Полтар кивнул, словно размышляя над сказанным. – Хороший довод. Но у демонов нет сил действовать наперекор явной воле Небожителей. Если демон и впрямь вытащил тебя в мир снов и говорил с тобой, значит, он действовал с благословения Небесного Дома. Тут Полтар вспомнил, что однажды сказал отец в минуту слабости, когда они весенней ночью вместе бдили. Предыдущей зимой мать Полтара скончалась от огневицы, и с ее уходом Олган изменился так сильно, что молодой Полтар никак не мог этого понять. «Простые люди, Полтар, различают богов и демонов, но говорить так – признак невежества. Когда некие силы действуют согласно нашей воле, мы поклоняемся им, как богам; когда они мешают нам и разочаровывают, мы ненавидим и страшимся их словно демонов. Это одни и те же создания, одни и те же нелюди с извращенными помыслами. Путь шамана – путь переговоров, и только. Мы ведем беседу с высшими силами, чтобы они приносили нам больше выгоды, чем вреда. Больше мы ничего не можем сделать». Затем, бросив виноватый взгляд на небеса, он быстро прибавил: «Никому про это не говори. Мужчины не готовы услышать эту правду – хотя иногда я думаю, что с женщинами все наоборот. Порой я думаю…» Тут он снова погрузился в мрачные мысли, уставившись в огонь и слушая, как над степью шумит ветер. Больше они на эту тему не говорили. – Ты правда думаешь, – неуверенно проговорил Эргунд, – что Небесный Дом теперь настроен против моего брата? Полтар осторожно уселся. Наклонился вперед. Тихо спросил: – Ты сам что думаешь, Эргунд? Что тебе подсказывает совесть? – Я… Грела говорит… – Эргунд уставился на свои руки, и внезапно его лицо посуровело. – Да ну на хрен! Он больше не ведет себя, как подобает вождю. По пути сюда я встретился с этой шлюхой, Сулой – она опять шла к нему в юрту. Ей сколько, пятнадцать? Чем ему заниматься с девчонкой? – Чтобы это понять, не нужен шаман, – сухо заметил Полтар. Эргунд, похоже, его не услышал. – И ведь это не может длиться долго. Будет как с той сучкой-полукровкой из воронаков, охмурившей его в прошлом году. Через пару месяцев надоест, и он ее бросит. Если будет ребенок, пустит в ход свои привилегии вождя и выцарапает для мальца долю в клановом стаде, а сам перейдет к следующей дряни с большими сиськами, которая будет строить ему глазки за праздничным столом. Он замолчал и будто взял себя в руки. Встал и начал ходить по нише из угла в угол. Рубанул воздух ладонью. – Послушай, если Эгару охота просрать собственную жизнь, я ему перечить не стану. Каждый ставит юрту там, где хочется – а потом в ней приходится жить. Я не гребаный жрец с юга, чтобы давать наставления, как яйца чесать. Но дело не только в Эгаре и том, как он живет. Я хочу сказать, Жирная ночь, ради Уранна, – обряд. Он должен быть с людьми, на виду и стать для них примером. Должен показать малышне, как мазать лицо жиром, чтобы уберечься от холода. Проверить маски. А он… – Ему мажут кой-чего между ног, пока никто не видит. Эргунд слабо усмехнулся. – Точно. Неправильная Жирная ночь получается, верно? – Да, он пренебрегает своими обязанностями. – Тон шамана сделался серьезнее. – Не каждый рожден быть вождем, в этом нет позора. Но если ты угодил в такую передрягу, надо признать истину и уступить место тому, кто лучше справится с ответственностью. Эргунд бросил взгляд на шамана и тут же отвел глаза. – Мне власть не нужна, – поспешно сказал он. – Я не… это все не… – Знаю, знаю. – Теперь его надо успокоить. – Тебе всегда хватало собственных стад и семьи, Эргунд. – «И ворчливой, вечно недовольной суки-жены, которая вертит тобой, как вздумается». – На совете ты выступаешь только в случае необходимости, а так держишься подальше от всех этих дел. Ты тот, кто понимает свои сильные стороны и видит пути, назначенные ему высшими силами. Но разве ты не видишь? Поэтому из тебя и выйдет отличный посредник между нами и ними. Суровый взгляд. – Нет, я этого совсем не вижу. – Послушай… – Полтар попытался подавить растущее ощущение, что настал судьбоносный момент, требующий неимоверной осторожности. – Допустим, с этим ко мне пришел бы один их твоих братьев – скажем, Алраг или Гант. И мне понадобилось бы спросить себя, правду ли они говорят… – Мои братья не лгут! – Да, разумеется. Ты неправильно меня понял. Я хотел сказать, в этом сне есть смысл, ниспосланный Небожителями. Алраг, конечно, честный человек. Но не секрет, что он всегда хотел стать вождем. А Гант, как и ты, сомневается в том, что Эгар пригоден для руководства кланом, однако он не такой осмотрительный и открыто обо всем говорит. В лагере считают, что он просто завидует. – Бабьи сплетни, – с горечью парировал Эргунд. – Может быть. Но суть в том, что Гант и Алраг вполне могли бы увидеть такой сон, потому что он отвечает их собственным желаниям. С тобой все иначе. Ты хочешь