Мы с мамой стоим, как во сне, не дышим, не шевелимся: боимся, что нам все это чудится. А папа повторяет все ясней: — Се-ре-жа! Се-ре-жа! Мы опомнились, бросились к нему, целуем его, обнимаем, мама плачет от радости: — Петя, Петя! Наконец-то! И тут папа повернул голову, посмотрел на маму и сказал: — Ле-ля. Что с нами сделалось! Что сделалось! Я, кажется, плакал как маленький, просил папу: — Папа, папа, посмотри на меня. Скажи и мне что-нибудь… Я тут… Это я, Андрюша… А сам поворачиваю к себе папину голову, чтобы папа лучше меня видел. Папа посмотрел на меня и сказал: — Он-дрю-ша. Я как услышал это «Ондрюша», так еще сильней заплакал. Сережа меня уговаривает: — Чудак, что ты плачешь? Радоваться надо, а не плакать. Но я никак не мог остановиться, честное слово. И мне даже не стыдно писать про то, как я плакал. 12 апреля Три дня Сережа рассказывает нам, как они с папой попали к немцам, но все никак не может досказать. Оказывается, папин танк отправился в разведку в тыл к немцам. Задание папа выполнил, возвращался уже обратно, и вдруг — страшный взрыв — танк напоролся на мину! Стрелок Костя Клинч упал, убитый осколком, Сережу Коробкова оглушило взрывом, и он без сознания свалился на папу. Один папа остался цел. Но танк начал гореть, внутри стало, как в железной печке. Папа понял, что они сгорят живьем. Тогда он решил вылезть из люка и вытащить Сережу. Кругом был лес, деревья, все казалось спокойно. Папа подхватил Сережу под мышки, вместе с ним вылез из танка и спрятался за поваленными деревьями. До ночи они пролежали в лесу. Сережа пришел в себя и сказал, что он совсем здоров и может добраться до своих. — Тогда идем, — сказал ему папа, — а то мы в немецком расположении и нас быстро обнаружат. Сейчас же за лесом начиналось темное, разрытое снарядами поле. Идти было очень трудно и страшно. Мокрая земля прилипала к сапогам. От разрывов рвалось на части, точно кусок коленкора, черное небо. Лучи прожектора, как великанские ноги, ходили по всему полю. И вдруг они очутились прямо в прожекторном свете. — Ложись, — сказал папа и изо всей силы толкнул Сережу в спину. Они лежали, пока прожектор ощупывал их со всех сторон, и Сережа говорит, что это очень противно — лежать в свете прожектора. Он говорит, что вспомнил, как при нем когда-то охотились с автомобиля на зайцев. Зайцы выбегали из пшеничного поля на дорогу, их ослеплял свет фар, и они неслись, болтая ушами, впереди автомобиля и не могли никак свернуть в сторону, уйти от света. И вот Сереже показалось, что они — те самые зайцы и, как тех зайцев, их сейчас подстрелят. Сережа не успел додумать о зайцах: земля покачнулась, и он куда-то сразу провалился. Неизвестно, сколько времени он лежал без сознания, но когда очнулся, папа был рядом и смотрел на него. Он увидел, что у Сережи открыты глаза, и сразу сказал: — Ну, держись, Сережка, за меня. Поползем отсюда. Сережа ни за что не хотел, чтоб папа его тащил, и просил папу оставить его спокойно умирать. Но папа взвалил его к себе на спину и на четвереньках пополз по полю. Он полз и тащил на себе тяжелого, большого Сережу. Прожекторы опять бегали по полю, немцы палили, а папа все полз. — Отдохните, товарищ капитан, полежите чуточку, — упрашивал его Сережа. Но папа не слушал, а все торопился. Он знал, что им нельзя медлить. И вдруг закачалась земля, вспыхнул желтый огонь, и Сережу точно сунули в печку. Он опять ослеп, а когда очнулся, то оказался лежащим, на дне грузовика. Грузовик ужасно трясло и кидало, рядом вповалку лежали раненые русские бойцы, Сережа то и дело ударялся окровавленной головой о дно грузовика, и все время терял сознание. Папы рядом не было. Не было его и в лагере, куда немцы привезли всех русских. Сережа сказал — о том, что делали в фашистском лагере с русскими, он расскажет позднее, а сейчас ему еще трудно говорить. Но он обязательно расскажет об этом мне, чтоб я знал, что такое фашисты. 