Филиппов зажмуривается, умолкает. Плюет в сторону. Катя чувствует легкую тошноту. — Я могу подумать? — Подумай. 4 Катя опаздывает — нарочно, а он уже ждет. Бархатный пиджак, шелковый шейный платок, пальцы в перстнях, сорочка с витой монограммой: «АБ» — Андрей Белоногов. Он держится прямо и кажется моложе своих шестидесяти восьми, но не молодится нарочно — седая грива спадает на плечи, и закра шивать седину, как другие запоздалые ценители женской красоты, он не собирается. При виде Кати он галантно поднимается, целует ей руку, совершенно, кажется, не смущаясь обслуги и многочисленных гостей заведения. Что же случилось с Рублевой, спрашивает себя Катя. Неужели отставка? — Спасибо, что нашли время, — говорит Белоногов. — Я и не надеялся уже. Катя склоняет головку, приподнимает уголки губ, осторожничает. — Чем же я обязана? — Приметил вас в «Спящей красавице». — Правда? Я ведь там не солирую. Я там большую часть времени сижу с краешку и восхищенно смотрю на танцы фей. — Когда вы на поклон выходили. Вам еще такой бравый военный выдал безвкусный такой огромный букетище. Такие только к вечному огню класть. Катя молчит. — Военный, правда, был хорош. Справедливости ради, — любезно добавляет князь. — Это мой жених. — Я так и подумал. Вы выглядели очень счастливой. — Я долго его не видела. Он служит на Кавказе. — Ну, на Кавказе сейчас поутихло… Что ж, ему можно только позавидовать. Мэтр, можно винную карту? Пожилой сомелье передает ему тисненный золотом картон. — Какая у вас патриотическая селекция. Юг России и Кавказ. Вот за что воевал ваш жених, — замечает Кате Белоногов. — Ну, а скажите, — он понижает голос, — нет ли у вас чего-то подпольного? Из калифорнийских, полнотелых, округлых? Мэтр с сомнением косится на Катю, кашляет в седой кулак. — Барышня со мной, и ей можно доверять, — рокочет мягко Белоногов, подмигивая Кате. — Зинфандель, пино нуар? Напа вэлли? — Есть зинфандель, — кашляет в кулак сомелье, оглядываясь с опаской даже на официантов. — Но будет в бутылках из-под кагора. — Главное не форма, а содержание, — шутливо отвечает ему Белоногов. Несут неведомый зинфандель, и какие-то крохотные чудно пахнущие салаты — «Что это? Трюфель!», — и нежное, как женские губы в поцелуе, красное мясо в компании пророщенной сои, в общем — ах. Катя едва пригубливает вино, едва притрагивается к мясу. — А теперь он уехал на восток, — говорит она. — В Ярославль. И ни слуху ни духу. — В Ярославль? — Князь морщит высокий лоб. — Не лучшее сейчас место. — Вам что-то известно? Она откладывает прибор. — Кое-что, но немногое. — Он вздыхает. — Вы знаете, я при дворе несколько особняком. Мне-то покойный император жаловали дворянский титул по дружбе, а не по службе. Хотя сами-то они из службы как раз и были. Так что белая кость ко мне и ревнует, и подозревает меня во всяком. — По дружбе? — переспрашивает Катя, позволяя себе наколоть на вилку еще кусочек мяса. Князь Белоногов уже третий бокал осушил, просит новую бутылку лжекагора. — Да. Мы с покойным Государем со школы были знакомы, верите? Вместе в футбол гоняли на коробке после уроков, в «Контру» играли в компьютерном клубе… Можете себе представить, насколько я стар? Мда. А теперь вот будет Миша Стоянов, мало что император, и к лику святых причислен. Неисповедимы пути твои, Господи… — Его канонизируют? — поражается Катя. — Правда? — Да! Это только послезавтра в газетах будет. Увидите. Да, Владыка объявит. Решение принято уже, церемония до Рождества пройдет. — Не может быть. — Может и будет. Спаситель Отечества, основатель Московии, созидатель нового российского государства… Давно пора. Если основатель свят, то и государство свято. Тем более что и чудо в наличии имеется… Эх, простите меня, Катенька, вам ведь это, наверное, совсем неинтересно. Это я по инерции, продолжаю разговоры из правительственной курилки, а с вами бы лучше об искусстве стоило. — Да нет, что вы… Катя рассыпает соевые ростки и скорей принимается собирать их. — Где вас кроме «Спящей красавицы» можно увидеть? Она отрывается от сои. Хочет поднять ресницами ветер. — В «Щелкунчике». Варнава будет как раз к зимним праздникам ставить «Щелкунчика». Жду не дождусь. Я из-за него пришла в балет. Чайковского оттуда всего насвистеть могу, все два часа, — улыбается Катя. — Но пришлось подождать вот. Его лет десять, наверное, у нас в Большом не ставили. Ну ничего, дождалась вот, и даже до выхода на пенсию. — Какую партию вам предлагают? — учтиво интересуется Белоногов. — Ну я ведь в кордебалете. Какие нам предлагают там партии? Оптовые. Буду гостьей, потом игрушкой, потом мышкой-норушкой. — Я тоже этого «Щелкунчика» жду, знаете, — откликается князь. — Я ведь большой поклонник Варнавы еще с древних времен. Давно пора было переосмыслить его, как считаете? Да. Хочется свежего чего-то. Чего-то яркого. Молодой крови. — Я лично готова быть донором. — А какой вы сезон танцуете? — спрашивает Катю Белоногов, изучая ее сквозь бокальную лупу. — Пятый. — Игрушка… Несправедливо. Засиделись вы в кордебалете, Катенька. Одни и те же лица блистают, а блеск-то уже потускнел. Катя как бы давится вином, пачкает кремовое платье, Белоногов хлопочет вместе с официантом, чтобы спасти ее, а сам усмехается. В эту передышку она одергивает себя. — Я не хотела бы, чтобы вы подумали… Если вы можете что-то для меня сделать, я бы о другом вас попросила. Князь слушает внимательно. — Про моего жениха… Лисицын, Юрий, подъесаул. Может, есть возможность узнать… Что с ним… Белоногов кладет себе в рот кусок нежного красного мяса и неспешно пережевывает его, глядя Кате прямо в глаза. — Я мог бы попробовать. Но не нужно переоценивать уровень моей осведомленности, — предупреждает он. — Я была бы очень признательна, — говорит Катя. — Очень. Домой Катю отвозит лакированный автомобиль с номером «717». 5 И вот балетмейстер подзывает слегка похмельную Катю к себе, мягко берет ее за локоть. Катя, как обычно, первая; в зале только она и десять ее отражений. — Катюш. Мне кажется, время пришло. Я хочу, чтобы ты партию Мари освоила. — Какой Мари? — Катя глупеет от ужаса и ощущения рождественского чуда. — Партию Мари, Клары, в «Щелкунчике», ну? — Заглавную? Ее же Антонина танцует? — Ну ты в качестве дублерши пока, разумеется. Но чтобы ты умела. Пора пришла тебе шаг вперед сделать. Пятый сезон все-таки.