Звонок в дверь. Кислород в лёгкие на максимум. Нервная волна дважды сотрясает тело, накачанное адреналином. Обдолбанные бабочки притихли. Раскормленные счастьем тараканы уснули без задних ног. Я снова одна. — Явилась! — слышу яростное за дверью, а через минуту вздрагиваю, когда мать на пару с бабкой появляются на пороге и в ступоре смотрят на меня. Ну погнали. — Добрый вечер... Глава 27 – Я слышу голоса... Вероника Моей косы больше нет. Мокрая одежда бесформенным комком лежит в пакете вместе со школьной обувью. Рюкзак понуро висит на плече. Я (о господи, боже!) в брючном костюме. Губы горят от поцелуев. А кожа пылает, всё ещё помня дерзкие прикосновения Басова. И да, вчерашняя Вероника Истомина впала бы в истерику, а потом и вовсе бы лишилась чувств от перспектив быть сурово наказанной. Но сегодня всё изменилось... И Вероника стала другой. Смелой. Потому что где-то там был парень с глазами цвета шоколада, который мысленно поддерживал и верил в то, что его девочка больше не чья-то игрушка для жестоких игр. Уже нет. — Последние времена, — шепчет побелевшими губами бабушка и оседает на банкетку, хватаясь за сердце и хапая воздух короткими, рваными вдохами. Крестится. — Ты..., — голос мать подвёл, и она поперхнулась, а затем и вовсе хрипло закашлялась, не в силах, очевидно, словами объяснить весь тот спектр негативных эмоций, который у неё вызвал мой внешний вид. Наверное, именно поэтому она решила просто набрать в лёгкие побольше воздуха и проораться как следует. — Да ты обезумела, Вера? Схватила меня за грудки и со всей дури потянула на себя, настолько резко и сильно, что я чуть не споткнулась о порог, а затем с грохотом захлопнула за мной входную дверь так, что она чуть не слетела с петель. — Алечка, — вновь перекрестилась бабка, — ремень нести? — Неси! — взревела мать, а я только понуро опустила плечи. Но в следующее мгновение снова их расправила и задала вопрос: — А может опять горох? — Да как ты смеешь? — и ладонь матери со звонким щелчком опустилось на моё лицо. — Бесстыжая! Но я только повернулась к ней другим боком, как было рекомендовано в святом писании, и дрожащим голосом спросила, глядя прямо в её налитые яростью глаза. — Вот так бить будешь, мам, да? Без суда и следствия? Ну давай, я не стану противится твоему злу и уже, как видишь, подставила вторую щеку. — Заткнись! Довела мать до белого каления, так ещё и умничать удумала? Неделю будешь грехи отмаливать у Господа нашего, срамная девка! — М-м, ну как скажешь... — Мерзавка! — Штаны спустить, чтобы повысить эффективность порки? — приподняла я вопросительно одну бровь, сдерживая нервную дрожь во всём теле. — Ты посмотри-ка, Алечка, она ещё и огрызается! — снова появилась бабка в прихожей, держа в руках средство будущей экзекуции — портупею отца с металлическими бляшками. Злобное шипение. Замах. Тело окатило ледяной волной страха. — Ничего подобного! — крикнула я и закрыла рукой лицо, ожидая удара ремнём, но его почему-то не последовало, когда я сказала то, что, как мне показалось, будет моим козырем. И не ошиблась! — Бог явился мне мысленно! Сам Господь Бог, слышите? Я уже шла после факультатива по химии домой, как вдруг будто бы кто-то потянул меня за руку, и я развернулась, а затем и подняла голову вверх, а там... Затихла, проверяя реакцию, произведённую на своих родных, и возликовала. Их лица вытянулись от шока, но в глазах сквозила такая больная вера в высшее чудо и в их превознесённого кумира, что они готовы были слушать мои басни Крылова до последнего вздоха, только бы я продолжала говорить о том, чего и в помине нет. — Ну? — прикрикнула на меня бабка и я, сглотнув, продолжила. — Там был билборд. — Что это такое? — нахмурилась она. — Реклама, — благоговейным шёпотом подсказала ей мать и кивнула мне, приказывая таким образом продолжать. Что я и сделала. — Там, на этом билборде были дети. Больные дети, мама. Лысые дети, бабуль. Маленькие совсем, — я так вошла в роль, что даже прослезилась, — ещё не видавшие жизнь, но уже потерявшие здоровье, волосы, веру в завтрашний день... веру в Бога! Но Господь безгранично великодушный! Вы