12 апреля, вечером Утром я не дописал, потому что папе привезли протезы и мама позвала меня, чтобы я и Сережа помогли их приладить. Папа обрадовался, посмотрел внимательно и сказал: — Руки. Ему теперь с каждым днем все лучше. Он уже почти все слышит, и доктор сказал, что теперь скоро совсем восстановится и речь. Очень хорошо действует на папу Сережа. Папа, как только его увидит, так сейчас же начинает улыбаться и повторяет: «Сережа, Сережа». А Сережа не отходит от папы, говорит, что папа — его спаситель, без него он уже давно был бы мертвый. Сережа подарил мне самопишущую ручку, которой я теперь и пишу. Вот и у меня теперь есть «вечное золотое перо», как у Игоря Зимелева! А еще Сережа подарил мне ранец из телячьей кожи, полевую сумку и много стреляных гильз. Да, я забыл еще написать о югославских марках! Эти марки вышли уже после того, как Сережа со своими партизанами прогнал фашистов из Югославии. Да, что это я: ведь я об этом еще и не писал! Недаром Николай Митрофанович уверяет, что «у Сазонова мысли всегда путешествуют по вселенной». Утром я написал о лагере, куда привезли Сережу. Там Сережа чуть не умер с голоду, но потом он подружился с одним русским солдатом по фамилии Сучков, и они вместе бежали из лагеря. Мне очень хочется написать подробно про их побег, но у меня в тетради остались три последние странички, а мне еще о стольком надо написать. Если мама подарит мне еще такую тетрадь, я запишу все Сережины приключения. А сейчас расскажу только главное. Сереже и Сучкову удалось пробраться в Югославию. Весь югославский народ тоже воевал против немцев, только там немцев зовут «швабы». И вот Сережа и Сучков нашли одного крестьянина-серба, который их спрятал у себя, а потом вместе с ними пошел партизанить. Все сербские крестьяне ненавидят фашистов так же, как русские. В партизанском отряде был радиоприемник, и иногда ночью они слушали Москву, и Сережа объяснял партизанам те слова, которых они не понимали. Партизаны нападали на немецких солдат и офицеров, взрывали поезда, а когда Советская Армия пришла освобождать Югославию, Сережа и Сучков собрали местных жителей и вместе с ними захватили всех швабов в этом районе. И за это их наградили орденами. Потом Сережа и Сучков соединились с нашей частью и вместе с нашими опять пошли воевать и наступать на Германию. И в одном бою погиб Сережин товарищ Сучков… Сейчас меня зовет мама. Она уезжает скоро в командировку, и мы с Сережей помогаем ей укладываться. Папа сидит и смотрит и иногда что-нибудь говорит. 17 апреля Целую неделю я не ходил в школу, но даже Ольга Петровна нашла, что «по уважительным причинам». Я принес ей большое письмо от мамы: в нем мама писала обо всех наших новостях. Но как же я удивился, когда оказалось, что и Ольга Петровна и все наши ребята уже знают эти новости! Оказывается, Винтик встретил Соню, когда она возвращалась от нас, и Соня на радостях все ему рассказала. Конечно, он сейчас же помчался в школу и всем пересказал. — Понимаешь, — сказал мне Паша Воронов, — мы с Гулиным хотели было его из школы выманить хитростью, чтоб он не болтал зря, да уж поздно было — все ребята слышали. — Ничего. Теперь пускай все знают, — сказал я. — Я и сам теперь могу все рассказать… Тут ребята поймали меня на слове: — Расскажи, расскажи, Андрюша, про отца! В большую перемену соберемся, и расскажи! Только рассказывай по правде, как все было на самом деле. Когда прозвонили большую перемену, все ребята собрались в конце нашего коридора, и я начал рассказывать все о папе, с самого его отъезда на фронт. Прозвонили конец перемены, но никто не думал идти в класс. — Ребята, что же вы?! Николай Митрофанович уже идет. Быстро, быстро в класс! — окликнула нас Ольга Петровна. Действительно, по коридору шел Николай Митрофанович с классным журналом под мышкой. Мы с шумом бросились в класс, стараясь опередить преподавателя. — Дежурный, отчего такой беспорядок? Почему раньше не заняли свои места? — строго спросил Николай Митрофанович. Дежурный был Дима Чистяков. Он вытянулся, одернул рубашку. — Николай Митрофанович, это Сазонов… — Дима оглянулся на меня. — Сазонов рассказывал нам о своем отце… Как он воевал, как был контужен и ранен, а сейчас поправляется… Ну, мы слушали и про все позабыли… Дима покраснел, стал водить пальцем по парте. — А… — Николай Митрофанович ласково посмотрел на меня. — Сазонов, я слышал, у тебя очень хорошие новости? — Хорошие! Замечательные! — хором закричали ребята. — Николай Митрофанович, пускай он доскажет… Николай Митрофанович, пожалуйста, позвольте… И тут все повскакали с парт и окружили Николая Митрофановича. — Ну, — сказал он, — слышишь, Сазонов? Сегодня все хотят слушать не меня, а тебя. Я не возражаю. Я сам охотно послушаю и порадуюсь с тобой. И вот я начал снова рассказывать, и в классе стало так тихо, как на самых интересных уроках Николая Митрофановича. А потом Николай Митрофанович меня поздравлял и все наши ребята так меня стукали по спине и плечам, что до сих пор я чувствую. Нет, у нас в школе все-таки все очень хорошие!