лишь блага для скаранаков, и потому тебя следует признать наиболее подходящим сосудом для воли Небожителей. Эргунд сидел, повесив голову. Может, он думал о бремени, которое возлагали на него слова Полтара, или просто пытался смириться с идеей, что степная волчица встала на задние лапы и вышла из тьмы, чтобы разыскать его. В конце концов он проговорил чуть дрогнувшим голосом: – И что мы будем делать? – Пока ничего. – Полтар приложил усилия, чтобы тон остался деловым. – Если такова воля Небожителей, а к этому все идет, будут и другие знаки. Есть обряды, которые я могу исполнить, чтобы получить наставление, но для их подготовки требуется время. Ты с кем-то еще об этом говорил? – Только с Грелой. – Хорошо. – На самом деле, не особенно – проще погнать на пастбище дым от костров в лагере, чем добиться от Грелы молчания. Но, как было известно Полтару, она не испытывала к Эгару ни капли теплых чувств. – Тогда пусть все идет своим чередом. Поговорим еще раз после обряда. А пока давай мы втроем послужим Небесному Дому своим молчанием. Позднее, когда на Инпрпрала кинулись дети, чьи ухмыляющиеся, смазанные жиром физиономии стали местом пляски огневых отблесков, и осыпали шквалом полувосторженных, полуиспуганных воплей; когда они, подбадриваемые родителями, погнали ледяного демона прочь от грандиозного ритуального костра, пламя которого так и колыхалось, прямо в студеную тьму, где ему было самое место; когда все это завершилось, и скаранаки, как у них было заведено, принялись пить, петь, рассказывать байки и по-совиному таращиться в костер, плюющийся искрами, потрескивающий и дарующий уютное тепло… …в это самое время Полтар притаился в продуваемой холодным ветром степи, задержавшись вне лагеря, чего не делал последнюю дюжину лет или дольше, и сидел там, сражаясь с ознобом, обхватив плечи под отцовским плащом из волчьих шкур, бормотал себе под нос, так что дыхание превращалось в пар, и ждал… Вот тогда-то она явилась из тьмы и пологой травы, из ветра и хлада. Свет Ленты пробился сквозь тучи и коснулся ее. Обнажив белые и острые клыки в оскале от уха до уха, вывалив язык и вытаращив глаза, неуверенно ступая на лапах, не предназначенных для прямохождения, с головы до ног облаченная в волчицу, как в Ишлин-ичане она облачилась в шлюху. Она молчала. Ветер завывал вместо нее. Полтар встал, забыв о ледяном холоде, пробравшем до костей и сковавшем лицо, и пошел к ней, как мужчина идет к брачному ложу. Глава 15 Когда Рингил вернулся домой, он услышал, как из западной гостиной доносятся звуки, свидетельствующие о присутствии Гингрена – он шумно ходил туда-сюда и рычал на какого-то человека, чьи ответы звучали гораздо тише. Дверь оставили приоткрытой, что выглядело приглашением к подслушиванию. Рингил на некоторое время задержался в коридоре снаружи, прислушиваясь к резкому голосу отца и тихому, робкому – старшего брата, Гингрена-младшего. От этих звуков его обдало холодом воспоминаний. Длинный коридор… Рингил едва не ускользнул, но Гингрен, демонстрируя замечательную интуицию, повернулся и заметил его в коридоре. – Рингил! – заорал он. – Ты-то мне и нужен. А ну, иди сюда! Рингил вздохнул. Сделал пару шагов и замер, едва переступив порог комнаты. – Да, отец. Гингрен и Гингрен-младший переглянулись. Брат Рингила растянулся на кушетке у окна, одетый по-уличному, в сапогах и с придворным мечом – он явно приехал с визитом из собственного дома в Линардине. Рингил увидел его впервые за без малого семь лет, и перемены не красили брата: Гингрен-младший прибавил в весе и отрастил бороду, которая ему совсем не шла. – Мы как раз говорили о тебе. – Как мило. Отец прочистил горло. – Ну так вот, Гинг считает, что мы можем придушить идиотизм в зародыше. Кааду дуэль нужна не больше нашего – похоже, Искон действовал на свой страх и риск и перегнул палку. Не время, чтобы видные семьи Трелейна грызлись из-за ерунды. – А, Каады у нас теперь видная семья? Гингрен-младший сдавленно рассмеялся, но резко умолк, когда отец бросил на него сердитый взгляд. – Ты знаешь, о чем я. – На самом деле, нет. – Рингил посмотрел на старшего брата, и Гингрен-младший отвернулся. – Ты явился, чтобы предложить свои услуги в качестве секунданта, Гинг? Наступило неловкое молчание. – Я и не надеялся. Его брат покраснел. – Гил, дело не в этом. – А в чем? – Твой брат пытается сказать, что нет необходимости в секундантах и прочих частях этой нелепой шарады. Искон Каад не будет сражаться, ты тоже. Мы разберемся с этим, как разумные люди. – Да ладно! А если я этого не хочу? Из горла Гингрена вырвалось рычание. – Я начинаю уставать от твоего поведения, Рингил. С чего вдруг ты захотел с ним драться?! Рингил пожал плечами. – Даже не знаю. Он оскорбил твое родовое имя, явившись сюда и устроив сцену. Обнажил сталь на твоей земле.