– Зачем ты вышел на битву ради них? – Голос был мелодичный, глубокий, звучный, хотя слова, доносящиеся до его ушей, в сумерках звучали негромко. Существо говорило по-наомски, но с архаизмами из старого мирликского, причудливо усложняя грамматику. – Они готовы посадить тебя на кол за выбор партнера для постельных утех и назвать это справедливостью; они полюбовались бы на казнь и отпраздновали твою агонию пивом и песнями, посвятили бы ее своим дурацким богам. Они жестоки и тупы, аморальны как обезьяны и безвольны как овцы. Но ради них ты вышел на поле битвы с рептилиями. Почему? Рингил с трудом сел. Попытался заговорить, но закашлялся. В конце концов, придя в себя, вяло пожал плечами. – Не знаю, – прохрипел он. – Все так делали. Я просто хотел прославиться. Язвительный смех разбудил эхо под сводами пещеры. Однако в последовавшей тишине вопрос повис в воздухе, и сидящий не пошевелился. Он ждал ответа – настоящего ответа. – Ну, ладно. – Рингил подвигал челюстью, держа ее большим и указательным пальцами. Поморщился, откашлялся. – После всего, что было, я и сам толком не знаю. Но, если покопаться в памяти… Наверное, причиной всему были дети. Я видел пару поселков, куда их отряды нагрянули в самом начале. Чешуйчатые, знаешь ли, склонны поедать пленников. А для детей это самый жуткий кошмар, да? Когда тебя пожирают заживо. Ты в цепях, смотришь и понимаешь, что будешь следующим. – Понятно. Ради детей. – Существо склонило голову набок. Голос оставался мягким будто шелк, но подспудно в нем ощущалась пружинистая сила кириатской кольчуги. – Детей, которые, скорее всего, вырастут в точности такими же невежественными и жестокими разрушителями, как и те, кто их породил. Рингил прижал пальцы к той стороне головы, где пульсировала боль. – Ну да, наверное. Если ты так ставишь вопрос, все и впрямь кажется глупым. А что твой народ? Вы тоже съедаете пленников? Существо плавно поднялось. Даже в полумраке Рингил видел, сколько физической силы и изящества в этом движении. Оно вышло на свет. И у Рингила перехватило дыхание. Боль пульсировала в челюсти и голове, порезы на плече и груди болели; он ощущал себя грязным внутри и снаружи, к тому же чувствовал смутный, невнятный страх – и, невзирая на все это, в основании его живота зародилось слабое пламя влечения. Слова Миляги Милакара всплыли из глубин памяти: «Он красив, Гил. Вот, что люди говорят. Что он неописуемо прекрасен». Кем бы ни был ненадежный источник, от которого Миляга услышал эти слова, он, определенно, отличался наблюдательностью. Двенда был больше шести футов ростом, с почти мальчишескими, изящными бедрами и конечностями, но с такой могучей грудной клеткой и широкими плечами, что верхняя часть его тела больше походила на стилизованную кирасу, чем на что-то живое. Он – а это был мужчина, судя по выпуклости под свободными черными штанами и плоской груди – стоял с той же небрежной грацией, с какой поднялся. Руки у него были длинные, с узкими кистями и бледной кожей; они свободно висели вдоль туловища, однако пальцы были чуть поджаты, наводя на мысли о когтистых лапах сокола. В тусклом свете каждый ноготь радужно переливался. Его лицо превосходило все мечты приятелей Шалака: бледное как алебастр, подвижное и умное, с большим ртом, узким подбородком и тонким носом – черты резко выделялись на фоне высоких мертвенно-бледных скул и широкого ровного лба. Длинные черные волосы ниспадали на широкие плечи, окутывая их, как темная вода. Глаза… Глаза, как и гласили древние легенды, казались ямами, полными смолы, но даже в слабом освещении Рингил увидел, что они радужно мерцают, как и ногти двенды. Его охватила внезапная безграничная уверенность в том, что при свете дня эти очи заискрятся, словно устье Трелла на рассвете. Двенда склонился над ним. В этом движении одновременно ощущалось что-то вроде почтения и любопытства хищника. – А ты хочешь, чтобы я тебя съел? – спросил он. Что-то снова затрепетало внутри. «Возьми себя в руки, Гил. Это твой враг, прошлой ночью ты его едва не убил…» А сегодня? Что будет сегодня? Какая-то его часть по непонятной причине хотела разобраться. «…и, возможно, ты еще в силах это провернуть». Он сумел изобразить насмешливое покашливание и деланное безразличие, скрывая дрожь, пробежавшую по телу от кончиков пальцев до паха. – Может, позже. Прямо сейчас у меня голова болит. – Да. – Двенда опять склонил голову набок. Осколки света плясали в чернильных глазах. – Приношу извинения за боль. Ранения не очень серьезные, и в этом месте ты исцелишься гораздо быстрее, чем в своем мире. Но даже здесь приходится платить физическую цену. У меня не было иного способа остановить схватку, не убивая тебя. – Тогда, видимо, я должен тебя поблагодарить. Двенда внезапно улыбнулся. Зубы, м-да… Зрелище не вселяло уверенности. – Видимо, должен. – Спасибо. Двенда внезапно присел – быстрее, чем Рингил успел отреагировать, – и протянул руку к его лицу. Длинные пальцы зарылись в волосы, вплелись в пряди и