Весь оставшийся путь мы молчали. Мама заехала в гараж и выключила двигатель. Уперлась лбом в руль и закрыла глаза. Я не знала, что делать. Мне казалось неправильным просто выйти из машины, бросив в ней маму. В то же время мне казалось, что маме сейчас не до разговоров. Судя по ее виду, день ей дался тяжело. В конце концов я нарушила молчание: – Стейси сказала, что ты говорила с ее мамой. Мама не ответила. – Она сказала, ты послала ее маму в задницу. Мама тихо засмеялась. – Ты же знаешь Лоррейн. Она такой сноб. Я давно уже хотела послать ее в задницу. – Она фыркнула и снова рассмеялась, но не открыла глаз и не подняла головы от руля. – Просто впервые представилась такая возможность. Было приятно. Мама глянула на меня искоса одним глазом и захохотала. Я не смогла сдержать смеха и вскоре тоже уже вовсю заливалась. Мы с ней гоготали как сумасшедшие, сидя в машине в закрытом гараже. – Я ей сказала: «Иди ты в свою жирную снобскую задницу, Лоррейн». И мы с мамой по новой зашлись хохотом. Смеясь, она продолжала: – И что в прошлом году Говард приставал ко мне на вечеринке у бассейна… – Да ладно! – ахнула я. – Отец Стейси приставал к тебе? Фу! Он такой волосатый, противный и старый. Мама покачала головой. – Я это… выдумала… Боже… хотелось бы мне… видеть… как она его… в этом обвиняет… – еле дыша от смеха выдавила она. Мы откинулись на спинки сидений и, наверное, вечность хохотали. Не помню, когда я в последний раз улыбалась, а тут смеялась до слез. Это было так непривычно. Я ощущала смех на языке, как будто он имел вкус. – Ты жестока, – проговорила я, наконец отдышавшись. – Классный ход, но жестокий. Снова покачав головой, мама вытерла уголки глаз мизинцами. – Нет. Жестоки те, кто не дает тебе еще одного шанса. Я опустила взгляд на рюкзак и пожала плечами. – Не могу их в этом винить. Все выглядело так, будто я виновата. Не заступайся за меня. У меня все будет хорошо. Мама уже вытирала глаза манжетами. – Милая, они должна понять, что виновник произошедшего – Ник. Он плохой. Я говорила тебе это все эти годы. Ты такая красавица у меня. Ты заслуживаешь хорошего мальчика. Ник тебе никогда не подходил. Я закатила глаза. Ну вот, снова-здорово. Ник не подходит мне. Он плохой. Я не должна встречаться с такими парнями, как он. С ним что-то не так. Она видит это в его глазах. Мама постоянно мне это твердила. Но, похоже, она забыла, что Ник мертв и мне больше не нужно читать нотации по поводу того, какой он ужасный. – Только не это, мам, – потянулась я к дверной ручке. – Ник мертв. Мы можем закрыть эту тему? Я открыла дверцу и вылезла, подхватив рюкзак. Поморщилась, наступив на раненную ногу. Повозившись с ремнем, мама вышла из машины с другой стороны. – Я не хочу с тобой ссориться, Валери, – сказала она. – Я просто хочу видеть тебя счастливой. Ты всегда грустишь или чем-то недовольна. Доктор Хилер посоветовал… Мне хотелось разозлиться на нее. Сказать, что счастье не вечно и в любую минуту может обернуться трагедией. Что до появления Ника в моей жизни я долгое время была несчастна и родителям прекрасно известно, почему. Что, если уж на то пошло, она сама давным-давно несчастна. Но мама стояла по ту сторону машины в мятом костюме, раскрасневшаяся от смеха, и глядела на меня блестящими от слез глазами. Было бы ужасно бросить ей в лицо такие слова, пусть это и правда. – Мам, я в порядке. Не волнуйся. Я даже не вспоминаю о Нике. Я отвернулась и пошла в дом. Фрэнки ел сэндвич у кухонной стойки. Слегка растрепанный, с мобильником в руке, он набирал кому-то сообщение. – Что стряслось? – встретил он меня вопросом. – Мама стряслась, – ответила я. – Не спрашивай. Я достала из холодильника кока-колу, прислонилась к стойке рядом с ним и открыла бутылку. – Почему до нее никак не дойдет, что Ник умер и пора уже перестать мне капать на мозги? Сколько можно долбить меня этим? Фрэнки развернулся на стуле и посмотрел на меня, жуя сэндвич. – Наверное, она боится, что ты пойдешь по ее стопам и выйдешь замуж за человека, которого на дух не выносишь. Я не успела ответить. Задребезжала гаражная дверь, а значит, сейчас придет мама. Я скользнула по лестнице наверх, в свою комнату. Возможно, Фрэнки прав. Мама с отцом были несчастливы. До мая они только и говорили о разводе, которого мы с Фрэнки ждали как манны небесной, ведь тогда бы закончились, наконец, беспрестанные ссоры родителей. Однако расстрел в школе, наверняка разрушивший множество семей, мою наоборот сплотил. Какая ирония, правда? Родители заявили, что «боятся расколоть семью, когда она переживает столь сильный стресс», но я знала правду. 