— Это у тебя проблемы, идиотка, — откинула голову назад и захохотала Марта, — и никто тебе не поможет, пока мы с тобой не наиграемся. Никто не спасёт! Поняла? — Что вы от меня хотите? — мой голос всё-таки предательский дрогнул и сорвался в отчаяние. — О-о, мы просто покажем всем твоё истинное лицо, монашка ты недоделанная. Знаем мы таких – юбка показательно ниже колена, целомудренная косичка, очки, ни капли макияжа – знатная ширма. И да, можешь начинать молиться прямо сейчас. Поглядим, как твоя сраная библия и выдуманный дядька на облаке спасут тебя от нас. Хотя я и так знаю как. Никак! — Держи её, Стеф, — скомандовала Реджи и девчонки ловко скрутили моё обездвиженное от шока тело, а затем поставили подсечку, заваливая меня на колени. Вероника Марта же тем временем копошилась в своём рюкзаке, выуживая оттуда какие-то тюбики и брасматики. И когда закончила с приготовлениями, то наклонилась ко мне и сняла очки с моего лица, а затем и бант с косы, распуская по плечам мои длинные волосы. — Не надо, — взмолилась я, — пожалуйста, прошу вас, девочки. Простите меня! Простите за всё, что бы я не сделала! — Х-м-м, — нахмурилась Марта, чуть задирая моё лицо выше и пристально его разглядывая, вцепившись пальцами в подбородок, а через мгновение снова превратилась в истеричную стерву, — и не дёргайся, идиотка, а то криво получится. А дальше, пока меня жёстко удерживали за руки, Максимовская старательно и с улыбкой разукрашивала моё лицо — веки, брови, ресницы, губы, скулы. Закончив, забрызгала всё каким-то спреем, а затем отступила от меня на шаг и вынесла приговор: — Значит так, убогая, очки и заколку отдам тебе только в столовой. И лишь при условии, что вся эта красота останется на твоём лице. Поняла меня? Смывать даже не пытайся — не выйдет. Размажется и будет совсем некрасиво. У тебя есть десять минут, чтобы получить своё назад. Время пошло. В следующее мгновение девчонки отпустили мои руки, а затем вышли вон, оставляя меня сидеть на полу школьного туалета и горько плакать. За что они так со мной? За лишний вес? За веру, которую я не выбирала, а мне силой навязывают? За то, что посмела родиться неуклюжей и дважды сбила с ног первую красавицу школы? Разве стоит всё это души, истоптанной грязными подошвами чужих ботинок? Поднялась на ноги. С ужасом посмотрела на себя в зеркало. Из отражения на меня глядело непотребное чучело. Синие-фиолетовые тени с блёстками на глазах. Губы вызывающего цвета фуксии. Под всем этим безобразием слишком тёмная для моей светлой кожи тональная основа. Румяна, подводка, брови жирно расчерчены. Подтёки от слёз. Боже, и в таком виде они хотят, чтобы я показалась перед всей школой? И новая порция солёной влаги брызнула из глаз. Конечно, я могу забить на всё, криво-косо смыть этот позор со своего лица, а потом просто уйти домой. Но что тогда? Снова неделю на горохе, но теперь уже за чужой проступок? А ведь так и будет. Потому что мама не встанет на мою защиту, а ожидаемо скажет что-то в духе: — Смирение до зела! Что в переводе на понятный значит следующее — Бог гордым противится, а смирённым даёт благодать. То бишь, как бы меня ни унизили, я должна просто принять это, переварить и выплюнуть, ибо духовный человек не опустится до ответных противоправных действий. А потому я, скрепя сердце, последний раз кинула взгляд на себя в зеркало и всё-таки пошла в столовую, максимально закрывая срам волосами. А там, достигнув столика, за которым сидела Марта и её компания, встала как вкопанная, в состоянии вымолвить только следующее: — Пожалуйста, верните мне очки. Но очки мне не вернули. Максимовская принялась ржать, улюлюкать, привлекая всеобщее внимание к моему виду. И вокруг началась вакханалия. Все смеялись. Всё до единого! Вот только отчего-то мне было плевать на каждого, кто потешался надо мной. На каждого, кроме Басова. Я крутила головой, щурилась из-за плохого зрения, но его увидеть так и не смогла. А потом схватила, брошенные мне очки и заколку. И, что есть мочи, побежала прочь и столовой, но далеко скрыться не успела. На выходе резко притормозила и с ужасом посмотрела в глаза собственной матери. Она взирала на меня словно на прокажённую, в шоке прижимая ладонь к губам, а потом отрывисто кивнула, приказывая следовать