Часть 6 из 15 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Веталь паршиво бряцал динамичный блатной бой и громко, красиво пел. Не всегда попадал в ноты, но было наплевать – всем нравилось.
Крувим забрал пустой чехол и просто ушел. Около ограды он коротко оглянулся, чтобы получше запомнить место своего поражения. Ожидаемое, но от того не менее горькое Ватерлоо. То, что он увидел, было лучше любой победы и ярче тысячи солнц.
Вся толпа смотрела на Веталя. Только одна девочка с васильковыми глазами и темно-русой косой, чуть в стороне, смотрела на уходящего Крувима. Поймав его взгляд, она коротко улыбнулась. В блестящих глазах заплясали искры.
Все последующие дни Крувим чувствовал себя абсолютно счастливым. Кроме того, он по-прежнему умел петь и играть на гитаре – а что еще надо?
Жизнь шла так же, как и прежде. Дежурства на периметре, военная подготовка, редкие уроки, вялый отгон бродячих эмиссаров от границы, дома поседевшая мать гладит по голове и наливает жидкий суп из чечевицы.
Он собирался подойти к той девочке. После вахты. После уроков. Потом после праздника Жизни уже почти подошел. С каждым днем счастье таяло, а уверенность уходила. Если уверенность была водой, то Крувим напоминал пробитую шилом кастрюлю, какими хозяйки пользуются для полива грядок. Уверенность вытекала медленно и неотвратимо.
В мыслях Крувим был уже давно женат, имел трех детей, построил дом в хорошем районе, а может, переехал в столицу какого-нибудь большого клана, где заработки лучше.
Девочка ждала. Крувиму нравилось думать, что тем взглядом они заключили негласный договор друг с другом. Изредка видя ее на улицах, он старался заглянуть ей в глаза. Коротко, буквально мазком, чтобы не смущать ее и себя. Все надеялся поймать еще одну улыбку и поймал.
Только послана улыбка была не ему, а Светослову, сыну местного бармена. Светослов был немного похож на Крувима. Тоже невысокий, но в отличие от него не тощий, а стройный. Тихий, но это была тихая спокойная уверенность, а не безмолвная паника гадкого утенка-социофоба. Крувим возвращался с вахты, они шли навстречу, и девочка с васильковыми глазами улыбалась Светослову. Видимо, негласный договор был заключен только в его голове.
В тот день Крувим украл у матери бутылку браги, схватил гитару и вышел за периметр, на потрясающе красивую полянку в излучине реки. Там он пел, пил, немного мычал от чувства потери и играл сам себе на гитаре. Крувим знал мертвые зоны вышек – расположился ровно там, где дозорные не смогли его заметить.
Он пел, временами переходя на ор, а потом снова пил.
В какой-то момент на другом конце бревна, которое оккупировал Крувим, появился высокий человек в вельветовой куртке и теплой шапке летчика. У него было приятное, открытое, но несколько безжизненное лицо. Крувим не заметил, откуда он взялся. Просто возник. Человек слушал песню Крувима, подперев подбородок кулаком.
– Люблю эту песню, – сказал человек. – Это «Обыкновенное чудо». Песня волшебника. Не так ли.
Крувим вздрогнул от неожиданности. Будь он менее грустен и пьян, он бы в первую очередь подумал, какого черта обычный человек вышел за периметр. И вспомнил бы, что этого парня в городе никогда не видел. Он бы обратил внимание, что на сапогах у того дорожная пыль. Сделал бы определенные выводы.
Но он не подумал, не вспомнил, не обратил и не сделал.
– Да, это она, – угрюмо сказал Крувим и икнул.
«Какого дьявола ему надо», – подумал он.
– Сыграй еще, – попросил человек.
– А, пожалуйста, – сказал Крувим.
Несколько минут они сидели в полной гармонии. Музыкант и его слушатель. Человек смотрел так внимательно, кивал так одобрительно, что через некоторое время Крувим даже ощутил к нему смешанные, но теплые чувства.
– Ты расстроен. Расскажи, что случилось, – мягко попросил человек.
Его деревянные, но от того даже более проникновенные интонации завораживали.
– Я мудак, – сказал Крувим. – В этом вся проблема. Меня никто не хочет слушать. Ты первый, кому понравилась, как я пою.
– Ты поешь великолепно, – кивнул человек. – Не переживай. Из-за девушки, Крувим. Ты все сможешь. Преодолеть. Я вижу это.
– Твоими бы устами, – сказал Крувим.
Он не подумал о том, откуда незнакомцу известно его имя. Известно и известно. И про девушку – ну, может, догадался. А говорит странно – ну, может, устал человек или выпил тоже. Всякое бывает, подумал Крувим.
Вокруг постепенно темнело. Солнце уже спряталось за деревьями и светило оттуда сквозь лесную вечернюю дымку.
– Знаешь, – сказал человек, резко подавшись к Крувиму. – Почему тебя. Неинтересно слушать?
– Нет, – ответил Крувим зачарованно.
– Ты. Хорошо поешь. Но ты поешь. Безответственной болью. Ты не отвечаешь. За свою боль. Лучшие певцы человечества. Всех времен. Пели так. Что их слушали. Даже те. Кому они не нравились.
– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Крувим, от волнения перейдя на «вы».
– Я могу научить тебя, – сказал человек.
– Научите, – отозвался Крувим.
– Тебя скучно слушать. Потому что ты. Не готов к смерти. Люди слушают. Только тех. Кто каждую секунду. Готов к смерти. Вспомни Клуб-27. Хотя бы. Каждый из них. Делом доказал. Что готов к смерти.
– Я согласен. Да что угодно. Научите. Я согласен, – проговорил Крувим.
– Тебе придется постараться, – грустно сказал человек.
Он положил Крувиму руку на плечо. Сквозь плотный стегач Крувим ощутил холод руки незнакомца. Вместе с холодом пришло небывалое, нездешнее, волшебное умиротворение.
5
Горбач
Горбач не считал себя боязливым парнем.
Он боялся только эмиссаров, клановых сквад-капитанов, стай собак, диких кочевников, голубей, заразиться чумой, мясника на Сигнальной улице и еще нескольких десятков вещей.
Еще он боялся опозориться.
– Отродья кусок, – почти ласково сказал сквад-капитан Колымцев. – К тебе обращаюсь, никчемное угребище.
Выведенный на построение сквад молчаливо одобрял капитанскую риторику. Горбач стоял в центре позорного круга – для тех, кто не выполнил боевую задачу, облажался на посту или проявил себя в битве с худшей стороны. Горбач сгорал со стыда и несправедливой обиды.
День был не по-осеннему жаркий. Под кожаным клановым жилетом по его телу обильно струился пот. Но еще Горбач потел от страха.
Колымцев расхаживал вокруг него и тряс стеком. Под расстегнутой офицерской курткой выделялись волосатая грудь и крепкий, поджарый живот, на котором Горбач насчитал минимум четыре шрама. Солнце отражалось от блестящих шевронов Колымцева и посылало в глаз Горбачу солнечные зайчики.
В сравнении с рослым офицером маленький и сутулый Горбач выглядел еще меньше. Клановый жилет топорщился у него на плечах. Худые руки были прижаты к бокам.
– Понимаешь меня, трусливый усерыш?
– Понимаю, господин капитан.
– Расскажи еще раз своим боевым товарищам, как ты подвел доблестный клан Хлеборобов, избравший тебя своим членом, что есть великая честь для такого тощего маленького усерыша.
– Я, это… – Горбач переступил с ноги на ногу и вытер пот со лба. – Я же уже…
– Не было команды хлебало вытирать! – заорал Колымцев и хлестнул его стеком.
