Начальник уголовной полиции и новый комиссар полиции Гуннар Хаген умолкли, когда Бьярне Мёллер вошел в свой кабинет. То есть уже не свой. — Ну, как тебе вид? — спросил Мёллер, надеясь, что произнес эту фразу бодрым тоном. И добавил: — Гуннар. — Странное ощущение — выговаривать это имя. — Н-да, в декабре Осло всегда выглядит уныло, — сказал Гуннар Хаген. — Посмотрим, может, и это поправимо. Мёллер хотел спросить, что еще он имеет в виду, но осекся, увидев, что начальник уголовной полиции согласно кивнул. — Я как раз сообщил Гуннару кой-какие подробности насчет наших сотрудников. Конфиденциально, так сказать между нами. — Да, вы ведь давно знаете друг друга. — Конечно, — сказал начальник. — Мы с Гуннаром знакомы еще по Полицейской школе. — В резюме написано, ты каждый год участвуешь в Гонке биркебейнеров,[4] — сказал Мёллер Гуннару Хагену. — А известно тебе, что начальник наш тоже всегда участвует? — Разумеется. — Хаген с улыбкой покосился на начальника уголовной полиции. — Иной раз мы вместе участвуем. И пытаемся одолеть друг друга на финишном рывке. — Вон как, — весело заметил Мёллер. — Выходит, если б шеф заседал в кадровой комиссии, можно было бы заподозрить, что ты попал сюда по знакомству. Начальник уголовной полиции сухо хохотнул, бросив на Бьярне Мёллера предостерегающий взгляд. — Я как раз говорил Гуннару о человеке, которому ты сделал весьма щедрый подарок. — О Харри Холе? — Да, — кивнул Гуннар Хаген. — Помнится, он отправил на тот свет некоего полицейского инспектора в связи с неприятным делом о контрабанде. Как я слыхал, в лифте оторвал ему руку. А кроме того, позднее подозревали, что именно через него информация об этом деле просочилась в прессу. Нехорошо. — Во-первых, в «неприятном деле о контрабанде» речь идет о профессиональной преступной организации, которая пустила корни и в полиции и не один год заваливала Осло дешевым стрелковым оружием, — сказал Бьярне Мёллер, тщетно стараясь скрыть раздражение. — И вопреки сопротивлению здесь, в управлении, Харри Холе в одиночку раскрыл это дело после нескольких лет кропотливой полицейской работы. Во-вторых, он убил Волера, защищая свою жизнь, а руку Волеру оторвало лифтом. И в-третьих, мы вообще понятия не имеем, кто и о чем проболтался прессе. Гуннар Хаген и начальник уголовной полиции переглянулись. — Тем не менее, — сказал начальник, — держи с ним ухо востро, Гуннар. Насколько я знаю, недавно от него ушла подруга. А нам известно, что у людей вроде Харри такие истории нередко приводят к рецидивам скверных привычек. С этим мы, понятно, мириться не станем, хоть он и раскрыл множество серьезных дел. — Что ж, постараюсь держать его в узде, — сказал Хаген. — Он инспектор. — Мёллер зажмурил глаза. — Не рядовой. И в узде ходить не любит. Гуннар Хаген медленно кивнул, приглаживая рукой густой венчик волос на затылке. — Ты когда приступаешь в Бергене… Бьярне? — Хаген опустил руку. Мёллер мог бы поручиться, что и ему тоже было странно произносить его имя. Харри шагал по Уртегата и по обуви встречных прохожих видел, что приближается к «Маяку». Ребята из отдела наркотиков не зря говорили, что армейские склады обмундирования вносят огромный вклад в опознание наркоманов. Потому что через Армию спасения военная обувь рано или поздно попадает на ноги наркомана. Летом — голубые кроссовки, зимой — высокие черные башмаки, которые вкупе с зеленым пластиковым пакетом с пайком Армии спасения служили униформой уличных наркоманов. Харри толкнул дверь и кивнул охраннику Армии, одетому в свитер с капюшоном. — Ничего нет? — спросил охранник. Харри хлопнул себя по карманам. — Ничего. Табличка на стене предупреждала, что алкоголь надо оставить у дверей, а перед уходом можно забрать. Харри знал, они не требовали сдавать наркоту, ведь никто из наркоманов с этим добром никогда не расстанется. Харри вошел, налил себе чашку кофе и сел на лавку у стены. «Маяк» — кафе Армии спасения, современный вариант пункта питания, где все нуждающиеся бесплатно получали бутерброды и кофе. Светлое, уютное помещение, отличающееся от обычных кофеен только клиентурой. Девяносто процентов — наркоманы-мужчины, остальные — женщины. Посетители ели хлеб с коричневым и белым сыром, читали газеты, вели спокойные разговоры. Здесь была зона отдыха, возможность отогреться и перевести дух, на время прервав поиски дневной дозы. Полицейские агенты время от времени наведывались сюда, но по негласному уговору аресты в кафе никогда не производились. Человек за столиком поблизости от Харри замер, свесив голову к столу, черные пальцы сжимали папиросную бумагу, рядом валялись пустые окурки. Харри смотрел на спину миниатюрной женщины в форме. Она стояла возле столика с четырьмя фотографиями в рамках, меняла сгоревшие стеариновые свечи. В трех рамках — снимки каких-то людей, в четвертой — крест и имя на белом фоне. Харри встал, подошел к женщине. — Что это? — спросил он. То ли стройная шейка и мягкость движений, то ли гладкие, черные как ночь, прямо-таки неестественно блестящие волосы навели Харри на мысль о кошке, еще прежде чем девушка обернулась. Когда же он увидел личико с непропорционально широким ртом и маленьким, точь-в-точь как в японских комиксах, носиком, это впечатление еще усилилось. Но в первую очередь глаза. Он не мог сказать, в чем именно тут дело, однако в них явно сквозила сумасшедшинка. — Ноябрь, — сказала девушка. Голос был спокойный, глубокий, мягкий, и Харри невольно подумал, таков ли он от природы или она просто усвоила эту манеру говорить. Он знавал женщин, которые меняли голос, как другие меняют наряды. Один голос для дома, другой — для первого впечатления и общественных поводов, третий — для ночи и близости. — В каком смысле? — опять спросил он. — Те, что умерли в ноябре. Харри взглянул на снимки и наконец сообразил что к чему. — Четверо? — тихо сказал он. Перед одной из фотографий лежала записка, корявые карандашные буквы. — В среднем умирает один клиент в неделю. Четверо — вполне нормально. Поминовение в первую среду каждого месяца. У тебя кто-то… Харри помотал головой. «Мой любимый Одд…» — так начиналась записка. Никаких цветов. — Я могу чем-нибудь помочь? — спросила девушка. Наверно, у нее в репертуаре все ж таки один этот голос, глубокий, приятный, подумал Харри. — Пер Холмен… — начал он и осекся, не зная, что сказать дальше. — Н-да, бедняга Пер. Поминовение будет в январе. Харри кивнул: — В первую среду. — Точно. Приходите, брат, мы будем рады. Слово «брат» слетело с ее губ легко и естественно, словно нечто само собой разумеющееся, этакий полумеханический придаток. И Харри чуть было ей не поверил. — Я полицейский дознаватель, — сказал он. Разница в росте была так велика, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — Кажется, я уже видела вас, правда, давно. Харри кивнул: — Возможно. Я сюда заходил, но вас не видел. — Я здесь только полдня. В остальное время сижу в штаб-квартире Армии спасения. А вы работаете в отделе наркотиков? Харри покачал головой: — Нет, в убойном. — В убойном? Но ведь Пера не… — Может, присядем? Она нерешительно огляделась. — Работы много? — спросил Харри. — Наоборот, против обыкновения спокойно. Обычно мы отпускаем до тысячи восьмисот бутербродов в день. Но сегодня выплачивают пособие. Девушка окликнула одного из парней за стойкой, тот ответил, что в случае чего подменит ее. Заодно Харри узнал и ее имя: Мартина. У человека с папиросной бумагой голова свесилась еще ниже. — Есть кой-какие неясности, — пояснил Харри, когда они сели. — Что он был за человек? — Трудно сказать. — Она вздохнула, глядя на вопросительную мину Харри. — У наркоманов с таким многолетним стажем, как у Пера, мозг уже настолько разрушен, что о личности вообще говорить сложно. Тяга к наркотикам затмевает все. — Понимаю, но я имею в виду… для людей, которые хорошо знали его… — Увы. Спросите у его отца, во что превратился его сын как личность. Он много раз приходил сюда, забирал Пера. Но в конце концов отступился. Пер начал вести себя дома крайне агрессивно, потому что они запирали от него все ценности. Он просил меня присматривать за парнем. Я сказала, мы сделаем все, что в наших силах, но чудес обещать не можем. Так оно и вышло… Харри посмотрел на девушку. На ее лице отразилось обычное для социальных работников печальное смирение. — Сущий ад… — Харри почесал лодыжку.