ведь знаете, да? — Да, он такой! — в который раз перекрестилась бабушка. — Вот! И он послал им меня, буквально подтолкнул в спину, и я не смела пойти против его воли. Я сделала так, как он хотел, и, слыша его голос вот тут, - постучала по виску и продолжила, - я села в кресло парикмахера и отрезала свои волосы. Мне они, что грязь тогда, когда могут послужить во благо безгрешным ангелам, уходящим в агонии смертельной болезни из этого бренного мира. Не с голой головой, но в парике из моих волос. — Благодать, Алечка! — ещё раз осенила себя крестным знамением бабушка, но на этот раз уже трижды. — Х-м, — потянула мать, но ремень от себя откинула, — допустим, не врёшь ты мне. И что это был за салон такой? И я тут же выпалила название того места, в которое привёз меня Ярослав. Руку даю на отсечение, что Вау-Вадя прикроет меня в случае следственных действий со стороны строгой родительницы. — Ладно, — благосклонно кивнули мать, — а с формой твоей, что случилось? — Аммо, — не моргнув глазом, выпалила я и развела руками. — Что? — нахмурились обе женщины. — Говорю, что повинен во всём этом Рафаэль Аммо, мама. Знаешь такого? — Знаю. Мой лучший ученик, — растерянно потянула та, а потом повернулась к бабушке и пояснила, — это тот, про которого я сегодня тебе рассказывала, — и мать коротко описала случай, где лучший друг Басова прямо на перемене демонстрировал одноклассницам свои новые татуировки, полностью расстегнув рубашку, а мать поймала его с поличным на этом щекотливом представлении. — А-а, это тот, который у себя на теле распятие Христа набил? — Да. Умница мальчишка и такой глубоко верующий оказался. Но лучше бы крест на шее носил, чем на тело пачкал. Спаси и сохрани его Господь. Я чуть не свалилась в обморок от болевого шока, так пришлось насиловать свои глаза, чтобы не закатить их при этом хвалебном отзыве в сторону обычного с виду парня. Но маме было виднее и то мне шло только на руку, если не сказать больше. И я продолжала бессовестно вливать тонны удобоваримого вранья в уши своих родственниц, поражаясь тому, как ладно у меня всё это выходит. И не капельки не стеснялась. А что? Либо так, либо портупея. — Рафаэль сказал, что в библиотеку торопился очень. А тут я. И лужа, по которой он пронёсся на полной скорости. Раз — и меня окатило с головы до ног. Пришлось срочно переодеваться, а иначе бы и я заболела, и Аммо не успел бы за своей книгой. — Что-то ты темнишь, дочь моя, — прищурилась мать, но я тут же вытянулась, словно оловянный солдатик и отрапортовала. — Позвони ему, и он каждое моё слово подтвердит. Я не лгунья! А про себя лишь добавила: «я только учусь». — Хорошо, — скривилась мать, — но сними скорей уже эти позорные штаны и надень юбку. И вообще, костюм придётся сдать в магазин и обувь тоже, а деньги вернуть Рафаэлю. Неважно, насколько Аммо положительный персонаж — я не позволю тебе принимать подарки от парней. Это, как минимум, неприлично. Как максимум — просто недопустимо. Эх, мама, все красные линии я давно уже прошла. Поздно пить «Боржоми» ... — Придёт время, и я выберу тебе пару сама — обязательно богобоязненного прихожанина, послушного и смирённого. Может быть, даже старшего сына нашей старосты прихода. Семён, во всех смыслах, подходящий для тебя жениха, Вера. «Лучше застрелиться», — подумала я, вспоминая сутулый облик вышеупомянутого «кандидата», и содрогнулась, но по инерции всё-таки кивнула матери и заученно пропела: — Да, мама. — И чтобы подтянула мне химию! Краснею тут из-за тебя, балбесины! — неожиданно заорала она так, что у меня чуть уши в трубочку не свернулись. И даже бабушка шарахнулась от такого ультразвука, в который раз одной рукой схватившись за сердце, а другой перекрестившись. — Подтяну. Прости. — Бог простит. Всё, изыди, — и указала мне на дверь моей комнаты, за которой я и скрылась поспешно. А спустя всего несколько зудящих часов, за которые я успела сделать уроки, поесть и сходить с бабулей в церковь на вечернее богослужение, я умылась и завалилась в постель. А когда дом затих и погрузился в сон, я кинулась к рюкзаку и из потайного кармашка достала свой новый телефон.