— Нет. — Если полицейский умрет… — Харри достал из кармана фотографию, положил на стол, — ваш киллер, скорее всего, будет убит. А выглядеть все будет так, словно полицейский стрелял для самозащиты. Так-то вот. Если я этому не помешаю. Понимаете? Это тот человек? — Шантаж на меня не действует, господин Холе. — Завтра утром я улечу в Осло. На обороте фотографии я запишу номер телефона. Позвоните, если передумаете. Она взяла снимок, убрала в сумку. — Это ведь ваш сын? — быстро и негромко обронил Харри. Она оцепенела. — Почему вы так решили? — У меня тоже есть глаза. И я тоже вижу боль. Она так и сидела, наклонясь над сумкой. — А вы, Холе? — Она подняла взгляд. — Вы что же, не знаете того полицейского? Раз так легко отказываетесь от мести? Во рту у Харри пересохло, собственное дыхание обжигало рот. — Да, — сказал он, — я его не знаю. Ему послышался петушиный крик, когда он в окно провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол и не исчезла из виду. В номере он осушил все остальные мини-бутылочки, еще раз блеванул, выпил пива, снова блеванул, посмотрел на себя в зеркало и лифтом спустился в бар. Глава 23 Ночь на воскресенье, 20 декабря. Собаки Сидя в темном контейнере, он пытался размышлять. В бумажнике полицейского оказалось две тысячи восемьсот норвежских крон, и, если он правильно запомнил обменный курс, этих денег хватит на еду, новую куртку и авиабилет до Копенгагена. Сейчас у него одна проблема — боеприпасы. Выстрел на Гётеборггата был седьмым, и последним. Он сходил на Плату, поспрошал, как бы достать девятимиллиметровые пули, но ответом стали только пустые взгляды. К тому же, если спрашивать наугад, быстро нарвешься на полицейских агентов. Он шваркнул бесполезный «льяма минимакс» о железный пол. С удостоверения ему улыбался молодой полицейский. Халворсен. Сейчас они наверняка сомкнули вокруг Юна Карлсена железное кольцо. Остается только одна возможность. Троянский конь. И он знал, кто станет этим конем. Харри Холе. Софиес-гате, 5; телефонная справочная служба сообщила, что в Осло только один Харри Холе. Он глянул на часы. И замер. Снаружи послышались шаги. Он встрепенулся, схватил в одну руку осколок стекла, в другую — пистолет и стал обок дверцы. Дверца скользнула в сторону. На фоне городских огней обозначился темный силуэт. Затем незнакомец влез внутрь и, скрестив ноги, уселся на пол. Он затаил дыхание. Ничего не происходило. Потом чиркнула спичка, осветила клочок лица пришельца. В руке со спичкой он держал еще и ложку. Другой рукой и зубами надорвал пластиковый пакетик. Он узнал парня по голубой джинсовой куртке и облегченно вздохнул, а парень мгновенно застыл. — Кто здесь? — Парень всматривался в темноту, торопливо пряча пакетик в карман. Он кашлянул, шагнул к парню, так что спичка слегка осветила его. — Remember me?[43] Парень испуганно посмотрел на него. — Я говорил с тобой возле вокзала. Дал тебе денег. Ты ведь Кристоффер, верно? Кристоффер вытаращил глаза: — Isthatyou?[44] Иностранец, который дал мне пять сотен? Господи! Ну да, голос я узнаю. Ой!.. — Кристоффер бросил спичку на пол, она погасла. В кромешной тьме голос его зазвучал ближе: — Не возражаешь разделить со мной хату, приятель? — Можешь ночевать один. Я собирался уходить. Снова чиркнула спичка. — Лучше оставайся тут. Вдвоем теплее. Я имею в виду вот это. — Он вынул ложку, налил в нее что-то из маленькой бутылочки. — Что это? — Вода с аскорбиновой кислотой. — Кристоффер открыл пакетик, высыпал в ложку порошок, не уронив ни крупинки, потом ловко перехватил спичку другой рукой. — Ловко у тебя получается, Кристоффер. — Он смотрел, как наркоман подставил спичку под ложку, достал из коробка еще одну и держал ее наготове. — На Плате меня прозвали Твердая Рука. — Понятно. Но я ухожу. Только давай поменяемся куртками, тогда ты, может, останешься к утру жив. Кристоффер глянул на свою хилую джинсовую куртку, потом на его толстую, синюю. — Господи, ты серьезно? — Вполне. — Черт, вот спасибо. Погоди, я сперва приму дозу. Подержишь спичку? — Может, лучше шприц подержать? Кристоффер покосился на него: — Я, может, и зеленый совсем, но на это наркоманское старье меня не купишь! Держи спичку. Он взял спичку. Порошок растворился в воде, превратился в прозрачную бурую жидкость. Кристоффер положил в ложку ватный тампончик. — Чтобы отцедить всякую дрянь, — пояснил он, не дожидаясь вопроса, сквозь вату высосал жидкость шприцем, поднес иглу к руке. — Видишь, кожа чистая. Следов почти что никаких. И вены толстые, хорошие. Чисто целина, все говорят. Но через несколько лет они будут желтые от гнойных болячек, как у них. И Твердой Рукой меня уже никто не назовет. Я это знаю и все равно продолжаю. Глупо, да? Кристоффер болтал без умолку, встряхивая шприц, чтоб остыл; перетянул плечо жгутом и прицелился иглой в вену, синей змеей проступившую под кожей. Острие вошло в сосуд, и поршень втолкнул героин в кровь. Веки у парня опустились, рот полуоткрылся. Голова откинулась назад, взгляд уперся в подвешенный собачий труп. Некоторое время он смотрел на Кристоффера. Потом отшвырнул горелую спичку и расстегнул молнию на своей синей куртке. Когда Беата Лённ наконец дождалась ответа, она почти не слышала Харри по причине дисковерсии «Jingle Bells», фоном звучавшей в трубке. Тем не менее поняла, что он нетрезв. Не оттого, что запинался, совсем наоборот. Она рассказала о Халворсене. — Тампонада сердца? — воскликнул Харри. — Внутренние кровотечения наполняют кровью пространство вокруг сердца и мешают ему сокращаться как следует. Пришлось откачать много крови. Сейчас состояние стабилизировалось, но он по-прежнему в коме. Надо ждать. Я позвоню в случае чего. — Спасибо. Как насчет других новостей? — Хаген отправил Юна Карлсена и Tea Нильсен обратно в Эстгор, с двумя охранниками. Я поговорила с матерью Софии Михолеч. Она обещала сводить дочь к врачу. — Хм. А что там с депешей Ветинститута, ну, про мясо в рвоте? — Они предположили китайский ресторан, потому что, кроме как в Китае, такое нигде не едят. — Что не едят? — Собачину. — Собачину? Погоди! Музыка смолкла, зато послышались звуки уличного движения. Потом Харри снова заговорил: