– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь. Он с ухмылкой поднял одну бровь: – Да брось ты. Знаю я этот приемчик «не хочу денег». Он внезапно схватил меня за руку и повел по коридору. Перед нужным кабинетом нашел в брючном кармане ключ и открыл дверь. Джеймс на ходу ослабил галстук свободной рукой. Где ты хочешь? Когда мне стало ясно, что он имел в виду под «этим», от ужаса перехватило дыхание. Вцепившись в дверной косяк, я отдернула руку. – Что это ты устраиваешь? – накинулась я на него. – Проведем переговоры заново, – ответил он и посмотрел на наручные часы. Они выглядели шикарно: бронзовый корпус на черном ремешке. Наверняка безумно дорогие. – Сегодня еще тренировка. Было бы замечательно, если бы мы поторопились. Развязав галстук, он начал расстегивать рубашку, придерживая передо мной дверь и взглядом приглашая войти внутрь. Когда я увидела его грудь и постыдно застыла на выразительных мускулах, в мозгу случилось короткое замыкание. В горле пересохло, как в пустыне. – Ты что, с катушек слетел? – прохрипела я и сделала шаг назад, пока он не снял рубашку. Джеймс пронзительно посмотрел на меня: – Не делай вид, будто не понимаешь, что происходит. Я презрительно фыркнула: – У тебя не все дома, если ты думаешь, что заставишь меня молчать своей запредельной привлекательностью. Да кем ты себя возомнил? Он заморгал, явно удивился ситуации. Затем пожал плечами. Щеки горели. Не знаю, от отвращения или от стыда. Думаю, я испытывала и то и другое. – Ты абсолютно ненормальный. Он фыркнул: – У каждого есть цена, Робин. Назови свою. – Меня зовут Руби, черт подери! – зашипела я и сжала кулаки. – Сейчас же отвали – вот моя цена. Я не могу допустить, чтобы меня видели рядом с тобой. Он сверкнул глазами: – Ты не можешь допустить, чтобы тебя видели рядом со мной? – Он расставил ударения, издеваясь над их смыслом. Эта издевка должна была меня разозлить, но я испытывала лишь сострадание. Почти. – Довольно того, что ты подошел ко мне в столовой. Я не хочу быть частью твоего мира. – Моего мира, – сухо повторил он. – Ну, ты знаешь… эти ваши вечеринки, наркотики и прочее. Я не хочу иметь с этим ничего общего. Вдруг в коридоре послышались шаги. Мое сердце сначала остановилось, но потом забилось очень быстро. Я толкнула Джеймса в кабинет и захлопнула за нами дверь. Затаив дыхание, я надеялась, что шаги проследуют мимо кабинета. Только не сюда, только не сюда, только не сюда. Шаги становились все громче, и я зажмурилась. Перед дверью они остановились, но потом стали отдаляться и вскоре окончательно стихли. Я с облегчением вздохнула. – Ты это серьезно? – Интонация Джеймса была какой-то загадочной, как и его взгляд. – Да, – ответила я. – Застегни, пожалуйста, рубашку. Он не торопясь выполнил мою просьбу. Будто хотел усмотреть лазейку, которую я оставила, но ничего не нашел. – Ладно, договорились. У меня камень с души упал. – О’кей. Чудесно. Ну, мне пора домой, родители заждались. – Большим пальцем я показала через плечо на дверь. Он ничего не сказал. Я неловко подняла руку, прощаясь, и повернулась к выходу. – Я все равно тебе не верю. – От его низкого голоса у меня по рукам пробежали мурашки. Я нажала на дверную ручку: – Взаимно. 