Все рассмеялись, и только Волька почувствовал себя как-то неловко. Кроме того, на воздухе было достаточно свежо, и он решил сбегать в каюту, чтобы накинуть на себя пальтишко. — Прежде всего спокойствие, — сказал он дожидавшемуся его внизу Хоттабычу. — Никаких оснований для паники нет. Не пройдёт и двух дней, как за нами придут на каком-нибудь мощном ледоколе и преспокойно снимут нас с мели. Можно было бы, конечно, сняться и самим, но слышишь: — машины не шумят, что-то в них испортилось, а что именно, никто разобрать не может. Конечно, нам придётся испытать кое-какие лишения, но будем надеяться, что никто из нас не заболеет и не умрёт. Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей. — О горе мне! — неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли. — Если вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того чтобы использовать своё могущество на более важные дела, я… — Хоттабыч, — строго перебил его Волька, — докладывай немедленно, что ты там такое натворил! — Да ничего особенного. Просто, заботясь о твоём спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь. — Ты это серьёзно?! — ужаснулся Волька. — Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому ледокол так внезапно и остановился. Сейчас же отменяй свой приказ, а то ещё, того и гляди, котлы взорвутся! — Слушаю и повинуюсь! — отвечал дрожащим голосом изрядно струхнувший Хоттабыч. В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога», как ни в чём не бывало, тронулась в путь. А капитан, судовой механик и всё остальное население парохода терялись в догадках, о причине внезапной и необъяснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления их работы. Только Хоттабыч и Волька знали, в чём дело, но по вполне понятным соображениям никому об этом не рассказали. Даже Жене. Женя, впрочем, так и не просыпался. Волька по этому поводу даже сострил: — Если бы устроили международный конкурс — у кого самый крепкий сон, то Женя получил бы первую премию чемпиона мира по сну. Хоттабыч льстиво захихикал, хотя он тогда и понятия ещё не имел, что такое конкурс, да ещё международный, и что такое чемпион. Но он рассчитывал этим хихиканьем задобрить Вольку. Однако это нисколько не помогло старому джинну избежать неприятного разговора. Присев на краешек Хоттабычевой койки, Волька решительно промолвил: — Знаешь что, давай поговорим как мужчина с мужчиной. — Я весь внимание, о Волька! — отвечал Хоттабыч с преувеличенной жизнерадостностью. — Ты никогда не пробовал подсчитать, на сколько лет ты меня старше? — Как-то не приходило в голову. Но, если ты мне позволишь, я с радостью подсчитаю. — Не надо. Я уже подсчитал. На три тысячи семьсот девятнадцать лет, или ровно в двести восемьдесят семь раз! И когда нас видят люди вместе на палубе или в кают-компании, они, наверно, думают так: хорошо, что за этими мальчиками всё время присматривает такой уважаемый, мудрый и уже не молодой гражданин. Правильно я говорю?.. Ну, чего ты молчишь?.. Но Хоттабыч, понуро опустив свою буйную седую головушку, словно полон рот воды набрал. — А на самом деле что получается? На самом деле вдруг получилось, что я отвечаю и за твою жизнь, и за жизнь всех остальных пассажиров, потому что раз я тебя выпустил из бутылки, а ты чуть не погубил ледокол со всеми пассажирами и командой, то мне за это голову оторвать мало. — Пусть только кто-нибудь попробует оторвать голову такому достойному отроку, как ты! — перебил его Хоттабыч. — Ладно, ладно! Ты мне не мешай… Так вот, мне твои чудеса уже поперёк горла стоят. Джинн ты, конечно, очень даже могущественный (Хоттабыч горделиво приосанился), но и в современной жизни и в современной технике ты разбираешься чуть побольше, чем новорождённый младенец. Понятно? — Увы, понятно. — Значит, давай так договоримся: хочешь сотворить какое-нибудь чудо, посоветуйся с людьми. — Я буду советоваться с тобой, о Волька. А если ты будешь отсутствовать или готовиться к переэкзаменовке (Волька поморщился), то с другом нашим, Женей. — Клянёшься? — Клянусь! — горячо воскликнул старик и что есть силы стукнул себя кулаком в грудь. — А теперь спать! — скомандовал Волька. — Есть спать! — браво ответил Хоттабыч, который успел уже набраться всяких морских словечек и выражений. LVIII. ОБИДА ХОТТАБЫЧА К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперёд, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным рёвом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы — всё равно, находятся ли они на самых бойких морских путях или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана, — чтобы не было столкновений. Сирена «Ладоги» нагоняла на пассажиров тоску и уныние. На палубе было неинтересно, сыро, в каютах — скучно. Поэтому все кресла и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие — в шашки, третьи читали. Потом и это всё надоело. Решили попеть. По многу раз перепели хором и в одиночном порядке все знакомые песни, плясали под гитару и под баян, рассказывали разные истории. Один узбек — знатный хлопковод — сплясал под Женин аккомпанемент. Надо бы под бубен, но бубна не было, и Женя довольно лихо выстукивал пальцами ритм на эмалированном подносе. Всем понравилось, кроме узбека. Но и тот из вежливости похвалил. Потом молодой заготовщик с московской фабрики «Парижская коммуна» стал показывать карточные фокусы. На этот раз очень понравилось всем, кроме Хоттабыча. Он отозвал Вольку в коридор: — Разреши мне, о Волька, развлечь этих добрых людей несколькими простенькими чудесами. Волька вспомнил, к чему эти «простенькие» чудеса чуть не привели в цирке, и замахал руками: — И не думай! Но в конце концов он всё же согласился. Уж очень жалостливо смотрел ему в глаза Хоттабыч. — Хорошо. Но только карточные чудеса. Ну, и ещё с шариками от пинг-понга, что ли. — Я никогда не забуду твоего мудрого великодушия! — воскликнул благодарный Хоттабыч, и они вернулись в кают-компанию. Как раз в это время молодой заготовщик показывал действительно превосходный карточный фокус. Он предлагал выбрать, не показывая ему, карту, всунуть её обратно в колоду и перетасовать. Затем он сам тасовал, и первой сверху обязательно оказывалась та самая, выбранная карта. Когда он получил сполна причитающиеся ему аплодисменты и вернулся на место, Хоттабыч попросил у собравшихся разрешить и ему позабавить их несколькими немудрящими чудесами. Он так и сказал: «немудрящими», этот хвастливый старик. Конечно, ему разрешили и наперёд, авансом, наградили рукоплесканиями. Учтиво раскланявшись, как самый заправский артист эстрады, Хоттабыч взял оба имевшихся в наличии целлулоидных шарика для игры в пинг-понг, подбросил их вверх, и шариков стало четыре; ещё раз подбросил, и их стало восемь, потом — тридцать два. А когда он стал жонглировать сразу всеми тридцатью двумя шариками, они вдруг исчезли и оказались в тридцати двух карманах тридцати двух зрителей, а потом один за другим из этих карманов выскочили и, собравшись в хоровод, стали вертеться, что твои спутники, вокруг раскланивавшегося Хоттабыча, пока не слились в одно сплошное белое кольцо. Это большое кольцо Хоттабыч с глубоким поклоном положил на колени Варваре Степановне Кольцо стало быстро сплющиваться, покуда не превратилось в штуку великолепного тончайшего шёлка. Потом Хоттабыч взял эту штуку шёлка и искромсал Волькиным перочинным ножиком на множество лоскутов. Лоскуты взвились в воздух, как птицы, и обернулись вокруг голов восхищённых зрителей тюрбанами изумительной красоты. Выслушав со счастливым лицом аплодисменты, Хоттабыч щёлкнул пальцами, тюрбаны превратились в голубей, вылетели сквозь открытый иллюминатор и пропали. Теперь все были уверены, что этот старик в смешных восточных туфлях — не иначе как один из крупнейших иллюзионистов современности. Хоттабыч буквально плескался в аплодисментах. Наши юные друзья уже достаточно хорошо изучили характер Хоттабыча, чтобы знать, как опасно ему столь волнующее единодушное одобрение. — Вот сейчас он ке-э-эк распалится да ке-э-эк наколет дров! — тревожно прошептал Женя на ухо Вольке. — Ох, чует моё сердце!.. — Всё будет в порядке, — успокоил его Волька. — У нас с ним на этот счёт строгий уговор. — Одно мгновение, о друзья мои! — обратился Хоттабыч к аплодировавшим зрителям. — Да позволено будет на этот раз мне… Он выдернул из бороды один-единственный волос… И вдруг снаружи донёсся резкий свисток. От неожиданности все вздрогнули, а Женя сострил: — Безобразие! Кто-то на ходу вскочил на пароход! Но рассмеяться никто не успел, потому что «Ладога» сильно содрогнулась, что-то зловеще заскрежетало под дном судна, и оно вторично за эти сутки остановилось. — Ну! Что я говорил?! — прошипел Женя на ухо Вольке и с отвращением посмотрел на Хоттабыча. — Не удержался-таки! Разбушевался, расфорсился!.. Тьфу!.. Никогда в жизни я не встречал более самовлюблённого, хвастливого и несдержанного джинна!.. — Опять твои штучки, Хоттабыч? — В кают-компании поднялся такой галдёж, что Волька не счёл нужным понижать голос. — Ты же мне только сегодня клялся… — Что ты, что ты, о змий среди мальчиков! Не оскорбляй меня подобными подозрениями, ибо я никогда не нарушал не только клятв своих, но и мельком брошенных обещаний. Клянусь тебе, я знаю о причинах столь неожиданной остановки корабля не больше твоего… — Змей?! — вконец рассвирепел Волька. — Ах, значит, выходит, что я ещё ко всему прочему и «змей»? Спасибо, Хоттабыч, пламенное тебе мерси!.. — Не змей ты, а змий. Ибо змий, да будет это тебе известно, это живое воплощение мудрости… И точно, на этот раз старик был ни при чём. Заблудившись в тумане, «Ладога» наскочила на банку.