– Господин Ольверт? – прошелестела леди Лотта, переводя взгляд куда-то поверх моего плеча. – Я пытаюсь, – пробормотал Росс, вдавливая пальцы мне в висок и в запястье. Я еле слышала его сквозь судорожные сипы, производимые моей сокращающейся диафрагмой и сдавленным горлом. Перед глазами начали плясать темные пятна. – Это психическое, от шока, сейчас… не успокоить, – бубнил виталист нервно. – Придется отправить ее светлость в стазис… Взгляд мой остановился на часах, стоящих на прикроватном столике рядом с шаманским мешочком. Без трех минут двенадцать. Я рванулась вперед, вывернувшись из-под рук Ольверта, когда тело уже начало сковывать оцепенением. Виталист попытался перехватить меня, но я с рычанием оттолкнула его, хватаясь за мешочек. Горло отпустило, в горящие легкие полился воздух, а я трясущимися влажными руками развязала тесемки, выхватила иглу, чуть не выронив ее, и неаккуратно загнала себе в левую руку. И упала обратно на кровать, тяжело дыша, – кожу словно окатило кипящим маслом, кости в теле заныли, а из глаз побежали слезы. Но от браслета на запястье уже шли прохладные волны, и по телу разлилось такое расслабление, что оно стало казаться пустым и легким. Щелкнуло, и часы в гостиной забили полдень. А я смотрела в потолок и дышала, дышала, чувствуя, как от напряжения из носа в горло идет кровь. Я могла ненавидеть себя, но сегодня я не стану причиной смерти сразу двух близких людей. Росс Ольверт остановил мне кровь, проверил состояние и ушел, уводя Бернарда – ему стало хуже, и он едва не рухнул, сделав несколько шагов. Ушла и Мария, оставив меня, Маргарету и леди Шарлотту одних. Когда я осмелилась повернуть голову, свекровь так же сидела у кровати в моей разгромленной спальне и смотрела на меня. Но в заплаканных, горестных глазах ее не было обвинения, не было ненависти. И я сползла на пол, положила голову ей на колени, обняла за ноги. – Я во всем виновата, – сказала я глухо. Она сжала меня за плечи, а затем легко погладила по волосам. Я подняла голову – свекровь плакала. – Я очень хотела обвинить тебя, – ответила она тихо. – Но не буду. Не ты стреляла в его листолет. Она не хотела меня ненавидеть – а мне так нужно было, чтобы хоть кто-то уничтожил меня. – Мы поссорились, – продолжила я, глядя ей в глаза. – Знаю, – проговорила она. – Все знают, – срывающимся голосом крикнула от окна Рита. – Из-за нее он улетел. Я сжалась, зарыдав. – Маргарета, замолчи, – Леди Лотта жестко вцепилась мне в плечи, до боли. – Марина, посмотри на меня. – Рита права, – проговорила я, запрокидывая голову и вытирая мокрые щеки. – Это я его убила. Я. Я, понимаете? Он прилетел ко мне, а мне так плохо было, и я его прогнала… Не знаю, как жить с этим… Как я хочу умере-е-еть… Простите меня, простите… – Меня снова начало трясти, и тут свекровь сама несколько раз тряхнула меня. Губы ее дрожали, лицо было искажено. – Чтобы я не слышала больше о смерти, – прошипела она мне в лицо незнакомо, жестко и тут же прижала к себе, к груди, укачивая и всхлипывая. – Бедная девочка, – говорила она, гладя меня по спине, – как мы будем теперь, Марина? – Руки ее были горячими, и сердце колотилось рвано, гулко. – Ты не знаешь, как тебе жить? Это я не знаю… теперь, когда я потеряла их обоих. Но у меня есть Берни и Рита. Рита… Рита, иди сюда, Рита… дочка моя… От окна доносились всхлипы, а свекровь продолжала говорить, то сжимая меня, то гладя, – как бы тяжело мне ни было, я понимала, что и она на грани истерики. – Люк часть меня, мой мальчик, сын мой… – шептала она, – жизнь моя. И ты, Марина, и твои с Люком дети… все, что осталось у меня от него. Ты и дети. И ты обязана жить для них, – она снова сжала меня до боли, заставила поднять голову. – Я не виню тебя. Но обещай мне, что будешь жить, – она почти рычала, по щекам ее текли слезы. Мне хватило сил только кивнуть. Страшно было, что леди Шарлотта сейчас не выдержит, сломается, потому что в глазах ее проскакивало что-то пугающее, почти безумное. Что-то, что я ощущала и в себе, – лихорадочное, болезненное, разрывающее душу. Раздались шаги – от окна подошла Маргарета, опустилась рядом со мной на колени, обняла и меня и мать, и мы застыли, ощущая, как тяжелой плитой наваливается на нас горе. Мы то молчали, то начинали говорить, то плакали – долго мы сидели вот так, обнимая друг друга