— Что-то случилось? — Нет-нет, я… Извини. Сейчас вернусь. В туалете он достал телефон, глянул на дисплей. Вздохнул, нажал кнопку приема. — Привет, милый, как ты? Голос ласковый, веселый, словно она только что услышала что-то смешное, что-то побудившее ее подумать о нем, совершенно импульсивно. Но мобильник сообщил о шести неотвеченных вызовах. — Привет, Рагнхильд. — Странный звук. Ты… — Стою в туалете. В ресторане. Мы с Tea ужинаем. Давай поговорим в другой раз. — Когда? — Ну… в другой раз. Пауза. — О да. — Мне следовало позвонить, Рагнхильд. Я должен кое-что тебе сказать. Ты, конечно, догадываешься что. — Юн вздохнул. — Ты и я, мы не можем… — Юн? Я толком не могу разобрать, что ты говоришь. Юн сомневался, что это правда. — Может, я зайду к тебе завтра вечером? — сказала Рагнхильд. — И ты все объяснишь. — Завтра вечером я буду не один. И в другие вечера… — Тогда давай встретимся в «Гранде», пообедаем. Я сообщу эсэмэской номер комнаты… — Рагнхильд, я не… — Не слышу. Позвони мне завтра, Юн. Хотя у меня целый день встречи. Я сама тебе позвоню. Не выключай телефон. Желаю хорошо повеселиться, милый. — Рагнхильд? Юн посмотрел на дисплей. Отключилась. Можно выйти на улицу и позвонить. Объясниться в конце концов. Прямо сейчас, раз уж на то пошло. Это единственно правильное. И разумное. Разрубить узел, чтобы не мешал. Они стояли друг против друга, но человек в форме Армии спасения вроде бы его не видел. Он дышал спокойно, палец медленно нажимал на спуск, вдавливал его. Потом их взгляды встретились. И он подумал, что солдат не выказал ни удивления, ни шока, ни испуга. Наоборот, его лицо как бы просветлело, словно вид пистолета стал ответом на его мысли. Грянул выстрел. Если б он совпал с барабанной дробью, музыка, вероятно, полностью бы его заглушила, но сейчас несколько человек обернулись, уставились на парня в штормовке. На пистолет. И на солдата Армии спасения, у которого прямо под козырьком форменного кепи возникло отверстие, и он упал навзничь, выбросив руки вперед, как марионетка. Харри вздрогнул в кресле. Надо же, заснул. В комнате царила тишина. Что же его разбудило? Он прислушался, но услыхал только ровный, негромкий, умиротворяющий шум города. Хотя нет, примешивается еще какой-то звук. Он напряг слух. В самом деле. Звук едва внятный, однако, когда Харри сообразил, что это, он проступил явственнее. Негромкое тиканье. Сидя в кресле, Харри закрыл глаза. И внезапно в нем вскипела злость, он вскочил, прошел в спальню, открыл ящик ночного столика, схватил мёллеровские часы, распахнул окно и, не задумываясь, с размаху вышвырнул их на улицу. Услышал, как они ударились о стену соседнего дома, а потом упали на обледенелый асфальт. Он захлопнул окно, запер на шпингалеты, вернулся в гостиную и прибавил громкость. Да так, что мембраны динамиков поплыли перед глазами, высокие частоты приятно щекотали барабанные перепонки, а басы дрожали во рту. Собравшиеся на площади смотрели уже не на музыкантов, а на человека в снегу. Форменное кепи откатилось в сторону и лежало возле микрофона вокалиста, группа еще не осознала, что произошло, и продолжала играть. Девушки-подростки, стоявшие ближе всех к упавшему, обе отпрянули назад. Одна закричала. Вокалист, который пел с закрытыми глазами, открыл их и обнаружил, что внимание публики сосредоточено вовсе не на нем. Повернулся и увидел человека на снегу. Поискал взглядом охранника, организатора, руководителя — кого-нибудь, кто мог бы взять ситуацию под контроль, но концерт был уличный, каждый мысленно кивал на других, музыка продолжалась. Потом по толпе прошло движение, народ расступился перед женщиной, которая с криком «Роберт!» проталкивалась вперед. Голос ее хрипел и срывался. Бледная, одета в тонкую куртку из черной кожи, с дырой на локте. Она доковыляла до упавшего, рухнула рядом на колени. — Роберт! Костлявой рукой она тронула его шею. Потом дрожащим пальцем ткнула в сторону музыкантов. — Замолчите, черт побери! Один за другим они перестали играть. — Парень умирает. Врача сюда. Скорее! Она снова коснулась его шеи. Пульса нет. Сколько раз она бывала в такой