1) Папа довольно успешный адвокат, и последнее, что ему сейчас нужно, – статьи в газетах, возвещающие миру о том, что первопричиной массового убийства в школе «Гарвин» послужили проблемы в его семье. 2) Мама работала, но ее работу нельзя сравнить с папиной. Она зарабатывала, но не много. А мы все знали, в какую кругленькую сумму нам обойдутся счета за психиатра. Мы с Фрэнки безучастно наблюдали за отношениями родителей. Обычно у них все шло тихо и незаметно, но порой вспыхивала такая враждебность, что мы с братом с удовольствием побросали бы шмотки предков в мусорные мешки, купили маме и папе билеты на самолет и отправили куда угодно, лишь бы подальше от дома. Я вошла в свою комнату и, остановившись у двери, удивленно огляделась. Утром она не казалась мне настолько захламленной и грязной. Я практически не вылезала отсюда с прошлого мая, но не замечала, как тут отвратно. И тоскливо. Не то чтобы до этого я была фанаткой уборки. Просто если не считать уборки во имя Великого Освобождения от Ника, проведенной мамой после стрельбы, тут месяцами никто не убирал. Я взяла стакан, стоявший на моей тумбочке черт знает сколько времени, и поставила его на тарелку. Смяла валявшийся рядом кусок бумажного полотенца и засунула в стакан. На мгновение у меня руки зачесались прибрать. Начать все с чистого листа. Устроить уборку во имя своего собственного Великого Освобождения. Но я оценила груду сваленной на полу одежды, кучу разбросанных у кровати книг, запятнанный и пыльный экран телевизора и передумала. Вычищать последствия моего многомесячного горевания будет слишком тяжко. С кухни доносились голоса мамы и Фрэнки. Мама говорила с раздражением, как обычно бывало, когда они надолго оставались там одни с папой. Меня кольнуло чувство вины. Маму расстроила я, а выдерживать ее эмоциональный натиск приходится Фрэнки. Правда, брату и так доставалось меньше меня. На самом деле, со дня стрельбы Фрэнки для родителей превратился чуть ли не в невидимку. Ни запретов, ни домашних дел, ни ограничений. Извечные ссоры и беспокойство обо мне настолько выматывали маму с папой, что сил на волнение еще об одном ребенке у них не оставалось. Я даже не знала, завидовать брату или жалеть его. Наверное, стоило и позавидовать, и пожалеть. На меня опять навалилась усталость. Я кинула стакан с тарелкой в мусорную корзину и плюхнулась на постель. Порывшись в рюкзаке, вытащила и открыла тетрадь. Покусывая губу, уставилась на сделанные за день наброски. Я перевернулась и врубила магнитофон. Через пару минут прибежит мама и будет кричать из-за двери, чтобы я сбавила громкость. Но она уже и так забрала все мои «настораживающие» записи – ту музыку, которая, по мнению моих родителей и, наверное, доктора Хилера, а также всех старперов мира, может побудить меня перерезать себе вены в ванне. Меня это, кстати, возмущает, ведь большую часть музыкальных дисков я купила на свои деньги. Я усилила громкость, чтобы не слышать маминых криков. Она устанет долбить в дверь раньше, чем я устану от ее долбежки. Пусть стучит. Я снова полезла в рюкзак и достала карандаш. С минуту, покусывая резинку на его кончике, разглядывала портрет миссис Теннайл. Она вышла такой печальной. Не так давно я ненавидела ее и желала видеть несчастной. Но сегодня, увидев ее печальной, почувствовала себя ужасно. Почувствовала себя ответственной за ее печаль. Я хотела, чтобы она улыбнулась. Интересно, улыбается ли она, возвращаясь домой и обнимая своих детей, или, сидя в кресле, хлещет водку, чтобы забыться и не слышать больше пистолетных выстрелов? Наклонив голову, я начала рисовать – рисовать и то и другое одновременно: миссис Теннайл, обнимающую малыша, точно скорлупа – орех, и ее руку, цепляющуюся за бутылку водки, точно орех за ветвь, на которой он растет. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.