и не в силах оторваться, отстраниться от поддержки. – Люк такой… такой он всегда был, – шепотом говорила свекровь. – На грани, безрассудный, любимый мой сын. Он столько раз умирал, и я умирала вместе с ним, что сейчас просто не могу в это поверить. Я привыкла, что он всегда побеждает… Люк мой, Люк… мальчик мой… не могу поверить. В груди у меня сдавило, и тут же полыхнуло надеждой. – Но ведь тело еще не нашли, – сказала я сипло, отодвинувшись и вытирая опухшие глаза. Леди Лотта смотрела на меня с понимающей обреченностью. – С такими повреждениями не живут, – резко произнесла Рита. Она то отворачивалась, то смотрела на меня с яростью, которая то и дело сменялась растерянностью и жалостью. – Даже если он не умер от ожогов, он бы умер от потери крови. Майор сказал, был прилив, тело унесло, а фрагменты застряли меж камней. Он сказал, листолет разбился в лепешку, половину обломков тоже смыло. Она была права, но я помотала головой, поднимаясь. Я должна была увидеть место крушения. Я должна была сама увидеть, мог он выбраться или нет. – Военные, которые нашли листолет, еще здесь? – спросила я. Леди Шарлотта покачала головой. – Они уехали в Третий форт. Я потерла ладонями лицо и потянулась к телефону – набрать Леймина. Через час я с леди Лоттой и Ритой стояла в окружении охраны и военных на мокрых валунах у моря. Прибыли и те, кто нашел Люка, и командующий Майлз, который выглядел так, будто его сначала помиловали, а потом снова повели на плаху, и еще несколько высоких чинов, комендантов и командиров. Царило молчание, у разбитого листолета суетились военные следователи, и только волны шуршали в пяти метрах от аппарата. Листолет, черный, мокрый после прилива, с потеками морской воды на обгорелых сиденьях, расплющенный, с вывернутыми железяками и острыми торчащими во все стороны обломками, на которых лишь кое-где сохранился красный лак, выглядел так, будто его переехало катком. Выжить после такого крушения было невозможно. Я вздохнула, прижимая руки к животу, вытерла снова пошедшую носом кровь и попросила отвезти нас обратно в замок Вейн. Весь последующий день и ночь прошли как в тумане. Вернувшись, я рухнула в постель и больше не смогла встать. Не могла есть и пить, но заставляла себя ради детей, не могла спать – и тут уже воля не помогала. Безжалостная память подкидывала мне то картины ссоры – я половину вспомнить не могла, – то наши с Люком счастливые мгновения. Длинные чуткие пальцы, ухмылку, хриплое «детка», темные глаза, странную и смешную любовь к драгоценностям, скорости и ко мне, которая и убила его. Как бы я хотела все изменить. Как бы я хотела быть с ним каждый момент, который был нам отпущен. И сейчас, ступая по парковой дороге рядом с леди Лоттой и Бернардом, я тоже была погружена в воспоминания. Раздался голос капитана Осокина – но я по инерции продолжила идти вперед, пока леди Лотта мягко не заставила меня остановиться. Пересекая дорожку, в трех шагах впереди поспешно полз в сторону моря желтый длинный полоз, не обращая на нас внимания. Чуть в отдалении я увидела темного ужа, скользнувшего в траву. – Мы уже с десяток змей видели, – пробормотал Берни. – Слуги боятся выходить из замка, – подал голос Доулсон. – Везде змеи. Шепчутся, что проснулся змеиный король. Я слушала эти реплики как сквозь туман. Голова кружилась все сильнее. Мы снова направились вперед, то и дело останавливаясь, чтобы пропустить очередного ползущего гада. Зазвонил телефон. Краем уха я слышала, как Леймин что-то уточняет в трубку. Мы вышли из парка. – Ваша светлость, – Леймин нагнал меня, пошел рядом, и я с трудом заставила себя повернуть голову. – Пришли новости из Рудлога. Ваша сестра, ее величество Василина, вернулась. Говорят, прилетела на гигантском огненном звере и закрыла портал на Севере. Я остановилась, слабо улыбнувшись и прислушиваясь к себе. На мгновение даже алчная, больная пустота моя скрылась под разлившимся в душе теплом. Сестра действительно больше не находилась под землей. И теперь, судя по всему, имя ее окончательно войдет в легенды. – Спасибо, Жак, – поблагодарила я хрипло. И только хотела двинуться дальше, как в небе раздалось хлопанье больших крыльев – и я, задыхаясь от снова вспыхнувшей, невероятной надежды, вскинула голову. Это должен был быть Люк. Люк. Люк. Мелькнул светлый силуэт. Затем