Горбач взвыл и затряс рукой. Ниже локтя появилась красная полоска, по предплечью заструилась кровь. Горбач едва не заплакал.
– Дядю твоего помню, – сказал капитан.
Он резко менял тему. С ним такое часто бывало.
– Что за боец! Красавец! Мы с ним вместе столицу Индиго брали, – продолжил Колымцев. – Катапультой стену пробили, едем на буханке к Дворцу Культуры. В машине десять человек. Элитный десант! У Дворца – княжеская гвардия. А у буханки лобового стекла нет. И гвардеец Индиго раз туда гранату! Десант орет! А Корней гранату ногой подкинул, а другой ногой прямо через стекло обратно запулил! Мы его за это прозвали – Футболист. Завернули буханку, ведем бой с гвардией под прикрытием транспортного средства. Смотрю – а Ника-кретин магазины у позиций оставил. Стрелять нечем вот-вот уже скоро будет. Конец, значит, блиц-операции устранения монарха. А дядя твой – сука, берсерк. У него с собой была бита с гвоздями, а на спине полицейский щит. Он берет Нику-кретина, втыкает ему в нагрудный карман фаер, поджигает и пускает бежать! Все равно бы ему расстрел за халатность полагался, а так хоть клану послужил. Гвардейцы с такого охренели малость, палят, не разбирая. Дядька твой зигзагами, щитом прикрываясь, за ним бежит. Нику, понятно, подстрелили, зато Корней гвардейцам строй сломал. Крутится, говорю, как дьявол, одному голову пробил, второму, третьему горло щитом разбил, четвертым укрылся, пока мы из-за буханки не выбежали на помощь. Он же и князя, и князеву жену из Дворца вытащил и разбил обоим головы своей битой. Живая легенда клана! Получил титул Великого Хлебороба. Вот каков Корней Горбатов был. Так скажи мне, я тебя прошу как родного, почему его племянником даже пол в бараке вытереть стыдно?
– Я не знаю, господин капитан, – ответил Горбач.
Он ответил сипло, потому что горло словно сжало тисками – так он пытался сдержать слезы обиды.
Корней Горбатов был действительно выдающимся бойцом.
Дядей Горбачу он приходился только номинально. Так-то разница в возрасте у них была небольшая, лет десять. После смерти отца Горбатова Корней взял на себя функции главы семьи. Он зарабатывал на еду, следил за домашней скотиной, построил сарай, вел все мужское хозяйство, делал карьеру в клане.
Соседи лицемерно радовались и втайне завидовали Горбатовым, которым удалось наладить полноценную общинную жизнь. Они даже смогли дважды подряд стать лучшим двором Красноармейска.
Чаще всего после потери отца семья медленно опускалась и в итоге оказывалась за периметром. А тут – посмотрите-ка, каков молодец, и быт наладил, и мальчугана воспитывает, и невестке помогает, и гвардеец уже, нельзя на такого парня нарадоваться. И веселый он, и рукастый, и земли клана защищает, и даже не пьет совсем.
Соседи часто бывают слепы, потому что свет еще не видел более жестокого, невротичного, трусливого, безумного отморозка, чем Корней Горбатов.
У десятилетнего Горбача, которого тогда еще звали Сашей, был щенок бурой собаки по имени Прохоров.
Корней тогда совсем недавно переехал в Красноармейск из-за Урала и только начинал пускать корни в столице клана Хлеборобов. Горбач гордился, что у него такой бравый дядя. Корней приехал со своим автоматом. На свежем, хрустящем кожей клановом жилете уже появился первый знак отличия за битву с кланом Распутников. Корней белозубо улыбался, помогал маме – жене своего брата и постепенно заменял семье Горбатовых отца.
Как-то раз после школы Саша играл со щенком Прохоровым на глухом заднем дворике. Бросал ему палку. Чаще делал вид, что бросил, – тогда щенок беспомощно суетился, рыл носом кусты и звонко тявкал. В его больших глупых глазах были недоумение и обида.