– Никакого вреда? Я перестала глазеть на стену и перевела взгляд на него. Когда-то мой младший брат был чертовски красив. Незабываемые зеленые глаза, в которых плясали огоньки, гладкая чистая кожа. Если бы его детство прошло нормально, он бы очаровывал девушек направо и налево. Девушки бы постоянно задерживались в нашем доме, чтобы помочь ему с выполнением заданий по химии, или чтобы взять на время компакт-диск, или для чего-то еще, что обычно делают ученицы старшей школы, когда им нравится какой-то парень. Что-то от того Брэндона в нем еще оставалось, но мне приходилось приглядываться, чтобы различить эти следы. Он был худ, но то была не жеребячья худоба подростка, а нездоровая худоба наркомана. Он был на пару дюймов выше меня, но, вероятно, весил фунтов на десять меньше. На нем была черная футболка без рукавов и грязные сетчатые спортивные шорты, его слегка веснушчатое лицо покрыто неопрятной щетиной. На его щеке красовался пластырь, темно-русые волосы были немыты. Мне хотелось плакать. Хотелось вымыть шампунем его волосы, стереть мочалкой грязь с его кожи. Зеленые глаза больше не блестели, зрачки были сужены, веки опухли. – Ты хочешь есть? Хочешь, чтобы я что-нибудь приготовила? Может быть, омлет? Или сырные тосты? – Я не голоден, Ник-Ник, – ответил он. – Но все равно спасибо. Я отнесла пакеты с продуктами на кухню. Мне бы все равно не удалось всерьез заняться здесь приготовлением еды. В раковине возвышалась гора грязных тарелок и заплесневелых объедков, плита была загажена пригоревшим жиром и завалена коробками из-под пиццы и пустыми контейнерами из-под еды, проданной навынос. По кухонному столу пробежал таракан и скрылся за плитой. Я открыла холодильник: два блока по шесть бутылок пива «Бад-лайт», бутылка тайского острого соуса шрирача и гниющая головка салата. И все. Я достала чистящие средства из-под мойки. Выбросила из холодильника гниющий салат, отчистила натекшую из него гниль и начала выгружать продукты из пакетов: свежие овощи и фрукты, мясную и сырную нарезку, яйца, хлеб, банки консервированного супа. Я соскребла с наполняющей мойку посуды пепел от курева и присохшие остатки еды и заполнила мусором два больших пластиковых мешка. Постельное белье в спальне было грязно и воняло. Я сняла его и положила в еще один пластиковый мешок для мусора, чтобы постирать, затем достала из шкафа чистое белье. Воздух здесь был спертый, затхлый, я с трудом открыла окно и тут же вздрогнула всем телом, когда с прикроватный тумбочки раздался оглушительный звонок. Старый аналоговый будильник с веселеньким изображением Микки-Мауса на ярко-желтом циферблате. Я потрясла старые часы и покрутила ручки настройки, чтобы они перестали звонить. Брэндон лежал на диване все в той же позе, в которой я оставила его. – Твой будильник перепугал меня до усрачки, – сказала я. – Хочешь, я куплю тебе новый, который будет звонить именно в то время, на которое ты его поставишь? Он затряс головой. – Его мне подарили мама и папа в тот день, когда я пошел в первый класс. Мама сказала, что теперь мне придется просыпаться самостоятельно. – Прости, – сказала я, ощутив чувство вины. – Я это знала. – Может быть, этот будильник и не работает как надо. Но в этом он похож на меня. Мы с ним подходим друг другу. Я сменила тему разговора: – Ты уверен, что не хочешь есть? – Давай лучше выпьем. – Выпьем? Ты это серьезно? – Еще бы. Ведь нам обоим уже исполнился двадцать один год. Я посмотрела на своего брата, удобно устроившегося на диване. – Да ты прямо Обломов, да? Конечно, мы можем выпить. Почему бы и нет? Я вернулась в кухню и открутила крышки с двух бутылок «Бад-лайт». Брэндон уже сидел. Я отдала ему пиво. – Бери. Сколько тебе нужно? – Ты можешь дать мне тысячу баксов? – Я уже позаботилась о квартплате. И тебе все равно нужна тысяча? Он рассмеялся: – Инфляция, Ник. Экономические азы. Доллар уже не тот, что прежде. – Черт возьми, Брэндон, дело не в деньгах. Если я дам тебе тысячу, она сразу же окажется у тебя в вене. – В этом месяце все будет по-другому. – Ну да, как же. – Пожалуйста, Ник-Ник. – Перестань называть меня Ник-Ник, ладно? Так он всегда меня называл, когда еще только начал говорить свои первые слова. Когда носился по дому, играя в прятки, когда бегал за мной по пляжу и когда радостно кричал, «съев» у меня шашку. Ник-Ник. Его старшая сестра. – Мне кое-что нужно, – сказал он. – Я не могу без этого обойтись. Какой