еще один и еще, и я снова заплакала, глядя на то, как перед замком один за другим опускаются белые драконы. Огненная птаха добралась до Истаила, и Ангелина выполнила мою просьбу. Теперь в замке Вейн будет мало места для смерти. Жаль, что ни Люка, ни меня это уже не спасет. Два дня назад Седьмое апреля, Пески, Ангелина Владычицу Песков во дворце называли «нари-вая» – неутомимая, неспящая. Хотя, конечно, она спала, иногда даже больше шести часов в сутки. Слишком много чего нужно было сделать и слишком много куда успеть. Ангелина настолько влилась в жизнь Песков, настолько прониклась ею, что испытывала огромное удовольствие, глядя, как запускается неповоротливый маховик изменений, как незаметные, точечные решения вырисовывают контур глобального скачка в развитии страны. Она была счастлива и в работе, и в редкие минуты отдыха с мужем. Единственное, что омрачало ее жизнь помимо текущей войны, в которую был погружен Рудлог и которая могла прийти и в Пески, – невозможность регулярно общаться с сестрами. Телепорты не работали, телефонную линию все еще тянули из Эмирата Тайтана к Истаилу – изначально проложить хотели из Теранови, но через Милокардеры это было многократ сложнее. Ангелина могла бы попросить Нории отнести ее в Теранови, чтобы позвонить сестрам и Мариану, но это была бы непозволительная трата времени и для нее, и для мужа. Поэтому Ани успокаивалась знанием, что родные живы, и снова, как в те времена, когда жила здесь пленницей, писала письма, которые надеялась при случае отправить через посольство в горном городке. Ее очень беспокоила Василина – она по-прежнему находилась под землей, только теперь двигалась от Ангелины на север. Страшно было представить, что испытывает младшая сестра, страшно, что не вернется. Но Василина, мягкая и нежная, к радости и гордости Ани оказалась очень сильна – ведь до сих пор не растворилась в родной стихии. И Владычица каждое утро начинала с обращения к Красному воину – чтобы не позволил страшному случиться. Марина почти не меняла свое положение, и пусть война к ней была ближе всех, Ани почему-то меньше всего за нее беспокоилась. С лордом Дармонширом было обговорено, что при необходимости он вывезет родных либо в Рудлог, либо в Пески, и, несмотря на упрямство Марины, Ангелина понимала: он сделает все, чтобы убрать жену из-под удара. Поля оставалась на севере. Очень хотелось знать, что с ней, помогли ли иглы, которые вкалывали после шаманского обряда, сумела ли сестра обрести человеческий облик окончательно. Но самое главное – четвертая Рудлог была жива, и страшная пустота, которая возникла в душе после ее смерти, не возвращалась. Алинка тоже сместилась ближе к северу, но Ангелина знала, что ее планируют перевезти к столице, а изменение означало, что враг подошел близко к побережью и переезд, слава богам, прошел успешно. С Каролиной и Святославом Федоровичем Ани общалась письмами, а пару раз родные даже прилетали навестить ее на попутном драконе. Младшая сестра, яркая, откуда-то набравшаяся привычки плавно жестикулировать, пахнущая какими-то восточными благовониями, благо, подобранными с мерой и вкусом, очень радовалась встречам, но при этом так искрилась счастьем, рассказывая про Тафию, что Ангелина никак не могла настоять, чтобы она осталась с ней в Истаиле. Хотя и надо было бы – для собственного спокойствия и безопасности сестры. Когда Ани спрашивала, что Каролина рисует сейчас и видела ли что-нибудь важное, та пожимала плечами и грустно отвечала: – Войну. И никого знакомого, Ани. Я бы показала, – возмущенно добавляла она, так как старшая сестра смотрела на нее с сомнением. – И вообще это не часто происходит. Раз в неделю, бывает и реже. Правда. Отец это подтверждал. Но Ангелине все равно очень хотелось, чтобы визит к Хань Ши произошел побыстрее. Она не любила, когда не способна была что-то контролировать. Иногда с почтой из Тафии приходило письмо от Святослава Федоровича и к Валентине. Подруга, которая оставалась гостьей во дворце, с нетерпением принимала запечатанный сургучом лист, открывала его и читала. А если у Ани находилось несколько минут, чтобы выпить с соседским семейством чаю, зачитывала письма вслух: ничего интимного, бывший принц-консорт описывал свою работу, архитектуру Тафии, впечатления от общения с людьми. После она писала ответы.