Но, к великому его удивлению, беспокойного мальчика уже рядом с ним не оказалось. — «Пересел! — с завистью подумал недавний Женин сосед. — Конечно, мало радости сидеть в первом ряду. Одна порча глаз… Мальчишке что? Пересел на чужое место. В крайнем случае, прогонят, так мальчику не стыдно…» Последними, когда в зрительном зале было уже темно, покинули фойе Волька с Хоттабычем. По правде говоря, Волька сначала так расстроился, что решил уйти из кино, не посмотрев картины. Но тут взмолился Хоттабыч. — Если тебе столь неугодна борода, которой я тебя украсил в твоих же интересах, то я тебя освобожу от неё, лишь только мы усядемся на наши места. Это мне ничего не стоит. Пойдём же туда, куда пошли все остальные, ибо мне не терпится узнать, что такое кино. Сколь прекрасно оно должно быть, если даже умудрённые опытом мужи посещают его в столь изнурительный летний зной! И действительно, только они уселись на свободные места в шестом ряду, как Хоттабыч щёлкнул пальцами левой руки. Но вопреки его обещаниям, ничего с Волькиной бородой не произошло. — Что же ты мешкаешь? — спросил Волька. — А ещё хвастал! — Я не хвастал, о прекраснейший из учащихся шестого класса «Б». Я, к счастью, вовремя передумал. Если у тебя не станет бороды, тебя выгонят из любезного твоему сердцу кино. Как вскоре выяснилось, старик слукавил. Но Волька этого ещё не знал. Он сказал: — Ничего, отсюда уже не выгонят. Хоттабыч сделал вид, будто не слышал этих слов. Волька повторил, и Хоттабыч снова прикинулся глухим. Тогда Волька повысил голос: — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! — Слушаю, о юный мой повелитель, — покорно ответствовал старик. — Нельзя ли потише? — сказал кто-то из соседей. Волька продолжал шёпотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча: — Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды. — Нисколько она не глупая! — прошептал в ответ старик. — Это в высшей степени почтенная и благообразная борода. — Сию же секунду! Слышишь, сию же секунду! — Слушаю и повинуюсь, — снова промолвил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищёлкивая пальцами. Растительность на Волькином лице оставалась без изменения. — Ну? — сказал Волька нетерпеливо. — Ещё один миг, о благословеннейший Волька ибн Алёша… — отозвался старик, продолжая нервно шептать и щёлкать. Но борода и не думала исчезать с Волькиного лица. — Посмотри, посмотри, кто там сидит в девятом ряду! — прошептал вдруг Волька, забыв на время о своей беде. В девятом ряду сидели два человека, ничем, по мнению Хоттабыча, не примечательные. — Это совершенно чудесные актёры! — с жаром объяснил Волька и назвал две фамилии, известные любому нашему читателю. Хоттабычу они, конечно, ничего не говорили. — Ты хочешь сказать, что они лицедеи? — снисходительно улыбнулся старик. — Они пляшут на канате? — Они играют в кино! Это известнейшие киноактёры, вот кто они! — Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? — с осуждением осведомился Хоттабыч. — Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца. — Что ты! — рассмеялся Волька. — Киноактёры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактёры играют в киностудиях. — Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактёров, а каких-нибудь других лицедеев? — Нет, именно киноактёров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу. — Ты болтаешь, прости меня, что-то несуразное, — с осуждением сказал Хоттабыч. — Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух. Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чём сущность работы киноактёров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти. — Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее! Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды один волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из неё сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла — она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щёлкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятернёй правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза левой, то наоборот. Но всё было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды. — Ты что, с ума сошёл? — испугался Волька. — Что это ты делаешь? — О горе мне! — прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. — О горе мне!.. Тысячелетия, проведённые в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!.. — Что ты там такое шепчешь? — спросил Волька. — Шепчи отчётливей. Я ничего не могу разобрать. И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды: — О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!.. — Имейте совесть, граждане! — зашипели на них соседи. — Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетёру? — Позор на мою старую голову! — еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. — Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!.. — Не хнычь! — прошептал Волька, не скрывая своего презрения. — Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой? — О нет, успокойся, мой добрый повелитель! — отвечал старик. — К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорождённого… А может быть, мне ещё раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство… Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нём появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке: — Ну, это я всё понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею. — Ничего ты не понимаешь! — улыбнулся Волька невежеству старика. — Кино, если хочешь знать, построено по принципу… Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове. С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбуждённо ёрзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактёра, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещённой стене этого загадочного помещения. Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик шепнул Вольке: — Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алёша! — Ну да, — сказал Волька, — это киноактёры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра. — Мне не нравится! — быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд — мир с ними обоими! — не умел делать. И мне поэтому страшно. — Всё в порядке, — покровительственно усмехнулся Волька. — Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чём дело. Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку. — О царственный Волька! — прошептал он, обливаясь холодным потом. — Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно! — Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает. — Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать. Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале. — Бежим!.. Бежим!.. — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала. Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям: — Бежим, о Волька ибн Алёша! Бежим, пока не поздно!.. — Граждане… — начал билетёр, преграждая им дорогу. Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном…