– Меня убьют, если я открою рот. – А я убью, если не откроешь, прямо здесь и сейчас. Выбирай, Терип. Двенда, что он тут делает. – Я не знаю… – до странности угрюмо ответил Хейл. – Он говорит с кликой, не со мной. Мне просто сообщили. Любая болотная телка или такая, по которой видать, что в ней болотная кровь – отправить колдунам, чтобы проверили. Если для воспроизводства не годится, убрать в сторону. Считать, что это десятина. – Понятно. И если кто-то придет с вопросами о таких женщинах, ты показываешь им «веселых девиц с длинными ножиками». Верно? Хейл опустил голову, избегая взгляда Рингила. Молчание затягивалось. Кровь капала с лица работорговца на испорченный халат. Подошел Эрил и присел рядом с Рингилом. – Мы закончили, – пробормотал наемник. – Никто не дышит. Хочешь, чтобы я и его прикончил? Рингил покачал головой. – Принеси мне вон ту булаву. Нам нужен посланник. Не хочу, чтобы у Финдрича и остальных возникли сомнения по поводу того, что здесь случилось. – Он повысил голос. – Слышал, Терип? Работорговец дернулся, услышав свое имя. Головы не поднял. Рингил наклонился и взял его лицо в ладони. Поднял с осторожностью влюбленного, и Хейл в конце концов был вынужден взглянуть ему в глаза. – Слушай внимательно, – негромко проговорил Рингил. – Передашь это Финдричу, Снарл или кому ты там отчитываешься в вашей дурацкой клике. Скажи им, что Рингил Эскиат хочет вернуть свою кузину Шерин. Быстро, а также в целости и сохранности – это не обсуждается. Если не получу то, что мне нужно, вернусь в Эттеркаль и буду опять задавать вопросы. Поверь мне, им это не нужно, как и тебе. Хейл рывком высвободил лицо из рук Рингила. Гнев от столь интимного прикосновения или, возможно, просто осознание того, что перспектива смерти отдалилась, будто разожгли в нем новое пламя. – Какого хера ты меня трогаешь, – пробормотал он. – Извращенец долбаный. Эрил молча вручил Рингилу булаву. Тот слабо улыбнулся и легонько ударил ею по ладони. – Ты меня не понял, Хейл. – А ты нахер спятил. – Работорговец выдавил сбивчивый смешок. – Дошло, Эскиат? Явился сюда с такими речами, как реликвия из довоенных времен, крутой малый с пристани. Не скумекал? Все изменилось – мы ведем законные дела. Ты не можешь вламываться и устраивать бардак. И пальцем не смеешь нас тронуть. Рингил кивнул. – Ну-ну, можешь самому себе еще раз все повторить, если от этого полегчает. А остальным скажи, что мне нужна моя кузина. Шерин Херлириг Мернас. Должны быть какие-то записи, и я оставлю тебе рисунок. Позаботься, чтобы они получили мое послание. Потому что, если мне и впрямь придется снова прийти в Эттеркаль с расспросами, обещаю – случившееся сегодня покажется легким приступом зубной боли. Я убью тебя и твою семью, а это место сожгу до тла. Затем перейду к Финдричу и Снарл и кому угодно, кто будет путаться под ногами. Весь района на хрен спалю, если придется. Думаешь, что-то изменилось после войны, мудак? – Он одной рукой от души засадил работорговцу в челюсть. Взвесил булаву в ладони. – У меня для тебя новости: теперь все пойдет по-старому. Глава 20 Джирал отпустил их по домам вскоре после полуночи. Он, похоже, убедил самого себя, что все возможные меры приняты и, что еще важнее, его власть над советниками не ослабела, по сравнению с тем, что было до происшествия в Хангсете. Он выпроводил их кивком, с минимальными церемониями. Файлех Ракан исчез в недрах дворца, не сказав ни слова сверх необходимого вежливого прощания, и Арчет подошла к передним воротам с Махмалем Шантой. – Вроде все не так уж плохо, – заметил морской инженер, когда они вышли наружу. Советница императора не поняла, скрыта ли в его словах тонкая ирония. Кринзанц годился для многих вещей, но чуткости не добавлял. Завуалированные нюансы человеческих отношений, как правило, шли коту под хвост. Она пожала плечами и зевнула, окинула взглядом окрестности в поисках чьих-нибудь настырных приспешников – обычные меры предосторожности, до того въевшиеся, что почти превратились в инстинкт. – Джирал не глуп, – сказала она. – Император понимает, что это нужно уничтожить в зародыше. Если пойдут слухи, что Империя не может защитить собственные порты, южной торговли грозит кризис. – И наши друзья из северных городов, в коих так силен состязательный дух, с радостью этим воспользуются. – А ты как бы поступил на их месте? Тут наступил черед Шанты машинально окинуть взглядом окрестности. – То, как я поступил бы, моя госпожа, – неподходящая тема для разговора в такой обстановке. Возможно, в другой раз, за кофе, на борту моей баржи? – Возможно. – Ты говорила о Кормчих всерьез? Они действительно отнесутся к случившемуся в контексте войны? – Откуда мне знать? – Теперь она чувствовала усталость, несмотря на отголоски заемной бодрости. Поле зрения мутнело, в глазах скрипел песок. – Тот, в сухом доке, которого я пыталась допросить на прошлой неделе, так же разговорчив, как демлашаранский мистик в середине поста. И смысла в его речах не больше. У ворот пришлось ждать, поеживаясь от холода, пока рабы приведут из конюшни коня Арчет и вызовут карету для Шанты. Она натянула перчатки и подавила легкий озноб. В этом году зима пришла рановато. Будет здорово вернуться домой, стянуть испачканную дорожную одежду и встать босиком на подогретом полу, в уютном тепле своих покоев. Позволить остаткам крина перегореть; отдаться сну. Вдоль идущей зигзагом подъездной дороги, вымощенной кириатами, горели тусклые фонари, соблазнительно озаряя путь вниз, от погруженной во тьму громадины дворца к Ихельтетскому ковру огней у подножия. Скопление похожих на светлячки городских огней простиралось широко, во все стороны, и лишь по центру его рассекала темная рука эстуария. Присмотревшись, Арчет разглядела бульвар Невыразимой Божественности, освещенный двумя рядами фонарей и прямой, как клинок, который уложили поверх хаотичного переплетения остальных улиц. Он казался очень близким, только руку протяни. Шанта устремил на нее проницательный взгляд. – Говорят, те, кто остался, сердятся, – пробормотал он. – Я про Кормчих. Они чувствуют себя брошенными, в обиде на кириатов за то, что те их оставили. Она посмотрела на огни. – Да, так говорят. – Наверное, это сказывается на их отношении к Империи. Подвергает испытанию любую верность, какая у них могла сохраниться. – О, взгляни-ка. Идрашана уже ведут. – Арчет кивком указала на раба, который вел ее жеребца из конюшен. – Значит, мне пора. Споки-ночи, Махмаль. Надеюсь, твоя карета не заставит себя долго ждать. Спасибо, что составил компанию. Инженер любезно ей улыбнулся. – С радостью. Это было очень познавательно. Она оставила его и пошла навстречу рабу. Прыгнула в седло, помахала Шанте еще раз, безмолвно прощаясь с ним, и развернула коня к воротам. У первого поворота идущей под уклон дороги Арчет привстала в стременах и оглянулась. Морской инженер обернулся неясной фигурой за железной решеткой ворот наверху; яркие факелы на дворцовых стенах горели у него за спиной, превращая в силуэт. Но Арчет не сомневалась, что Махмаль Шанта все еще смотрит на нее. «И какого хрена меня это должно тревожить?» Она отвернулась от дворца и позволила коню самому найти дорогу домой в круговороте улиц южной стороны. «Шанта ни хрена не отличается от прочей старой гвардии. Попрятались по своим привилегированным углам, только и знают, что ныть на собраниях заговорщиков, дескать, как хорошо было раньше, при Акале». А разве они не правы? «Акал был еще жив, когда мы разбили бунтовщиков в Ванбире. Давай не будем забывать об этом неприятном изъяне на его до той поры славном лике». «Он тогда уже лежал на смертном одре». «И все равно отдал хренов приказ». «Да. А ты подчинилась». Она проехала мимо спящего человека, свернувшегося клубком в углу кузнечного двора, погруженного в сумерки. Потрепанный плащ и капюшон; на полах Арчет разглядела черного коня на серебристом фоне – геральдическую эмблему императорской кавалерии. Трудно сказать, был ли этот нищий на самом деле кавалеристом: город полнился демобилизованными и покалеченными солдатами, которые спали на улицах, но военная форма вызывала больше жалости к попрошайкам любых мастей, и стоило пойти на риск, чтобы ее заполучить. Она могла прокормить и даже дать приют в зимние ночи, когда холод усиливался или шли дожди. Арчет знала бордель возле гавани, чья хозяйка гордилась тем, что позволяет бездомным ветеранам спать в сарае для стирки белья. Говорили, по праздникам она даже посылала к ним девочек – из тех, что выглядели более потасканными, – чтобы поработали руками забесплатно. Патриотизм иной раз обретает очень странные формы. Она остановила коня и пригляделась к закутанному в плащ человеку, пытаясь понять. Что-то в его позе и впрямь выдавало солдата – может, лаконичность, с