увлекли голову вперед. – Боюсь, в конечном итоге мне от тебя понадобится гораздо больше, чем это, Рингил Эскиат. Он ощутил губами губы двенды, прохладные и твердые; деликатный нажим вынудил его открыть рот раньше, чем он понял, что этого хочет, а потом влажный, трепещущий язык встретился с его собственным. Он почувствовал подбородком щетину, очень короткую, бархатную. Дремлющее в животе желание вспыхнуло, как огромный костер. Он почувствовал, что твердеет. Двенда отстранился и пробормотал: – Ты еще не исцелен. Рингил обнажил зубы. – Я чувствую себя намного лучше. Но двенда уже поднялся, столь же проворно, и его прикосновение исчезло, превратилось в воспоминание. Рингил все еще чувствовал кончики пальцев на своем черепе, скользкий и решительный язык во рту, словно обещание чего-то большего. Двенда отвернулся, как показалось Рингилу, чересчур поспешно. Будто вздрогнул. – Позволь мне судить об этом, – сказал он резко. Рингил от такой перемены вскинул бровь. – Ну, ты здесь хозяин. – Не совсем. – Непостижимый взгляд через плечо. – Но в достаточной степени. В твоих интересах позволить мне вести тебя в этих местах. – Ладно. – Рингил поднялся совсем не так грациозно, как его недавний противник. Он стоял у двенды за спиной, достаточно близко, чтобы ощутить его запах. Это была не совсем неизведанная территория, таких ситуаций он повидал с лихвой и знал толк в панике, охватывающей в последнюю минуту партнера, который сам не знает, чего хочет; он выдоил из Миляги все – «…ну, фигурально выражаясь, Гил…» – что имело отношение к терпению и хитростям, умению определять, когда можно ускорить дело, а когда следует отступить и подождать. Он подождет. Молчание. Достаточно долгое, чтобы Рингил ощутил исходящий от двенды слабый мускусный запах, чьи составные части казались мучительно знакомыми, но он никак не мог их определить. – Где мы? – спросил он. – Под городом? – В некотором роде. – К двенде, похоже, отчасти вернулось самообладание. Он отошел на пару шагов, ступая почти невесомо, счел расстоянием безопасным и повернулся к Рингилу. – Но это не та версия Трелейна, которую ты мог бы узнать. В твоей пройдут миллионы лет, прежде чем речные воды принесут достаточно осадочных пород, чтобы возникли эти скалы. – Выходит, мы сюда попали по быстрым тропам? Через пространства под давлением внутри земли, как кириаты? – Нет. – Слабая улыбка. – Черный народ – инженеры. Они любят кружные пути. Вообще в этом они смахивают на людей. Ты и не догадываешься, насколько вы со временем станете похожи. – Кое-кто из знакомых мне пуристов-маджаков расстроится. Двенда пожал плечами. – Они не доживут. Ни как культура, ни как отдельные личности. И, если на то пошло, ты тоже, вместе со всеми городами Лиги и Империей. – Когда ты говоришь вот так, свысока, это сильно раздражает. – Рингил тоже улыбнулся. – Только без обид, если можно. – С чего мне обижаться? Очевидно, что я более высокоразвитое существо. – Так это правда, сказки и расхожие легенды про олдрейнов. Вы бессмертны. Двенда снова пожал плечами. – Покамест. Рингил расхохотался. Не смог удержаться. – Совсем как тот лающий черный пес, да? Откуда же люди о таком узнали? Отголоски его смеха заметались под потолком пещеры, а потом затихли во тьме одно за другим. Двенда нахмурился. – Черный пес? – Не имеет значения. Просто одна деталь, которую я услышал на днях. – Рингил огляделся в полумраке, пытаясь вспомнить, о чем они говорили по вечерам, когда собирались поболтать у Шалака. В хорошей компании, с сыром и вином, только и оставалось, что выдвигать умозаключения одно другого невероятнее. – Итак, это место. Наверняка какая-то часть Олдрейнских болот. Тех пространств, что находятся между мирами, «и неподвластны узам из секунд, минут и часов». Пространство Безвременья. – Да, его так называли. Это один из вариантов. – И ты переправил меня сюда. Как, с помощью колдовства? – Можно сказать и так. Но если не усложнять, я тебя принес. Когда призываешь аспектную бурю, водоворот альтернатив, она перемещает все в радиусе действия. Обхватив меня, она прихватила и тебя заодно. – Ловкий трюк. Сможешь меня научить? – Нет. Тебе придется… эволюционировать, прежде чем это станет возможным. Взгляд Рингила упал на черную фигуру у стены. Теперь он увидел, что это костюм – что-то вроде доспеха, – подвешенный в паре футов от пола каким-то непостижимым образом. Он приблизился, изучая гладкие овальные изгибы шлема, у которого не было видимых украшений, и он сильно напоминал голову какого-нибудь лоснящегося морского млекопитающего, всплывшего подышать. – Твой? – Да. Рингил протянул руку и коснулся бедра костюма. Материал был прохладным наощупь и мягким, больше похож на шкуру, чем на кольчугу. Наверное, облегает носителя как вторая кожа. А забрало – он лишь теперь его разглядел – было из стекла, такого же черного, как остальной костюм, и его вмонтировали в шлем с точностью, какую он до сих пор видел лишь в лучших образцах тонкой работы кириатских инженеров.