– Нет. Притяжение. Он так тебя обнял, Энни… Энни фыркает, но ее глаза наполняются слезами. Она отводит взгляд, стараясь их скрыть. – Может, ты хотя бы попытаешься наладить с ним отношения, милая? Энни закусывает губу, качает головой и бормочет что-то о том, что Эллиот не хочет ребенка, что он, недолго думая, нашел другую. Может, это та самая девушка, о которой Хелен говорила мне по телефону. «Дочь друзей семьи, работает в „Кристис“. Очень терпимо отнеслась к этой ситуации, – сказала она. – Может, вы могли бы переговорить об этом с Энни». Какова нахалка. – В любом случае лучше пусть ребенок с самого начала знает, что его родители разошлись, чем мы попытаемся, все равно разойдемся и нанесем ребенку психологическую травму своим расставанием, – заявляет Энни. – Так все эксперты говорят. Ай. Я прикусываю язык, стараясь не слишком принимать это на свой счет. – Я поеду навестить бабушку. – Она подходит к двери и открывает ее. В квартиру врывается Лондон, влажный и тяжелый. – Включу ей еще раз нашу запись. С дятлом. Мои мысли, вопя и размахивая руками, устремляются обратно в лес. К Мардж. К Фингерсу. – Ладно, Энни. Удачи. * * * Я все не могу выбросить из головы слова Мардж. «Все путает», – сказал Фингерс. Но она явно не выжила из ума. По правде говоря, старушка показалась мне вполне вменяемой, хотя и говорила сомнительные вещи. Я не знаю, что и думать. Я уже много раз брала в руки телефон, чтобы позвонить Кэролайн, но потом откладывала. Не хочу, чтобы она сходила с ума вместе со мной. И потом, привычка вторая натура: я не могу избавиться от уверенности, что если сохраню все это в секрете, то смогу обуздать прошлое, придать ему нужную форму и не позволить повлиять на настоящее. А настоящее все настойчивее требует внимания. С каждым днем еще не рожденный ребенок Энни все ближе к кроватке, стоящей в спальне, украшенной мобилем с деревьями, которые покачиваются, ожидая его прибытия. Я сделала все, что должна была, верно? Я ведь свозила Энни в лес. Зачем копать глубже? Мама защищала нас от чего-то, теперь я в этом уверена. В этом странном пограничном пространстве, где я не могу ни оплакать ее, ни жить дальше, я принимаю решение больше не касаться этой темы. Прямо сейчас мне нужно сосредоточиться на будущем внуке. На Энни. На маме. На работе. Я пишу своему агенту, пытаясь придать посланию бодрый тон: «Дорогая Пиппа, как дела? Мы можем созвониться на этой неделе?» Нажимаю «отправить». В дверь звонят. – Сильви. – Хелен входит в мою квартиру. Напряженная. В туфлях без каблука. Что-то назревает. Неужели Эллиот успел ей отчитаться? Может, ему хочется, чтобы его первенец спал не в кроватке, купленной по скидке, а в колыбельке, украшенной антикварным парижским кружевом. – Как прошел саммит времен холодной войны? Я медлю. В итоге решаю сохранять оптимизм. – Со временем все образуется. – Ее, похоже, не радует такая перспектива. – Идемте, Хелен, я покажу вам детскую. – В кои-то веки в комнате Энни чисто по случаю визита Эллиота. Можно и рискнуть. – Еще очень рано обустраивать детскую. Не стоит испытывать Судьбу. – На мгновение ее лицо принимает испуганное выражение, как будто потеря ребенка пугает ее больше, чем его рождение. – Боже, я знаю. Но вчера привезли кроватку, и Энни потребовала тут же ее собрать, чтобы посмотреть, как она будет смотреться. Я несколько часов убила на этот адский конструктор. Вы просто не представляете. Хотя бы загляните. Энни нет дома. Она не будет против. – Будет. Но мне хочется убедить Хелен, что у нас все лучше, чем кажется. И потом, это она предложила прислать Эллиота в гости. Похоже, ее острые грани слегка затупились. Я распахиваю дверь в спальню Энни. Вода в канале отбрасывает дрожащие блики на стены. Вся комната сверкает. – Мило, правда? Хелен застывает в дверях, сложив пальцы домиком поверх переносицы. Я жду от нее каких-нибудь замечаний. Она молча показывает на подоконник, где купается в лучах солнечного света террариум. – О, Энни в восторге от этой штуки. – Это один из моих. У меня… у меня компания. Небольшая компания по производству террариумов. Волоски у меня на руках встают дыбом. – Кто-то принес его моей маме. Она лежит в больнице… – Я осекаюсь, заметив выражение ее лица. – Господи. Это… это… – Хелен указывает на мобиль с деревьями, который висит над кроваткой и медленно вращается, подгоняемый ветерком из открытого окна. – Откуда у вас это? – О, он очень старый. Его сделал мой отец. – Ваш отец? – взволнованно лепечет она. – Он был плотником. – Мой голос наполняется гордостью. – Очень хорошим. Эта новость будто вызывает короткое замыкание в мозгу Хелен. Она открывает и закрывает рот, выпучив глаза. – Как его звали? – Она щелкает пальцами. – Имя. Имя! – Робби Ригби. За его работами сейчас охотятся многие коллекционеры. Вы о нем слышали? 