за ней. По коридорам. На второй этаж гимназии, а затем в её кабинет. А там... Дверь за нами закрылась и мне тут же со всего размаху прилетело по лицо. Бам! Сразу после первой оплеухи последовала и вторая. Сильно! Так, что я почувствовала металлический привкус крови на языке. — Позорище! — Мам, это не я, клянусь тебе! — Но ты это допустила, Вера. И теперь у меня к тебе только один вопрос — имеет ли смысл, что я трачу на тебя своё время? — Мам, — жалобно простонала я, протягивая к ней руку, в поисках элементарного утешения. Но его не последовало, мать лишь с силой саданула мне по руке и прошипела ядовитой змеёй: — Умываться! Вот только, как и обещала Марта, краска с лица не смывалась обычной водой с мылом, лишь оставляла после себя грязные, уродливые потёки по всему лицу. Но мать всё тёрла и тёрла нежную кожу, пока ее не начало нещадно щипать и жечь, а я не застонала от боли. — Домой! Живо! И чтобы, когда я вернусь, твоё лицо было чистым! — окончательно психанула родительница и указала мне на дверь. Пропустить занятия для матери было равно смертному греху. И теперь я сильно сомневалась в том, что она погладит меня по головке за то, что я «вынудила» её отправить меня из гимназии. Но спорить я не стала. Подхватила рюкзак, врубила пятую космическую и побежала прочь. Но уже на выходе со школьного двора вынужденно притормозила, так как меня резко дёрнули за руку так, что я крутанулась на месте как юла. — Ника, — голос Басова резанул барабанные перепонки, — ты куда? Что случилось? Оу, жесть, что с твоим лицом? — Ничего, — выдернула я собственную конечность из его хвата и отвернулась, желая побыстрее скрыться из виду, — мне пора. Внутри расцветал жгучий стыд. — Стой! — Чего тебе надо? — огрызнулась я. — Кто это сделал? — Какая разница? — отступила я на шаг назад, потому что он снова начал подходить ближе, давя меня своим ростом и мощной фигурой. — Я что-то не пойму, тебе доставляет удовольствие быть девочкой для битья? — нахмурился и нежно прикоснулся к моей саднящей скуле. Там, где дважды ударила меня любимая мама просто за то, что я оказалась не в силах выстоять в одиночку против троих. — Уйди, Ярослав, — прошептала я и быстро вытерла солёную каплю, что намеревалась сорваться с ресниц. — Я могу тебе помочь, Истома, — выдал и на его скулах заиграли желваки, — только скажи. — А безвозмездно ты не помогаешь? Что, так сложно вступиться, раз я тебе так сильно нравлюсь, м-м? Шаг назад синхронно друг от друга. — Могу, но тогда тебя будет тыркать каждая вторая чисто из зависти. Поэтому я не стану лезть в девчачьи разборки. Я же только хмыкнула и покачала головой, поражаясь его самомнению. — Почему-то я так и думала. Развернулась и побежала прочь. Сама разберусь! Глава 17 – Понеслось... Вероника — Кто? — спрашивает за ужином мать. Хмурится, но вроде уже успокоилась. Не рвёт и не мечет, лишь смотрит на меня, скривившись, как от лимона. Да, я выгляжу неважно — факт. Бабуля дома выдала мне литровую бутылку подсолнечного масла и рулон ваты, чем и приказала устранять следы «красоты» на своём лице. Цели я достигла, но кожу окончательно убила, и теперь она горела огнём от микротрещин. Особенно пострадали веки и создавалось впечатление, что последние годы своей жизни я провела за бесконечными рыданиями. — Девочки с параллели, — уклончиво ответила я, пытаясь осилить чересчур большую порцию лазаньи. — За что? — За веру, — ухватилась я за единственный довод, который мог размягчить сердце моей матери. И да, это сработало. — Как так? — её белки в момент налились кровью. — Так, мам. Увидели, как я из церкви с библией и в платке выхожу, вот и понеслось. — Последние времена! — покачала головой бабушка и налила мне полную кружку чая, кидая в неё три ложки сахара с горкой. — Выстояла? Не прогнулась? Не посрамила Господа нашего? — накидывала мать свирепо вопросы, а мне рыдать в голос захотелось. Потому что так стало обидно, что её совершенно не интересует, как я там внутри — болит ли у меня душа от унижения, переживаю ли я, не опустила ли руки? — Не посрамила, мам, — сиплым, на изломе истерики голосом ответила я и подняла глаза к потолку, делая вид, что возношу молитву Всевышнему. На деле же — просто пыталась не лить пустые слёзы. Они никого не разжалобят.