5 Джеймс Атмосфера в раздевалке была напряженная, воздух как будто наэлектризовался от переполняющего нас адреналина. Эти минуты перед тем, как тренер произнесет свое напутствие и мы наконец выйдем на поле, – ужасны и в то же время они самые лучшие. Любой исход кажется возможным: победа и поражение, гордость и позор, триумф и разочарование. В это время командный дух сильнее всего и мотивация выше. Снаружи слышны кричалки одноклассников, как, впрочем, и фанатов противника. Сейчас трудно поверить, что еще пять лет назад в Макстон-холле никто не интересовался лакроссом. Тогда это был спорт для неудачников. Тех, кто не отличился ни в регби, ни в футболе, отправляли в команду лакросса, поэтому она была очень слабой. Толпа дрыщей переходного возраста с прыщавыми лицами и длинными конечностями, которые они не знали, куда девать. Я тогда подумал: вот будет весело туда записаться. В первую очередь я надеялся этим довести отца до белого каления. И никак не ожидал, что мне может понравиться. Или что уже через несколько недель из-за тщеславия захочется что-то сделать из этой команды. Я убедил друзей перейти к нам, основательно припугнул ректора Лексингтона гневом родителей, если тот не раздобудет нам хорошего тренера, и заказал у нашего лучшего дизайнера разработку спортивной формы. Впервые в жизни я был так увлечен. И мои старания окупились. Сейчас, спустя пять лет, после многочасовых еженедельных тренировок, после крови, пота, слез, переломанных костей и трех выигранных чемпионатов, мы наконец стали достойны парадной вывески нашей долбаной школы. Мы из кожи вон лезли, чтобы добиться всего этого. И меня переполняет гордость всякий раз, когда перед игрой я вижу полные решимости лица команды. Вот как сейчас. Правда, сегодня внутри резонирует еще одно чувство. Темное и болезненное, приведшее к тому, что мне впервые за все эти годы трудно было надеть на голову защитную экипировку. Это будет первая игра моего последнего учебного года. Когда завершится сезон, для меня тоже все будет кончено. Лакросс станет всего лишь частью медленного обратного отсчета, который я не в силах остановить. Как бы я ни старался, все тщетно. – Ну что? – толкнулся плечом Рэн. Я с трудом отбросил свои мысли. Еще есть время – впереди целый год, в течение которого я могу делать что хочу. С натянутой улыбкой я повернулся к нему: – Мы им покажем, этим засранцам из Иствью. – Чур, МакКормак мой, – быстро отреагировал Алистер, будто только и ждал условного сигнала. – Мне надо с ним поквитаться. – Алистер, – начал Кеш. Он потирал себе переносицу, в том самом месте, которое в прошлом году было сломано. – Забей на него. – Интонация и многозначительный взгляд Алистера не оставляли сомнения, что они уже не в первый раз говорят об этом. – Нет, – лаконично ответил он. МакКормак, которого, к несчастью, звали так же, как и меня, на прошлой игре намеренно ударил Кеша в лицо стиком, как только тот снял шлем. Я до сих пор помню шок, когда Кеш упал на землю. Из носа текла кровь на его трико. И я помню те минуты, когда он лежал перед нами без сознания. Хотя МакКормака отстранили на следующие три игры, при мысли о разбитом лице товарища во мне закипал гнев – как, очевидно, и у Алистера, который до сих пор решительно смотрел на Кеша. – Только не совершай опрометчивых поступков, – сказал Кеш, натягивая синее трико. Потом он завязал волосы в высокий небрежный пучок и закрыл шкафчик. – Ты же его знаешь, – произнес Рэн, с ухмылкой облокотившись на кабинки раздевалки. – Плевать, если меня отстранят от игры до конца сезона. МакКормак ответит за все. – Алистер похлопал Кеша по плечу. – Скажи спасибо, что я постою за твою честь. Прежде чем тот успел убрать руку, Кеш схватил ее и задержал на мгновение: – Я тебе серьезно говорю. Алистер сощурил свои янтарного цвета глаза: – Я тоже. Они смотрели друг на друга слишком долго, и атмосфера накалилась еще сильнее. Но вмешалось время.