49 Гера наши дни Я СЛЫШУ, КАК ИЗ МОЕГО РТА вырывается короткий некрасивый хрип. Шелковая блуза липнет к потной спине. Меня окатывает жаром, будто во время климакса. Я опускаюсь на кровать Энни, прикрыв рот ладонью, пытаясь успокоить себя знакомым химическим запахом гель-лака на ногтях. Я не должна давать волю чувствам. Не должна поддаваться панике. Дыши, Хелен, дыши. Я ничего не понимаю. Над детской колыбелькой висит мобиль, который вращался в моих снах сорок с лишним лет. Возле окна стоит террариум, изготовленный несколько недель назад по моему личному заказу лучшей мастерицей в моей компании. – Ваша мать в больнице. – Мой голос похож на воронье карканье. – Как ее зовут? – Рита. – Она медлит. – Рита Мерфи. – Я снова смотрю на мобиль с деревьями и качаю головой – не могу все это осмыслить. Сильви добавляет: – Она оставила девичью фамилию. – Большая Рита, – шепчу я. Эти слова оставляют сладкий привкус во рту, похожий на чизкейк, который я так редко себе позволяю. Значит, она все же вышла замуж за Робби. И обзавелась собственной семьей. Охваченная радостью и детской завистью, я смотрю на Сильви, ища в ее чертах сходство. Она намного темнее, но в чем-то похожа на Робби – такие же высокие скулы и блестящие глаза лесного жителя. Но на Большую Риту? Нет. Ноги ей явно достались не от матери. С другой стороны, я ведь тоже мало похожа на свою. – Это не вы, случайно, оставили террариум в больнице для моей мамы? – с нервным смешком спрашивает Сильви. – Я хотела вернуть ей то, что уничтожила моя семья. – Ваша семья? – Сильви делает шаг назад. Ее глаза сверкают как черненое цыганское золото. Она скрещивает руки на груди. – Ваша мать служила у нас няней. Когда я была маленькой. – Как только я произношу эти слова, меня накрывает пугающая волна чувств. Мне вдруг кажется, что защитная корка, которую я вырастила вокруг сердца, вот-вот треснет, как пятка от сухости. – Простите. Можно мне воды? Сильви не отвечает. И не идет за водой. Ее глаза щурятся, превращаясь в тоненькие полумесяцы. В них читается вопрос. – В газете была заметка о несчастном случае. О том, как она упала со скалы. – Я начинаю заполнять неловкое молчание, желая объясниться. – Просто столько лет. И вот она… – Мой голос звучит вяло и надтреснуто. – Нашлась. Руки Сильви – ловкие пальцы умелой визажистки – сжимаются в кулаки. Цвет сошел с лица – осталась только пудра-хайлайтер на щеках. – Я позвонила в больницу, которая упоминалась в статье. Узнала, что ее перевели в специализированную клинику в Лондоне. – Я морщусь, вспоминая, как запугала молодую девочку из регистратуры, чтобы вытянуть из нее нужные сведения. – Она уже выписалась? Ей лучше? – Пока нет. – Нижняя губа Сильви едва заметно дергается. Глаза смотрят на меня пугающе пристально. – Я понятия не имела, что она ваша мать. Я даже не знала, что ваша мать в больнице. Эллиот мне ничего не рассказывает! Ничего! Приходится разгадывать его, как рунический камень. У нас не очень доверительные отношения… – Мой голос снова трескается. Чтобы скрыть это, я откашливаюсь. Глаза щиплет так, будто я режу лук. Я смаргиваю слезы. Я никогда не плачу. Мне нельзя плакать. – Ваша мать… Боже, ваша мать, она стала для меня… вдохновением. Настоящим вдохновением. Она вдохновила меня на создание компании. Все, что я делала, – это было для нее. Починить разбитое. Переработать осколки стекла и выдуть новое… – Я знаю, кто вы. Внутри меня что-то дергается. Я тяну руки за уши, к швам, отделяющим Геру от Хелен. Она не знает. Это невозможно. – Прошу… прошу прощения? – Девочка из старой газеты, которую хранила моя мать. – Ее голос звучит глубже и увереннее с каждой секундой. – Дочь Харрингтонов. Нет, нет. Не она. Я вздергиваю подбородок, натягиваю на лицо маску Хелен и пытаюсь улыбнуться. – Мне кажется, вы что-то путаете, – слабо возражаю я, и мы обе понимаем, что это не так. – Ваши глаза. – Сильви прищуривается, как будто видит меня насквозь. – Точно такие же. Я уже готова сопротивляться и все отрицать, но кто-то за окном вдруг начинает играть на гитаре. И я, сама не понимая почему, не могу соврать под звуки этой гитары. В каждой ноте звучит летнее тепло и надежда. Не могу соврать Сильви.