от этого вред? Вред. Опять это слово. Я закусила губу и отсчитала пять стодолларовых бумажек. – Какой вред? А такой, что в один прекрасный день я явлюсь сюда, и… Неужели ты не можешь вести себя осторожно? И кто знает, какая гадость может быть в этих шприцах? Он опять весело рассмеялся и выпил еще пива. – У меня уже есть большая часть той дряни, которую можно подцепить через шприцы, Ник. – На его лице появилось бледное подобие его прежней улыбки. – Это шприцы должны бояться меня, а не я их. Я отпила огромный глоток пива. Почувствовала, как холодная жидкость проскочила по моему горлу. – Вот, держи. Хватит с тебя и пятисот. – Я отдала ему деньги. – У тебя есть налоксон?[26] Брэндон хихикнул: – Был, но Эрик – тот парень, которого ты вышвырнула, – у него на днях случился передоз. Он отключился. И я использовал ту упаковку, что у меня была, чтобы сломать ему кайф. – Он снова хихикнул и показал на пластырь на своей щеке: – Когда он пришел в себя, так разозлился, что боднул меня. – Значит, это сделал тот говнюк с ирокезом? – Моя рука невольно стиснула горлышко пивной бутылки. Знай я это раньше, я бы не трудилась, дергая его за серьгу. Я бы разбудила его, просто разбив о его голову бутылку. – Он не хотел. Я достала из сумки две пластиковых упаковки носового спрея и положила их в ящик журнального столика. Если у кого-то случался передоз опиата, налоксон мог в буквальном смысле спасти ему жизнь. Никакой нужды в «Скорой» или больнице, правда, побочным эффектом был острый абстинентный синдром. Известна куча историй о том, как наркоманы, ни о чем не думая, просто набрасывались на приехавших сотрудников «Скорой», которые только что спасли им жизнь. Но налоксон творил чудеса. Вполне возможно, что в один прекрасный день какая-то их этих белых упаковок с носовым спреем спасет жизнь моему брату. – Ты уверен, что не хотел бы жить в каком-нибудь более благополучном районе? Я могла бы подыскать тебе квартирку в своем. – Нет, – сказал он с мягкой улыбкой. – Я останусь здесь, в трущобах. Я пошла в туалет. Там было так же грязно, как и в гостиной. Окурки, пепельницы, полиэтиленовые пакетики от еды. Единственное, чего здесь не было, так это туалетной бумаги. Я воспользовалась влажной салфеткой из моей сумки. Внезапно я зарыдала. Никакой постепенности, никаких первых нескольких слезинок, никакого чуть слышного скулежа. Просто взрыв громких судорожных рыданий, как неистовый ливень с грозой, вдруг разразившийся посреди ясного дня. Затем я взяла себя в руки, умыла лицо чуть теплой водой и вернулась в гостиную. – Почему ты не хочешь дать мне возможность тебе помочь? Он проигнорировал мой вопрос. – У тебя все получилось. Посмотри на себя. Я люблю тебя. У тебя получилось. – Почему? – опять спросила я. Мы с ним словно говорили на разных частотах. Хотя слышали друг друга вполне ясно. – Ты добилась успеха, несмотря ни на что, Ник. Ни одному из нас: ни тебе, ни мне – это не светило. Но ты это все-таки сделала. – Не говори так. Он встал с дивана. Медленно, осторожно. У него были такие красивые зеленые глаза. Он обнял меня, прижал к себе. – Ты заботишься обо мне. Как заботилась всегда. – Как не заботилась никогда. – Всегда, всегда. И ты справилась. А мне это, наверное, было не по плечу. Но в этом виноват я сам, Ник. – Мне следовало тогда быть рядом с тобой… Я даже не пыталась скрыть, что реву. Просто прижала к себе его тощие плечи так крепко, как только могла. – Мне следовало тогда быть рядом с тобой, Брэнди. В детстве это уменьшительное имя выводило его из себя. Девчачье имя. Он терпеть его не мог. Именно поэтому-то я всегда только так его и называла. – Позволь мне помочь тебе. Ну пожалуйста. Дай мне поместить тебя в какой-нибудь реабилитационный центр. А потом я сниму тебе квартиру рядом с моей. Он обнимал меня в ответ. Я чувствовала, как слабы его худые руки. Это было странно – чувствовать в объятиях не силу, а ее отсутствие. – Я знаю, что ты бы это сделала, – сказал он. – Но это не для меня, и ты это знаешь. Мы с тобой едем на разных поездах. И я ужасно рад, что могу подойти к окну, посмотреть в него и увидеть тебя. Но у нас разные пути. И мы не можем ничего изменить. Я отступила на шаг. Посмотрела ему в глаза. Его зрачки стали чуточку больше. Как бы мне хотелось, чтобы его слова были неправдой. Хотя бы немножко. – Тебе что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь? Он ухмыльнулся: – Я бы выпил еще пива.