потрясали стареньким, подвыцветшим плакатом – чертежным ватманом с размашистым: «Ура! Наши в космосе!» Небось, еще Гагарина с ним встречали. Нарядные взрослые и малышня в бантиках да гольфиках создавали тот праздничный фон, без которого настроение не поднимется. В «доме с аркой» кто-то выставил на подоконник самодельную акустику, и над площадью загремел бравурный марш. Тут уж и райкомовские подсуетились и решили охватить народ культурно-массовым мероприятием. Молодые люди в костюмчиках поработали грузчиками, вытаскивая огромные колонки, расставили их между колонн и врубили звук. Марш грянул, забивая кустаря-одиночку, и стало еще веселее. Из Дворца пионеров, что рядом, на улице Ленина, прибежала юная смена – под расстегнутыми курточками белели рубашки и цвели алым цветом галстуки. И вот кто-то, явно хвативший чего покрепче, закричал: «Ур-ра-а!» Площадь подхватила вразнобой. – Ура-а! – запрыгали близняшки. – А ты почему не скачешь? – поинтересовался я у Риты. – Не хочу доставлять тебе удовольствие, – сладко улыбнулась девушка. – Вон, Инку проси, пусть попрыгает – тоже хорошо будет видно! – Балда такая! – смутилась Дворская и отвернулась. Смеясь, я положил Инне руки на плечи и шепнул на ухо: – Не обижайся на нее, ты лучше! – И красивей? – Век бы глядел! Девушка рассмеялась, звонко и счастливо, а потом обернулась, стрельнула глазами по сторонам и торопливо чмокнула меня в уголок рта. – Плохо целилась, – мягко улыбнулся я. – Но попала же, – оправдалась Инна, восхитительно краснея. – В самый миокард! Девушка прикрыла губы косой, чтобы не так была заметна откровенная улыбка, и быстренько перевела разговор. – А где наши? – спросила она с почти натуральным оживлением. – Вон, вон они! – снова запрыгала Света и помахала рукой: – Дюша! Мы здесь! Теперь и я углядел друзей – Андрей истово замахал свободной рукой, а за правую его держала Зиночка. Крепко держала, как маленькая девочка цепляется за ниточку воздушного шарика, чтобы тот не улетел. Изя тоже был не один – рядом с «худым и звонким» вышагивала Аля, то и дело одергивая его. Динавицер плохо поддавался дрессировке, то есть воспитанию, но совершенно ничего не имел против Алиных педагогических мер – шел и улыбался. – Привет! – сделал ручкой Жека Зенков, первым вырвавшись к нам. – Все катаетесь? – Миша нас подвозил, – вздернула носик Света. Или Маша. – Привет родному коллективу! – завопил Изя. Альбина тут же возмутилась его некультурностью, уже и ротик открыла для суровой отповеди, но Динавицер схитрил – чмокнул ее в губы и мигом отскочил. Ефимова только рукой махнула – турок же! – но глаза ее блестели радостно. Тут шумная толпа студентов смешалась с нашей группкой, я потерял своих из виду и смешался, когда вдруг передо мной возникла Наташа в расстегнутом пальто. Она и раньше была прехорошенькой, теперь же и вовсе расцвела, а модные очки в тонкой оправе зрительно увеличивали ее глаза, делая взгляд неотразимым. – Мишка! – заорал невидимый мне Изя. – Я здесь! – крикнул я в ответ, не понимая, что делаю. Наташа охнула – и бросилась ко мне. – Это ты! Я узнала, узнала тебя! По голосу! Миленький! Здравствуй! Девушка кинулась ко мне, обняла так, что я дышать не мог, и стала торопливо целовать, плача и смеясь. – Наташка, раздавишь… – выдавил я. Фраинд рассмеялась, помотала головой. – Миленький мой! Это ты, ты! Господи, как же я рада! – Раскрыла меня, – улыбнулся я, не слишком уворачиваясь от ее нежных губ, – вычислила…