какой он использовал плащ и капюшон. Поди разбери, если его не будить… Арчет пожала плечами, покопалась в кошельке и нашла монету в пять элементалей. Наклонилась и бросила так, что монета ударилась о стену и отскочила на мостовую с громким звоном. Спящий заворчал, пошевелился и правой рукой, высунув ее из-под плаща, принялся шарить вокруг, пока не нашел деньги. Мизинца и безымянного пальца не было, как и почти половины ладони. Арчет поморщилась. Довольно частое ранение в конных подразделениях. Об ихельтетских кавалерийских мечах ходила печальная слава из-за плохой защиты для руки. Один мощный и точный удар вдоль клинка от умелого противника – и ты больше не кавалерист. Она бросила на полу плаща еще пять элементалей и, цокнув языком, вынудила Идрашана продолжить путь. Еще через пару улиц, почти дома, она проехала маленькую зеленую площадь, которую когда-то называли площадью Ангельского Крыла, но потом переименовали в честь победы при Виселичном Проломе. Сюда она иной раз приходила, когда хотела выбраться из дома, как до войны, так и после, хотя до было лучше. В то время здесь был многолюдный фруктовый рынок. Теперь его сменил напыщенный, хоть и небольшой трехгранный каменный мемориал в центре, с грандиозными барельефами, на которых исключительно имперские солдаты попирали кучи мертвых ящеров, а из центра возвышалась колонна, отдаленно напоминающая меч, устремленный в небо. В нижней части памятника имелись каменные скамейки, а также рифмованные посвящения «нашему славному имперскому командующему, что вдохновил сынов города». Арчет читала эти вирши достаточно часто, чтобы невольно запомнить, и как-то раз на балу во дворце ее даже представили поэту, который их состряпал. «Конечно, вашего покорного слуги не было там, на поле боя, – сказал ей этот мелкий аристократ с глупой ухмылкой и мужественно вздохнул. – Как бы он этого ни желал. Но я посетил Виселичный Пролом в прошлом году, и в таких случаях всегда можно положиться на музу, чтобы уловить эхо событий в меланхоличной тишине, повисшей над тем местом». «Разумеется». Но, видимо, что-то отразилось на лице, несмотря на все старания, потому что ухмылка слегка увяла, и тон поэта стал тревожным. «Вы, э-э… Вас же там не было? Вы не участвовали в сражении?» «О, нет, – она чудом сохранила вежливый тон. – Но мой отец погиб во время отступления экспедиционного корпуса, а два моих друга-чужеземца возглавили последнюю атаку при Виселичном Проломе». После этого поэт оставил ее в покое. Дома, во внутреннем дворе, Арчет передала Идрашана ночному сторожу и вошла через боковую дверь. Внутри слабо горели лампы, и было тихо – она держала минимальное количество слуг, а рабов, которых иной раз привозила из походов, освобождала сразу, как только позволяли обычаи и городские законы. Кефанин, наверное, дремал в своей каморке у парадного входа, ожидая ее возвращения. Не было смысла его будить, и Арчет отправилась прямиком в свои покои наверху. В гардеробной она развесила ножи, стянула сапоги нога об ногу и швырнула в угол, избавилась от прочей одежды, словно от старой кожи, и с минуту постояла, наслаждаясь ощущением теплого воздуха на коже. Потом, когда наклонилась почесать икру, в нос ударил собственный запах. Она поморщилась и посмотрела на изукрашенную сонетку у стены. «Да ладно тебе. Тоже мне, ветеран войны с Чешуйчатым народом. Ты купалась под водопадом в верховьях Трелла зимой 51-го. Неужели это было давно?» По правде говоря, прошло десять лет, а она и не заметила; но затихающее эхо крина было благословением, мышцы нетерпеливо подрагивали под кожей, и Арчет поддалась порыву. Не тронув колокольчик, она отправилась в ванную, не то чтобы предвкушая погружение в холодную воду, но просто не желая начинать канитель с призывом слуг и рабов, которым предстояло разжечь печь, заполнить чаны, выждать, пока вода нагреется, и принести ее наверх, а потом… Вода в больших алебастровых кувшинах для купания была не холодной. Арчет моргнула, снова сунула руку в один из них и поболтала. Точно, теплая. Что ж, похоже, Кефанин в очередной раз доказал, что стоит состояния. Она ухмыльнулась и с некоторым облегчением стала мыться, уделяя особое внимание тем частям тела, которые сильнее оскорбляли обоняние. Потом ополоснулась, взяла полотенце с вешалки, завернулась в него и неторопливо направилась в спальню. В кровати кто-то лежал.