ситуации. Иногда все кончалось благополучно. Как правило же, скверно. Она находилась в замешательстве. Ведь тут явно не передозировка, парень из Армии спасения не сидит на игле! Пошел снег, снежинки таяли на его щеках, закрытых веках, приоткрытых губах. Красивый парень. Черты разгладились, и он стал похож на ее сына, когда тот спал. И тут она заметила тонкую струйку крови, стекавшую из маленького черного отверстия в голове наискось к виску и в ухо. Чьи-то руки подхватили ее, оттащили в сторону, над парнем склонился мужчина. Она успела еще раз взглянуть на лицо парня, на отверстие и вдруг с необычайной ясностью поняла, что такая судьба ждет и ее мальчика. Он шел быстро. Но не слишком, не бежал. Смотрел на спины впереди, углядел спешащего человека, пристроился за ним. Никто не попытался его остановить. Кто бы сомневался. Гром выстрела заставляет людей пятиться назад. Зрелище побуждает бежать. А в этом случае большинство даже не успело понять, что случилось. Последний заказ. Группа все еще играет. Начался снегопад. Отлично, народ поневоле будет смотреть под ноги, чтобы защитить глаза. В нескольких сотнях метров виднелось желтое вокзальное здание. У него, как бывало временами, возникло ощущение, что все вокруг плывет, что с ним ничего не случится, что сербский танк «Т-55» просто-напросто инертная громада, слепая и глухая, и что, когда он вернется домой, родной город будет стоять целый-невредимый. Кто-то торчит возле урны, куда он хотел бросить пистолет. Человек в новой, вполне модной одежде, только на ногах голубые кроссовки. А лицо загрубелое, темное, словно обожженное, как у кузнеца. И похоже, этот мужчина или парень намерен задержаться здесь на некоторое время, потому что правую руку он запустил в зеленую урну. Не замедляя шага, он взглянул на часы. Две минуты назад он выстрелил, через одиннадцать минут отойдет поезд. А оружие еще при нем. Он миновал урну, направился к ресторану. Встречный прохожий посмотрел на него. Но он не отвернулся, когда они поравнялись. Подошел к ресторану, открыл дверь. В гардеробе какая-то мамаша возилась с молнией на куртке своего чада. На него они не обратили внимания. Верблюжье пальто висело на прежнем месте. Под ним стоял чемодан. Забрав то и другое, он прошел в мужской туалет, заперся в одной из двух кабинок, снял штормовку, шапку сунул в карман, надел пальто. Хотя окон здесь не было, он слышал вой сирен на улице. Огляделся. Надо избавиться от пистолета. Выбирать особо не из чего. Он влез на сиденье унитаза, дотянулся до белого вентиляционного люка, попробовал засунуть туда пистолет, но внутри оказалась решетка. Он слез на пол. Дышал тяжело, взмок под рубашкой. До поезда восемь минут. Можно, конечно, уехать на следующем, это не проблема. Проблема в другом: девять минут прошло, а он не избавился от пистолета, хотя она говорила, что промедление свыше четырех минут всегда создает неприемлемый риск. Разумеется, можно просто оставить пистолет на полу, но один из принципов, какими они руководствовались в работе, гласил, что оружие должны обнаружить не раньше, чем он сам окажется в безопасности. Он вышел из кабинки, прошел к умывальнику. Вымыл руки, обшаривая взглядом помещение. Upomoc! Взгляд остановился над раковиной, на контейнере с мылом. Юн и Tea, обнявшись, вышли из ресторана на Торггата. Tea вскрикнула от неожиданности и засмеялась, поскользнувшись на предательском свежем снегу пешеходной улицы. Она потянула за собой и Юна, но в последнюю секунду он сумел удержать равновесие и спас ее от падения. Смех Tea колокольчиком звенел в его ушах. — Ты сказала «да»! — крикнул он в небо, чувствуя, как снежинки тают на лице. — Ты сказала «да»! В темноте завыла сирена. Еще одна и еще. Звук доносился со стороны Карл-Юханс-гате. — Пошли посмотрим, что там такое? — спросил Юн и взял ее за руку. — Нет, Юн. — Tea нахмурилась. — Да ладно тебе, пойдем! Tea уперлась ногами в тротуар, но гладкие подметки упорно скользили. — Нет, Юн. Он засмеялся и потянул ее за собой, точно санки. — Я сказала «нет»! Тон ее голоса заставил Юна остановиться. Он с удивлением посмотрел на девушку.